Даниэла Стил - Конец лета

Так они просидели в объятиях друг друга долгое время, пока наконец не отправились на прогулку. Было обеденное время, когда они вернулись.

— Хочешь, сходим в деревню и поедим там? — Он посмотрел на нее с выражением скорби и усталости, но она покачала головой.

— А почему бы мне не приготовить самой что-либо? Есть ли здесь хоть какая-то еда?

— Сторож сказал, что его жена оставила для нас немного хлеба, сыра и яиц.

— Пойду займусь тогда? — Она кивнула с безразличным видом. Она сняла свитер, который надела для прогулки, повесив его на большое кресло в стиле Людовика XIV, и направилась в кухню.

Она вернулась через двадцать минут, принеся на подносе сыр с гренками, поджаренную яичницу и две чашки дымящегося черного кофе. Она подумала, станет ли им лучше после того, как они поедят, имеет ли это хоть какое значение в самом деле. В течение недели все окружающие убеждали их, что им нужно поесть. Если бы это могло помочь! Еда стала безразличной для нее. Она приготовила обед Марку и для того, чтобы у них была возможность хоть чем-то заняться. Похоже, каждый из них утратил желание беседовать, хотя у них было что сказать друг другу.

Они ели молча. После еды разошлись кто куда; она пошла осматривать коллекцию картин на стенах галерей и залов, Марк в библиотеку. В одиннадцать вечера они отправились молча спать, а утром он встал, как только услышал, что она проснулась. До одиннадцати они не общались. Дина только что встала с постели и почувствовала недомогание, сидя на стуле перед туалетным столиком.

— Ça ne va pas?[78] — Он посмотрел на нее с беспокойством во взгляде.

— Нет, нет. Все хорошо.

— Твой вид говорит об обратном. Сделать тебе кофе? — Сама мысль об этом была ей противна. Она покачала головой почти в полном отчаянии.

— Нет, не надо. Спасибо.

— Тебе не кажется, что у тебя что-то не так? Ты плохо выглядишь все эти дни.

Она попыталась улыбнуться, но без видимого успеха.

— Мне не хочется говорить тебе это, дорогой, но ты тоже плохо выглядишь.

Он только пожал плечами.

— Ты не думаешь, что у тебя язва, Дина? — У нее было обострение язвы после смерти их первенца, но болезнь не повторялась с тех пор. Она покачала головой.

— У меня нет боли. Я просто измучилась за все это время и подчас чувствую себя плохо. Это всего лишь усталость, — продолжала она с деланной улыбкой. — Это неудивительно. Никто из нас не спал нормально. Нам обоим пришлось бороться с громадной разницей во времени, длинными перелетами, потрясением… Я считаю это чудом, что мы еще держимся на ногах. Я убеждена, ничего серьезного нет.

Но Марка ее слова не убедили. Он увидел, что она качнулась в тот момент, когда поднималась. Власть эмоций делает странные вещи с человеком. Это побудило его снова вспомнить о Шантал, пока Дина пошла принимать душ. Он хотел позвонить ей снова, но ей нужны были подробные сообщения, она жаждала новостей, а их у него не было, за исключением того, что он проводил выходные дни с женой и они оба находились в жутком состоянии.

В душе Дина стояла, подняв кверху лицо, и пока вода стекала у нее по спине, думала о Бене. В Сан-Франциско было два часа утра, и он еще спал. Она легко представила себе его лицо в кровати, спутанные темные волосы, одна рука на груди, другая где-нибудь у нее на теле. Нет, возможно, он был в Кармел, и она стала вспоминать выходные дни, проведенные там. Как это все отличалось от этих дней, проведенных с Марком. Казалось, что ей и Марку уже нечего было сказать друг другу. Все, что у них осталось, — это прошлое.

Она наконец выключила душ и какое-то мгновение стояла, глядя через окно в сад, растираясь ворсистым полотенцем малинового цвета. Этот дом ничем не походил на дом в Кармел. Замок во Франции и коттедж в Кармел. Шелка малинового цвета и удобные шерстяные старые вещи. Она подумала об уютном пледе, который покрывал кровать Бена в загородном доме, когда увидела шелковое покрывало в оборках в одной из комнат этого дома. Все это напоминало контраст между двумя укладами ее жизни. Там — простая, незамысловатая реальность жизни с Беном, с его идеями «демократии», когда они по очереди готовили завтраки и выносили мусор через черный ход во двор, и здесь — извечно пустой блеск ее внешне благополучной жизни с Марком. Она прошлась расческой по волосам, глубоко вздохнув.

В комнате рядом со спальней Марк читал газету, нахмурив брови.

— Ты пойдешь со мной в церковь? — Он взглянул на нее поверх газеты, как только она вышла из ванной; в плотно запахнутом халате она стояла перед гардеробом. Она кивнула и достала черную юбку и свитер. Они оба соблюдали формальный deuil[79], который означал ношение сверху донизу одежды черного цвета, как это все еще принято во Франции. Единственной деталью, которую Дина в отличие от свекрови исключила из своего туалета, были черные чулки.

Дина выглядела до странности некрасиво в траурном наряде, с черными волосами, туго стянутыми в узел на затылке. И снова на лице у нее не было косметики. Ей это было безразлично.

— Ты очень бледна.

— Это по контрасту с одеждой черного цвета.

— Ты уверена? — Он внимательно посмотрел на нее перед тем, как выйти из дома, но она лишь улыбнулась в ответ. Он вел себя так, как если бы боялся, что она умирает, но, возможно, он действительно боялся этого. Они оба так много пережили.

В тишине они подъехали к крохотной деревенской церквушке Святой Изабеллы. Дина бесшумно села на церковную скамью рядом с Марком. Среди прихожан этой маленькой, уютной и приятной церквушки были в основном местные крестьяне и несколько отдыхающих пар из Парижа, подобно им. Она вдруг вспомнила, что лето еще не кончилось, конец августа еще не наступил. В Штатах скоро будут праздновать День Труда, означающий начало осени. За последнюю неделю у нее полностью притупилось чувство времени. Она не могла сосредоточиться на церковной службе. Она думала о Кармел и о Бене, о Марке и затем о Пилар, она вспомнила о длинных загородных прогулках, когда была еще ребенком, и затем уставилась на чей-то затылок впереди нее. В маленькой церкви было душно, а молитва продолжалась бесконечно долго. Под конец она тихо дотронулась до руки Марка. Она начала шептать ему, что ей стало очень душно, но внезапно его лицо поплыло у нее перед глазами, и все вокруг сделалось темным.

— Марк? — Она потянулась к нему, когда он и еще один человек несли ее к машине.

— Тихо, дорогая, не надо разговаривать. — Его лицо было бледным и даже казалось серым от выступившего пота.

— Опустите меня. В самом деле, со мною все в порядке.

— Не надо об этом. — Он поблагодарил того, кто помог ему донести ее до машины, и еще раз уточнил дорогу до ближайшей больницы.

— Что? Не сходи с ума. Я всего лишь потеряла сознание, потому что было слишком жарко.

— Там не было жарко, там было весьма прохладно. И я не буду это обсуждать. — Он захлопнул дверь с ее стороны, а сам уселся за руль.

— Марк, я не поеду в госпиталь. — Она положила руку ему на плечо. Ее глаза умоляюще смотрели на него, но он только покачал головой. Она была очень бледна, даже с налетом какого-то прозрачно-серого оттенка. Он завел машину.

— Меня не интересует, чего ты не будешь делать. — Его лицо было неподвижно. Он не хотел снова ехать в больницу, не хотел снова слышать эти звуки или вдыхать эти больничные запахи, которые проникали повсюду. Никогда… никогда снова. Он почувствовал, как бьется его сердце. А что, если это было серьезно? А что, если она была тяжело больна? Что, если… Он снова взглянул на нее, стараясь спрятать свой страх, но она смотрела в сторону, уставившись на окружавший их пейзаж. Он посмотрел на ее профиль, затем вниз на ее плечи, руки: все было скрыто большим количеством черной материи. Все очень строго и просто. Было что-то символическое во всем, что с ними сейчас происходило, во всем, что они говорили друг другу. Почему они не могли избежать этого? Почему это не были просто выходные дни, проведенные за городом, откуда они вернулись бы отдохнувшими и счастливыми, чтобы встретить Пилар с ее ослепительной улыбкой. Он еще раз посмотрел на Дину и вздохнул. Этот звук заставил Дину оторвать взгляд от дороги.

— Не будь таким глупым, Марк. В самом деле, я действительно в полном порядке.

— On verra[80]! Там будет видно.

— Не думаешь ли ты, что нам лучше сразу же отправиться в Париж? — Ее рука дрожала, пока другая покоилась в его ладони, и он снова внимательно посмотрел на нее. Париж — и Шантал. Да, он хотел вернуться. Но сначала он должен был знать, что с Диной все в порядке.

— Мы вернемся в Париж, как только тебя посмотрит доктор. — Она было снова собралась протестовать, но у нее началось сильное головокружение. Она откинулась обратно на сиденье. Он наблюдал за ней с беспокойством и давил на педаль газа. Она не спорила, на это у нее уже не было сил.

Прошло еще минут десять перед тем, как они подъехали к зданию, построенному в простом, незамысловатом стиле, на фасаде которого была вывеска: HOPITAL SAINT GÉRARD[81]. Марк, не говоря ни слова, выбрался из машины и быстро подошел к двери, где сидела Дина, но, когда он держал дверь открытой, Дина даже не сдвинулась с места.

— Ты можешь идти? — В его глазах снова появилась тревога. Что, если все это было предвестником паралича? В таком случае что он будет делать? Она будет неподвижна, и ему придется всегда находиться рядом с ней. Но это было сумасшествием, ведь он хотел оставаться рядом с Диной, не так ли? Его пульс учащенно забился, когда он помогал ей выбраться из машины.

Она уже собиралась снова сказать ему, что с ней все в порядке. Но сейчас они оба понимали, что это не так. Она сделала глубокий вдох и встала на ноги с легкой, едва заметной улыбкой. Она хотела доказать ему, что сама справится со своим состоянием, что это все было на нервной почве. На какое-то время, пока они входили в больницу, Дина почувствовала себя лучше и даже удивилась, зачем это они сюда приехали. В течение минуты она даже пошла своей обычной легкой и плавной походкой. Затем, когда она уже было собралась похвастаться этим перед Марком Эдуардом, мимо них повезли каталку, на которой лежал старый человек. Он был очень старый и сморщенный, от него скверно пахло, рот его был открыт, а лицо очень дряблое. Она протянула к Марку руку и рухнула на пол.

Он резко вскрикнул и подхватил ее на руки. К ним уже бежали две медсестры и какой-то человек в белой одежде. Менее чем за минуту они уложили ее на стол в небольшой, пахнущей антисептиком комнате, и она снова пришла в себя. Какое-то время она смущенно оглядывалась вокруг. Затем она заметила Марка, который испуганно стоял в углу.

— Извини, но тот человек…

— Хватит об этом. — Марк медленно приблизился, протянув ей одну руку. — Это был не старик и не температура в церкви. — Он стоял рядом с ней, очень высокий, очень мрачный и вдруг очень постаревший. — Давай-ка выясним, что это было, — что это значит на самом деле. D'accord?[82] — Она ничего не ответила, тогда доктор кивнул ему, и он вышел из комнаты.

Он ходил взад и вперед по коридору, странным образом чувствуя себя здесь лишним и постоянно бросая взгляд на телефон. Должен ли он позвонить ей? А почему бы и нет? Что это изменит? Кто это увидит? Но он был не в состоянии позвонить именно сейчас. Он думал о Дине, все его мысли были о ней. Она была его женой в течение восемнадцати лет. Только что они потеряли своего единственного ребенка. А сейчас, возможно… Он не мог вынести подобной мысли. Он прошел еще раз мимо телефона, на этот раз даже не остановившись.

Казалось, прошла вечность, когда в коридоре появилась молодая женщина-доктор, чтобы разыскать его.

И тогда он понял. Он понял, что может сказать Дине правду. Или он может солгать ей — совсем немного солгать. Он призадумался: насколько он ей обязан, чтобы рассказать, рассказать, что он знает, — или вместо этого теперь Дина чем-то обязана ему.

Дина сидела выпрямившись на кровати, цвет лица у нее был белее свежевыкрашенной стены за ее головой.

— Ты ошибаешься. Это ложь!

Марк внимательно смотрел на нее, слабая улыбка играла у него на губах. Он был абсолютно спокоен.

— Ну уж нет. И через шесть месяцев, моя дорогая, я боюсь, тебе будет трудно доказать кому-либо обратное.

— Но этого не может быть.

— А почему нет? — Его глаза изучающе смотрели на нее.

— Ради Бога, я слишком стара, чтобы забеременеть.

— В тридцать семь? Не глупи. Ты можешь еще рожать в любое время в ближайшие пятнадцать лет.

— Но я слишком стара! — Она выкрикивала это ему в лицо, с трудом удерживаясь от слез. Почему они не сказали ей об этом первой, не дали ей времени прийти в себя после этого известия, перед тем как увидеть Марка? Но нет, таков уж был здесь, во Франции, порядок, когда больной всегда узнает последним что-либо о себе. И она легко представила сцену, которую изобразил бы Марк: уверенный в себе, очень важный мужчина, которого должно уведомить первым о состоянии мадам; он не хотел бы расстраивать свою жену, ведь они только что испытали столь многое, такую трагедию…