Габриэль не зря выпросил охранный документ для мадам Агнессы. Едва консулы, поверив коварным обещаниям Фолькета, вступили в переговоры, как северяне обезоружили всех горожан и заняли наиболее укрепленные дома. Де Монфор постановил: имущество консулов и других наиболее влиятельных тулузцев конфисковать, а их самих изгнать из города. Остальных, кто способен держать кирку в руках, он отправил разбирать городские стены, башни и дома-крепости. Все, что могло послужить укрытием для тулузцев во время мятежей, уничтожалось. Грохот и стук смешались с многоголосым воплем отчаяния. Утолив жажду мщения, Симон остановил разрушение Тулузы, потребовав за это деньги на продолжение войны. Обложив горожан новыми налогами, он покинул разоренную и униженную Тулузу.

Благодаря стараниям д’Эспри дом баронессы де Лонжер не тронули. Вернувшись туда через несколько недель, Агнесса нашла свое имущество в целости и сохранности. Кое-кто из челяди сбежал, однако значительная часть слуг осталась, и растроганная хозяйка щедро их одарила. Тело храброго Мартина разыскали и торжественно похоронили, а безутешная Жаннета надолго облачилась в траурные одежды. Своих людей на разрушение города Агнесса не послала, откупившись лошадьми.

***

Аделаида выходила замуж за аквитанского виконта, чьих земель война не коснулась. Агнесса выбрала будущего зятя в начале лета — она встречалась с ним когда-то на пирах в Нарбоннском замке — и вступила с ним в переписку, обсуждая условия брачного договора. Не на шутку испуганная недавним погромом в Тулузе, баронесса предпочла согласиться по всем пунктам. Свадьбу решили сыграть после Адвента[30] в главном замке виконта.

Вскоре свадебная процессия, состоявшая из трех возов с приданым, собранным еще до начала войны, и почти всех оставшихся лошадей — их было совсем мало, — тронулась в путь. Сабину с собой не взяли — в эти неспокойные времена нельзя было оставлять дом без присмотра. Аделаида не помнила себя от счастья, предвкушая долгожданное замужество, и торопливо попрощалась с Сабиной. Девушки знали, что, скорее всего, больше никогда не увидятся. Такова уж женская доля: сестры навсегда разъезжались по чужим домам.

Перед отъездом Агнесса, попросив племянницу выйти из комнаты, давала д’Эспри последние наставления:

— Габриэль, присматривайте за Сабиной. Впрочем, я знаю, что вы сделаете это и без моих просьб. Об одном молю вас: не поддайтесь порывам молодости, не наделайте глупостей.

— За кого вы меня принимаете, мадам?! — Взгляд шевалье сверкнул сталью. — Понимаю, северяне сильно упали в ваших глазах, но я прежде всего рыцарь. Кодекс чести знаком мне с пеленок!

— Знаю, знаю! Простите, не хотела вас обидеть. У меня голова идет кругом, не соображаю, что и кому говорю…

— И вы простите меня за несдержанность. К тому же я буду занят и большую часть времени Сабина проведет в одиночестве. Симон де Монфор с сыном вновь покинули город, а мне одному с каждым днем все труднее сдерживать ненависть тулузцев. Мое красноречие уже не оказывает должного воздействия, а гарнизон в крепости не так уж велик.

— Значит, Сабина…

— Не волнуйтесь, пять-шесть пехотинцев будут круглосуточно охранять ваш дом, — заметив испуг в женских глазах, по-военному отрапортовал Габриэль.

***

В условиях строгой экономии дров — поездка за ними в окрестные леса походила на военную вылазку — камины в огромных залах не разжигали, и Сабина принимала редкого, но столь желанного гостя в небольшой светлой комнате. Благодаря выкрашенным в ярко-желтый цвет стенам, разноцветным подушкам на резной скамье и мерцанию свечей в бронзовых канделябрах маленький зал выглядел очень уютно.

От потрескивающих в камине дров распространялось блаженное тепло, и счастливые молодые люди без устали изливали друг другу душу. Все разговоры так или иначе затрагивали тему свадьбы.

— Ты даже не представляешь, Сабина, как давно мне хотелось сделать тебе предложение! Но, увы, я небогат и потому, по мнению амбициозной баронессы де Лонжер, неподходящая партия, да к тому же еще и ненавистный северянин.

— Ты преувеличиваешь, Габриэль! Тетя о тебе весьма высокого мнения. Она, конечно, властная женщина, но вовсе не чудовище. Вот приедет и благословит нас!

Для влюбленной девушки весь мир казался дружелюбным. Но шевалье смотрел на жизнь не столь оптимистично. Однажды он уже, набрав воздуха в грудь, решился попросить у Агнессы руки ее племянницы, но наткнулся на грозное предостережение в глазах баронессы: «Не смей! Ты ей не пара!» Трезво оценивая свои возможности, д’Эспри понимал: его крохотный замок со скромным доходом не выдерживает никакого сравнения с богатством Лонжеров. Безусловно, Симон де Монфор обещал щедро вознаградить его после войны, но когда она закончится, ведает лишь Господь.

Габриэль знал, что категоричный отказ Агнессы нанесет болезненный удар по его обостренному самолюбию. Он этого не хотел, потому и тянул с предложением руки и сердца. Если бы прямолинейная Сабина узнала о его сомнениях, она назвала бы его трусом. И была бы совершенно права. Отвага, необходимая для битвы с мечом в руках, не подходит для боя со светскими условностями. Здесь нужно нечто иное. Но он научится и обязательно добьется своего.

— После здешней роскоши ты и сама не захочешь…

— Не говори ерунды! Я ведь не баронесса, а дочь такого же, как и ты, рыцаря, причем тоже с Севера, — усмехнулась Сабина.

Она сидела в кресле и усердно вышивала для шевалье нарядный пояс.

— Не-е-ет! — печально протянул Габриэль. Он устроился на полу на медвежьей шкуре, прислонился спиной к ее ногам и закинул голову ей на колени. Затылок уютно устроился на нежном шелке платья. — Ты воспитанница баронессы де Лонжер, а это совсем другое!

Не пожелав продолжать этот глупый спор, Сабина прижала палец к губам Габриэля, и молодой человек игриво прикусил его. Глядя снизу вверх, он с нежностью рассматривал любимое лицо, шею. И вдруг его взгляд остановился на трепетно пульсирующей жилке, такой милой и беззащитной… Кровь отлила от его лица; Габриэль с трудом сглотнул, пытаясь справиться с возбуждением. Однако пылающий взгляд выдавал его с головой. Сабина покраснела, словно спелая вишенка, и, уронив пояс на пол, склонилась над рыцарем. Тут же обхватив рукой ее за шею, Габриэль прильнул к девичьему рту в страстном поцелуе.

— Габри, расскажи о своем детстве, — попросила Сабина, с трудом отдышавшись после жгучей ласки и решив сойти с опасной тропинки.

— Как ты меня назвала? — Шевалье хрипло рассмеялся и, резко повернувшись, встал на колени.

— Габри, — растерянно повторила девушка. — Я слышала, что так к тебе обращается Амори де Монфор, и решила последовать его примеру. А что, нельзя?

— Можно. Тебе можно все!

— Именно поэтому ты с первых дней многое мне разрешаешь? — намекнула на историю с Кретьеном Сабина, лукаво прищурившись.

— Могу себе позволить! — парировал Габриэль, и его слова были не дешевой бравадой, а ответом уверенного в своих силах человека.

Обильно разбавив вино водой, он поднес один из кубков Сабине, устроился на стоявшей рядом скамье и подложил под локоть бархатную подушку. Окончательно справившись с возбуждением, Габриэль с интересом продолжил:

— Что именно тебя интересует? По-моему, я уже не раз рассказывал о своем прошлом.

— Ты часто говоришь о времени, проведенном в замке Монфор. А вот о раннем детстве и о своем родовом гнезде почти не вспоминаешь. Тебе больно это обсуждать?

— Нет, отчего же? Детство у меня было самое обычное. После того как в младенчестве умер мой младший брат, я остался единственным ребенком в семье. Когда мне было семь лет, отец ушел с Симоном де Монфором в большой поход на Святую землю. Там он вскоре погиб, а его оруженосца Готье захватили в плен. Через некоторое время де Монфору удалось выкупить у сарацин верного Готье и отправить его домой.

— А что с твоей матушкой?

— Она воспитывала меня и вела хозяйство, пытаясь выпутаться из многочисленных долгов, которые отец наделал перед отъездом.

— И как, ей это удалось? — с интересом уточнила Сабина, ведь ее мать в сходной ситуации зашла в тупик.

— Поначалу было трудно. Помню времена, когда белый хлеб на столе был у нас настоящим праздником. Но потом ничего, матушка приноровилась и рассчиталась со всеми долгами. После появления в нашем доме хваткого Готье мы восстановили пошатнувшееся было замковое хозяйство, даже надвратную каменную башню умудрились отстроить. А после того, как возвратившийся из Леванта барон де Монфор на несколько лет освободил нас от налогов, наше поместье и вовсе стало приносить доход.

В этот момент в комнату без стука вошла служанка. С большого серебряного подноса она переставила на столик вазочки с вялеными финиками и инжиром и тарелку с горячими пирожками, политыми медом. Пожилая женщина обвела молодых людей подозрительным взглядом и, сухо поклонившись, неторопливо вышла. Зная, что тетя поручила старой няньке Аделаиды присматривать за ними, Сабина хотела возмутиться этой вопиющей бесцеремонностью, но, заметив усмешку Габриэля, сдержалась. Шевалье отошел к камину из белого мрамора и, беззвучно посмеиваясь, запустил руку в густые волосы на затылке. Сабина обожала этот трогательный жест, говоривший о смущении и не вязавшийся с его холодной самоуверенностью. Наконец служанка вышла, и девушка возобновила прерванный разговор:

— Готье сейчас жив?

— Да, он управляет моим поместьем и замком. — Габриэль поворошил кочергой прогоревшие поленья и, подбросив новые, вернулся на прежнее место. — У него не было семьи, потому-то он и прикипел к нам всей душой. Добрый, мудрый человек. Когда он вернулся из Леванта, я, десятилетний мальчик, уже давно нуждался в опытном наставнике. Отец успел посадить меня на лошадь и вложить в руку детский меч, однако всему остальному — преодолевать препятствия, повторять подсмотренные приемы рукопашного боя, запрыгивать на коня без помощи рук, стрелять из лука — я учился сам. Чтению и письму обучила меня мама, с ее же помощью я освоил латынь. Мы вместе перечитали почти все книги, имевшиеся в близлежащем аббатстве, настоятель которого был дружен когда-то с моим отцом: в голодные зимы отец не раз присылал в небогатую обитель лесную дичь из своих угодий, за что впоследствии благодарные монахи давали мне уроки математики, астрономии и философии. А вот всерьез научиться боевому искусству до возвращения Готье мне было не у кого. Оруженосец отца стал моим первым наставником. Кстати, в плену Готье помогал по хозяйству в одной мусульманской семье и немного выучил арабский язык.

— Так ты знаешь еще и арабский, — констатировала Сабина, помня о способностях своего возлюбленного.

— Ты, как обычно, преувеличиваешь, — заразительно рассмеялся Габриэль. — Я знаю лишь те слова, которые слышал от Готье.

Девушка улыбнулась, а затем, помолчав, продолжила расспросы:

— Ты раньше говорил, что мама умерла. А как давно?

Шевалье не всегда был щедр на воспоминания, и она спешила воспользоваться его разговорчивостью.

— Семь лет назад. И ровно столько же я не был дома.

— Она умерла от болезни?

— Да… Искала в заснеженном лесу заблудившихся крестьянских детей. Мама хорошо знала тропинки в наших угодьях, потому и вызвалась вместе с остальными прочесывать лес в поисках непосед. А после заболела и умерла.

Габриэль низко склонил голову и надолго замолчал, справляясь с нахлынувшими эмоциями, которыми многие годы ни с кем не делился.

— Прости, что своим любопытством причинила тебе боль. — Сабина села рядом на скамью и нежно погладила его по лицу.

— Ты приласкала меня, и неприятности разом исчезли! — сказал Габриэль с улыбкой и заключил девушку в кольцо своих сильных рук.

***

— Сеньор д’Эспри, вас незамедлительно требует к себе ее сиятельство!

Молоденький паж передал приказание, и в душе Габриэля колыхнулась тревога. Госпожа де Монфор частенько вызывала его к себе, но чтобы вот так срочно и официально?

Шевалье торопливо прошел на половину замка, которую занимала Алиса.

После того как Симон выбрал своей постоянной резиденцией Шато-Нарбонне, его супруга отважилась перевезти с Севера всех своих детей. Старшие — Амори и Ги — хоть и воевали, но находились рядом с ней, а вот двух младших сыновей и трех дочерей она видела так редко и очень по ним скучала. Но вот уже почти год они жили все вместе.

— Ваша светлость! — Шевалье низко поклонился графине, стоя в дверях кабинета.

— Перестань церемониться! Присаживайся!

Хорошо зная своего воспитанника, Алиса уловила иронию в его официальном приветствии и чересчур глубоком поклоне. Указав рукой на мягкие скамейки у окна, она приоткрыла ставни, впуская в комнату ласковые лучи мартовского солнца. Графиня устремила взгляд на укоризненно взиравшую на нее Тулузу в кольце полуразрушенных стен и тут же отвернулась.