Друг за другом потекли безликие дни и месяцы.

В начале весны неугомонная Алиса де Монморанси привела с севера значительное подкрепление, состоящее в основном из фламандцев. Не надеясь на помощь Филиппа Августа, относившегося к альбигойской войне неблагосклонно, баронесса напрямую обратилась к своему отцу — коннетаблю Франции, и тот ей помог. Тулуза запаниковала. Однако в апреле прямо на глазах у осаждающих в город вошел Раймон-младший с небольшой, но хорошо обученной армией. Горожане высыпали на улицу, встречая доблестного наследника графства, и их ликующие крики были слышны в округе за много лье. Радостный колокольный перезвон весь день плыл по небу, а ночь утонула в веселых звуках песен, виол, заливистом смехе рожков и колокольчиков. Раздраженные северяне издали наблюдали за тем, как у костров пляшут молоденькие девушки.

При виде столь искреннего восторга воины де Монфора растерялись. Сам Симон впал в тоскливую апатию и, казалось, искал смерти. Однако порядок в его лагере, основанный на личной преданности воинов, не пошатнулся. Кровопролитная осада продолжалась. В начале лета построенная по приказу де Монфора гигантская катапульта на колесах, прозванная впоследствии Кошкой, стала стрелять по городским кварталам. Огромное ядро попало в сад Агнессы и полностью разрушило мозаичный бассейн, осколками которого ранило садовника, ковырявшегося в земле неподалеку.

Но окаменевшая Сабина ничего не замечала. У нее не было мыслей. Даже во снах Габриэль не являлся ей. Ночи были наполнены неясными кошмарами без начала и конца, и девушка просыпалась с криком. Но и тогда дежурившая в спальне камеристка не видела слез у нее на глазах. Сабина, словно тень передвигавшаяся по дому, аккуратно выполняла поручаемую ей работу, выходила к столу, сидела по вечерам в гостиной, вежливо отвечала на вопросы окружающих. Но на самом деле она отсутствовала! От девушки остались лишь оболочка, укутанная в траурные одежды, и безжизненный взгляд мраморного изваяния. Мучительное горе медленно накапливалось в ее душе.

— Сегодня возле Сен-Серненских ворот убили Симона де Монфора. Камнем, выпущенным из требюшета, ему снесло половину черепа, — сказала как-то Агнесса, надеясь, что хоть эта новость выведет ее племянницу из апатии.

— Ужасная смерть в ужасной войне, — равнодушно пожала плечами Сабина, лишь в глубине ее глаз промелькнула горькая усмешка, вызванная трагическим совпадением.

Агнесса не на шутку тревожилась за душевное здоровье своей подопечной, а та отсутствующим видом все больше напоминала свою покойную мать.

Мадлен последние годы явно была не в себе; говорят, это передается по наследству.

После смерти предводителя деморализованная армия, окончательно растерявшая боевой дух, терпела одно поражение за другим. Возглавивший войско Амори вскоре снял осаду и отступил к Каркассону, где и похоронил своего отца. Тулуза торжествовала.

— Девочка моя, давай прокатимся верхом?

Агнесса с нарочитой веселостью подвела племянницу к томившимся в стойлах лошадям и с чувством похлопала их по мускулистым крупам. Она изо всех сил пыталась вернуть Сабину к жизни и потому решила сыграть на ее любви к конным прогулкам.

— Осада снята. Думаю, мы можем рискнуть и выехать за город.

— Как скажете, тетя, верхом так верхом, — равнодушно согласилась Сабина.

Однако во время прогулки — так было угодно судьбе — они оказались в роще, где два года назад Габриэль впервые объяснился Сабине в любви. Девушка дернулась в седле, резко схватилась за горло и, переждав спазм, тяжело спешилась возле памятных деревьев. Камеристка хотела последовать за госпожой, но властная рука Агнессы удержала ее.

— Не мешай, — еле слышно прошептала она служанке и приложила палец к губам, призывая хранить молчание.

Сабина, покачнувшись, обхватила ствол молодого бука и медленно сползла по нему на траву. Волна горя, поднявшаяся из глубины ее души, наконец-то выплеснулась наружу, Жалобное рыдание было слышно далеко вокруг.

— Слава Всевышнему! — с облегчением выдохнула Агнесса, вытирая слезы, градом катившиеся по щекам. — А я-то решила: все, она тронулась умом.

Баронесса то и дело осеняла себя крестным знамением, шепча слова благодарности Господу, и камеристка, желая сделать хозяйке приятное, вторила ее движениям.

Поплакав, Сабина ожила. Во всяком случае, Агнесса перестала замечать в глазах у племянницы мертвое безразличие и потому в середине осени решилась на разговор о ее замужестве.

— Сабина, девочка моя дорогая, я глубоко тебе сочувствую и скорблю о смерти Габриэля, ты ведь знаешь, я очень его уважала. Однако, как ни банально это прозвучит, жизнь продолжается! Тебе уже восемнадцать лет. Пора выходить замуж. Положенный год траура миновал. Через пару лет ты станешь старой девой, и что тогда, монастырь?

— Тетя, у вас есть на примете жених? — Сабина в упор посмотрела на баронессу, и та съежилась от ее холодного взгляда.

— Есть, — отозвалась Агнесса и не спеша рассказала племяннице о бароне д’Альбре. — Правда, я обещала ему ответить в течение года, а прошло уже почти два. Но, думаю, девятимесячная осада Тулузы послужит уважительной причиной.

Сабина горько усмехнулась: ее тетя готовила этот брак задолго до гибели Габриэля, когда они еще с упоением мечтали о собственной свадьбе. Предсказывая решительный отказ мадам де Лонжер, шевалье в очередной раз доказал, что умел разбираться в людях. Однако теперь это не имело значения, и Сабина не стала озвучивать свои унылые мысли.

— Я согласна. Начинайте подготовку к свадьбе. — Недоверчивый взгляд баронессы заставил девушку объяснить: — Сабина де Фруа похоронена со своими чувствами и надеждами в неприметном аббатстве по дороге в Ле Пюи. Племянница же баронессы де Лонжер готова выполнить волю своей покровительницы и выйти замуж, как велит ей долг.

Подобный исход беседы обескуражил Агнессу, но она решила не гневить Господа сомнениями в Его мудрости. Время все лечит — это сорокалетняя баронесса знала наверняка. И, не откладывая дела в долгий ящик, Агнесса тут же написала Арно д’Альбре, сообщая ему о том, что готова приступить к обсуждению условий брачного контракта. Немного поволновавшись — а вдруг барон уже женился или попросту передумал? — она вскоре получила утвердительный ответ. Арно извещал мадам де Лонжер, что заранее принимает все ее условия и готов к Рождеству прислать своих представителей, которые и привезут ему долгожданную невесту. Такая стремительность обрадовала деловую Агнессу, и, засучив рукава, она начала готовить приданое, продолжая переписку с бароном.

Сабина, безропотно помогавшая тете обновлять свой гардероб, вышивать постельное белье и выбирать подарки для жениха, желала лишь одного — уехать подальше отсюда. Побыстрей убраться из Тулузы, из дома, где прошло ее детство, ведь все здесь — кресла в комнатах, кочерга возле камина, шкура на полу, деревья за окном, даже камешки на дороге — напоминало девушке о ее любимом Габриэле и несбывшихся мечтах. Прочь отсюда, иначе она задохнется от горестных воспоминаний!

***

— Боюсь, шевалье не доедет до Ле Пюи. Он либо мечется в бреду, либо вовсе лежит, как покойник, — ворчливо рассуждал монах Жан, разводя костер и устраивая над ним закопченный котелок с водой. — Умрет, и тогда плакала награда, обещанная бароном де Монфором!

Четверо монахов, которые уже не раз ухаживали за больными, сопровождали раненых Габриэля и Ги де Монфора-младшего. Обоз, состоявший из нескольких мулов, телеги и крытой повозки, в которой везли д’Эспри, остановился на ночь в зеленой низине с редким кустарником. Два монаха стали менять повязки у больных, еще двое готовили похлебку на ужин.

— Что ты предлагаешь? — Вытащив из внушительной торбы несколько холщовых мешочков с крупами, солью, сушеными овощами и травами, Пьер вопросительно уставился на собеседника.

Перед отъездом Симон пообещал им десять ливров* награды — неслыханное богатство для нищих братьев, — если Габриэль поправится.

— Прошлой зимой в аббатстве Сен-Руф близ Авиньона я видел чудо-монаха. Он искусно врачует раны, особенно боевые. — Жан неторопливо продолжил: — Поговаривают, что он долгое время находился на Святой земле, где учился у знаменитых лекарей. На его счету сотни спасенных жизней. К нему за помощью обращались даже рыцари из ордена госпитальеров! Постарев, лекарь стал плохо переносить палестинскую жару и вернулся доживать свои дни в эту обитель. Но слава о его чудесных способностях разнеслась далеко за пределами аббатства. Я предлагаю поехать в Авиньон! Он ближе, да и раненому не придется трястись по горным перевалам. А главное — есть надежда, что тамошний лекарь ему поможет.

— Ты говоришь дело, — с воодушевлением поддержал его Пьер, помешивая варево длинной ложкой. — С утра поговорим с мессиром!

Но Ги де Монфор уже услышал их беседу. После перевязки он с помощью оруженосца вылез из телеги и, опираясь на костыль, решил немного размять затекшую здоровую ногу. Из повозки д’Эспри доносилось тихое постанывание и голоса монахов, бубнящих молитвы. Ги понимал: друг его брата не протянет долго. Стремясь избавиться от мучительных мыслей, де Монфор заковылял в противоположном направлении, где беседовали у костра жадно-находчивые монахи.

— О чудесном врачевателе верные сведения? — спросил у них Ги.

— Своими глазами видел, ваша милость, как он вылечил человека со вспоротым животом! — воскликнул Жан и перекрестился для убедительности.

— Решено! Сам-то я в Авиньон, принадлежащий графу Раймону, не сунусь, а вот вы вдвоем берите повозку с парочкой запасных мулов и утром поезжайте в аббатство… Как, ты говорил, оно называется?

— Обитель Святого Руфа.

— Вот-вот, туда. И торопитесь, не жалейте мулов. Я дам вам кошель с деньгами на дорогу. Если ваш лекарь-волшебник действительно вылечит Габриэля, вы получите вот этот перстень с рубином, — и Ги показал кольцо, надетое на его безымянный палец. Он искренне обрадовался возможности помочь рыцарю, преданно служившему его семье.

— Но д’Эспри ведь тоже воевал против Сен-Жилей… — на всякий случай напомнил дотошный монах, не отрывая взгляда от драгоценного камня, много лет украшавшего руку Амори.

— А вы не говорите о том, что он был приближенным барона Симона! Сейчас сам черт не разберет, кто за кого воюет! Особо любопытным скажете, что это раненый из свиты Раймона Молодого. Даст Бог ему выжить — выпутается! — отрезал Ги.

Сам он отправился на север, в свой родовой замок, ведь ехать в Ле Пюи ему было больше незачем. Рана на его бедре затянется в родных стенах и без докторов.

***

Чудо-старичок по имени Рено оказался весьма высоким и жилистым, с седыми волосами, стянутыми на затылке. Благодушное лицо, умный взгляд прищуренных глаз, приветливая улыбка внушали к нему безоговорочное доверие, а крупные ладони, которые он содержал в чистоте, казались белоснежными на фоне черной рясы. Для лечения больных в обители выделили отдельную комнату с большим окном, даже в ненастье пропускавшим достаточно света. Тут стоял крепко сколоченный прямоугольный стол, выскобленный добела. На него и положили раздетого рыцаря. Осмотрев страшные раны, лекарь без промедления приказал послушнику принести корыто, побольше горячей воды, крепкого вина и чистую ткань, а сам тем временем вытащил из железного сундучка необходимые инструменты, завернутые в выбеленный холст.

— Вовремя вы его привезли. — Ожидая послушника, Рено сосредоточенно прислушивался к дыханию раненого и, оттягивая веки, рассматривал его зрачки.

— Спешили! Ехали почти без остановок, даже по ночам. — Утомленный вид монахов подтверждал правдивость этих слов.

— Будете мне ассистировать. Когда я начну обрабатывать раны, рыцарь может очнуться от боли. Тогда нужно будет его придержать.

Вымыв по настоянию лекаря руки, братья Жан и Пьер приготовились ему помогать. Рено, орудуя в ране мудреными инструментами, удалил из нее гной, собрал осколки кости и совершил ряд других манипуляций, смысл которых остался неясным для стоявших рядом с ним монахов. Затем старик аккуратно, словно заправский портной, зашил рану вдоль уха, от виска до нижней скулы, и перебинтовал Габриэлю голову. Отверстие от стрелы было не столь опасным, но и с ним лекарь провозился довольно долго. К всеобщему облегчению, Габриэль во время операции так и не очнулся. Обмыв тело больного водой с винным уксусом, монахи перенесли его в келью Рено и отправились в часовню — помолиться за спасение едва теплившейся жизни.

— Где я? — еле слышно прохрипел наконец очнувшийся Габриэль, мутным взглядом изучая незнакомый низкий потолок.

— Воистину милостив Господь Всемогущий! — Осеняя себя крестным знамением, лекарь присел возле раненого. — Вы в обители Святого Руфа близ Авиньона.

— Авиньон? — Шевалье от напряжения закрыл глаза. — Почему Авиньон? Мы его захватили?