Сразу по возвращении Музаффар отыскал своего главного катиба в комнатах первого этажа, где велась деловая переписка.

— Почтенный Омар, ты читал письмо с требованием о моем выкупе?

— Да, мой господин, я имел удовольствие первым узнать о том, что милостивейший Аллах сохранил тебе жизнь, а также о сумме выкупа, — ответил секретарь и низко, но с достоинством поклонился.

— Скажи как ученый муж, письмо написано грамотно?

— О да! Его составили на классической латыни, без ошибок.

— Послание о выкупе написал этот франк, — и Музаффар жестом указал на стоящего позади него Габриэля. — Ты часто жаловался на отсутствие помощника, хорошо владеющего латынью, теперь он у тебя есть. Выдай ему необходимую одежду и покажи место ночлега.

Омар — высокий, но очень сутулый пожилой мужчина — неприязненно взглянул на кафира, однако, не смея ослушаться хозяина, сделал все, что требовалось. В широком красном халате, испачканном чернилами, и с лысой головой под постоянно съезжающей набок чалмой старик выглядел довольно нелепо. Но, встретив одухотворенный взгляд его подслеповатых глаз, Габриэль сразу же позабыл о его внешности и почувствовал к Омару симпатию.

Прислуга отнеслась к новичку с уважением (наверное, почтение к учености свойственно простому люду любой народности), и потому шевалье зажил в относительном комфорте и без присущего пленникам унижения.

Комната, где он работал, находилась рядом с библиотекой, и Габриэль много дней боролся с искушением туда заглянуть. Однажды ему повезло — он остался один. Не в силах справиться с любопытством, шевалье заглянул в заветный зал и застыл от изумления. В детстве библиотека в соседнем аббатстве представлялась ему огромной, но собрание книг в доме Музаффара, казалось, вместило в себя всю мудрость мира. Комната высотой в четыре человеческих роста была полностью заставлена книжными полками! Тома были как в дорогих, так и в скромных и совсем неприметных переплетах. Отдельно красовались аккуратно сложенные свитки, с которых свисали ярлыки с названиями. Вдоль стен стояли обитые железом сундуки. Казалось, их распирает от собственной важности. В этих сундуках хранились ветхие или очень редкие манускрипты.

Придя в себя от потрясения, Габриэль подошел к одной из полок и с трепетом взял первую попавшуюся книгу. Осторожно перевернув замысловато оформленную обложку, он наткнулся на восточные буквы. Читать на арабском языке молодой человек пока что не умел и вернул том на место. Он медленно прошелся вдоль зала, изучая фолианты.

— Любишь книги? — внезапно раздался голос Омара.

Вздрогнув от неожиданности, Габриэль обернулся и увидел вышедшего из-за тяжелой занавеси мусульманина. Шевалье понял, что за ним подсматривали, и на его лице появилась подкупающая широкая улыбка:

— Очень!

— Я собирал эту библиотеку по крупицам всю свою жизнь, — гордо вздернул подбородок катиб.

— Результат потрясает.

Похоже, его искренний интерес к книгам подкупил старика. Габриэль продолжал восхищенно:

— Никогда не видел столько томов одновременно. А есть произведения на латыни?

— И на латыни, и на греческом, и на персидском, и даже на славянском. Можешь брать и читать их, — предложил, окончательно растрогавшись, мусульманин. — Но обязательно предупреждай меня.

Отныне между ними установились если и не дружеские, то все же очень доверительные отношения, а свободное время наполнилось интересными беседами. Омар слушал рассказы о Франции, о ее климате, обычаях и политических событиях, часто перебивая и задавая Габриэлю множество вопросов. Шевалье в свою очередь, мешая латынь с арабским, который с каждым днем становился у него все лучше, расспрашивал мусульманина о восточных странах.

В их разговорах частенько принимала живое участие дочь Музаффара — Гайда. Пятнадцатилетняя девушка, получившая прекрасное образование, часто захаживала в библиотеку, чтобы выбрать книгу или обсудить с Омаром прочитанное. Тонкая и изящная в ярких шальварах, видневшихся в высоких боковых разрезах на платье, она вносила в скучную жизнь писарей свежее облачко веселого озорства. В доме ее любили все без исключения. Гайде давно пора было выходить замуж, но уж очень не хотелось Музаффару отпускать от себя любимую младшую дочь. Поэтому, отказывая женихам, он попросту тянул время.

***

— Девочка моя, Гайда, — едва войдя в гарем[84], вместо приветствия воскликнула синеглазая женщина, — что за высокий красавец прохаживается в вашем патио?

— О, тетя, сколь жгучим любопытством заблестели твои глаза! — весело засмеялась племянница. — Очевидно, это наш новый писарь. Отец раздобыл его прошлым летом во время плавания. Кстати, этот писарь весьма умен, хоть и кафир.

Гайда указала на мягкие шелковые подушки, и гостья сняла никаб[85], обнажив толстые смоляные косы. Потягивая ароматный шербет, тетя и племянница обменялись последними сплетнями.

Хайфа, так звали синеглазую красавицу, была женой, причем единственной и горячо любимой, брата Музаффара, умершего много лет назад. Несмотря на свое происхождение — она родилась пуленкой[86], унаследовав от матери синеву глаз, — эта женщина пришлась деверю ко двору, и ее здесь очень полюбили. А с подросшей племянницей мужа она и вовсе подружилась.

Гайда перемывала косточки знакомым, но гостья поняла, что почти не слушает ее. У Хайфы перед глазами стоял приглянувшийся ей мужчина. Ее распирало от желания встретиться с ним. Давно забытое чувство, и женщина решила ему не противиться.

— Гайда, умница, как бы мне снова будто невзначай увидеть вашего писаря?

— Ой, тетя-тетя, — девушка со смехом погрозила Хайфе пальчиком, — вижу, запал тебе в душу красавец-кафир!

— Так когда же? — Хайфа удивилась собственной настойчивости не меньше, чем ее племянница.

— Да хоть сейчас! После твоего ухода я собиралась отнести Омару «Алексиаду». Пойдем вдвоем. — И Гайда бойко соскочила с места.

Накинув на голову легкую муслиновую шейлу небесно-голубого цвета, Хайфа взглянула на свое отражение в серебряном блюде. Увиденное ей не понравилось. Женщина резким движением сдернула платок и уложила его иначе. И вдруг рассмеялась. Надо же так разволноваться, прямо как в юности! Гайда, видимо угадав ее настроение, хохотнула и подбодрила тетю комплиментом:

— Тебя хоть сажей выпачкай, все равно останешься красавицей!

Главного катиба они застали недалеко от рабочего стола Габриэля — тот напряженно искал в горе свитков нужный документ. Жизнерадостная дочь хозяина звонко сообщила о своем появлении:

— Всем, всем, всем доброго дня! Омар, возвращаю тебе весьма познавательное творение дочери ромейского императора Алексея[87].

— Приветствую тебя, луноподобная Гайда, — рассеянно произнес шаблонную фразу катиб, даже не заметив, что девушка пришла не одна. — Через несколько мгновений я буду весь к твоим услугам.

— Не спеши, я подожду. — Гайда порхнула к франкскому писарю и, забыв о слове «невзначай», по-детски выдохнула: — Джибраил, хочу представить тебе самую прекрасную женщину в поднебесном мире — мою тетю Хайфу.

Хайфа обдала племянницу гневным взглядом. Но что толку — та уже обозначила ее возраст.

***

Габриэль-Джибраил обрадовался — его желание было услышано.

Сегодня, устав от многочасовой работы за столом, он перед полуднем вышел во двор размять затекшее тело. Пробуждающийся весенний сад радовал взор, и Габриэль сладко потянулся на свежем воздухе. Одетый в шальвары, нательную рубаху и синий халат, он стал выполнять нехитрую разминку. Чалму голубого цвета — только такой цвет носят христиане — он надевал редко, исключительно в официальной обстановке. Сейчас его непокрытые, коротко остриженные волосы ерошил ветерок.

Неожиданно Габриэль заметил изящную женщину, направлявшуюся к гарему. Полностью скрытая под слоями одежды, она устремила на него удивленный синий взгляд. Очевидно, ее сбили с толку его странные телодвижения. Габриэль хотел ей все объяснить, но как заговорить с восточной женщиной? К тому же у него неожиданно пересохло в горле: он утонул в густой лазури ее глаз, подчеркнутой роскошными темными ресницами и бровями. Ситуация становилась не только неприличной, но и опасной. И шевалье спрятался за стройным кипарисом, продолжая наблюдать за незнакомкой из-за ветвей. Обернувшись, красавица увидела, что сад опустел, и приостановилась. Она, выгибаясь в разные стороны, поискала мужчину глазами; просторные складки абайи[88] из тонкой шерсти, повторяя движения хозяйки, обозначили ее стройное тело. Желание теплой волной прокатилось по чреслам Габриэля…

И вот она рядом! Но сдержанные любезности были прерваны появлением Музаффара. Гайда с Хайфой спешно удалились на женскую половину дома.

— Уважаемый Омар, подскажи, сколько Хайфе лет? Она приходится Гайде тетей, но выглядит ненамного старше. — Привлекательная женщина не выходила у Габриэля из головы, и, выбрав вечером время, когда все разошлись, он решил немного разузнать о ней.

— Точно не знаю, но, судя по тому, что у нее две взрослые и уже замужние дочери, лет тридцать пять, не меньше.

— Ух ты! — присвистнул шевалье. — А по виду и не скажешь! Позволь задать еще один вопрос. Кем именно наш хозяин приходится амиру Дамаска?

— Жена амира — родная сестра Музаффара, следовательно, она золовка Хайфы, — сухо бросил ученый старик, раздосадованный тем, что его отвлекают всякими глупостями от интереснейшего манускрипта.

Восторженный интерес Хайфы был слишком откровенным, и польщенный Габриэль догадался, что она настроена продолжить знакомство с ним. Он не возражал — это приключение сулило приятное разнообразие в его монотонной писарской жизни.

***

А Хайфа поняла, что пропала! Мучительное желание сжигало ее изнутри, но эта боль была такой сладкой! И женщина, распаляясь все больше, то и дело забегала в дом Музаффара.

Отказавшись от повторного замужества после смерти супруга, она взяла в свои руки бразды правления в немалом хозяйстве, доставшемся ей в наследство. Предки мужа и его брата Музаффара жили в Бейруте. Их род веками занимался морской торговлей — до того как сирийское побережье захватили франки. После погромов изрядно поредевшая семья перебралась в Дамаск и продолжила торговлю. Последние годы, собирая караваны в дальние города, Музаффар всегда брал в долю сноху и — главное! — прислушивался к ее деловым советам. Поэтому постоянное присутствие Хайфы в доме деверя никого не удивляло.

— Гайда, дорогая моя девочка, я совсем запуталась!

Хайфа не преувеличивала: вот уже полгода высокий франк не выходил у нее из головы ни днем, ни ночью. Сидя на большой пуховой подушке, женщина ковыряла остроносой туфлей, расшитой мелким жемчугом, густой ворс яркого ковра. Хайфа стыдилась, но ей так хотелось выговориться!

— Что случилось у моей жизнерадостной тети? — Зачерпнув горсть засахаренного миндаля из хрустальной вазочки, девушка тоже удобно устроилась на шелковых подушках и приготовилась слушать.

— Я влюбилась и не могу с собой совладать. — Хайфа подняла на племянницу растерянный взгляд. — Летом проведала дочерей, думала, отвлекусь, забуду. Не помогло. Умный взгляд серебряных глаз покорил меня, а эти желанные губы и сильные руки я каждую ночь вижу в прекрасных снах…

Заметив, как расширились от любопытства и восторга глаза племянницы, а рука со сладостями застыла на полпути ко рту, женщина опомнилась:

— Да простит меня Аллах, что же я говорю невинному ребенку?

— Перестань, тетя, я давно уже не ребенок! — огрызнулась пришедшая в себя Гайда. — Что же делать?.. Выкупи Джибраила у моего отца!

— Выкупить? — Эта простая мысль не приходила Хайфе в голову, но показалась очень заманчивой.

И через некоторое время она решилась. Застав как-то деверя одиноко сидящим в садовой беседке, женщина начала деловитым тоном сложный для себя разговор:

— Достойнейший Музаффар, хочу сделать тебе выгодное предложение!

— Начало многообещающее. — Купец прищурил глаза и ласково улыбнулся любимой снохе. — Я весь внимание.

— Ты несколько раз просил меня продать тебе золотой браслет с рубинами цвета голубиной крови. Я согласна обменять его на твоего писаря-кафира!

— Вот как? Видно, глубоко в душу запал тебе мой слуга. Раньше ты не соглашалась отдать любимый браслет ни за какие сокровища, — усмехнулся деверь, лишний раз доказав свою проницательность. — Я не виню тебя, не бойся. Восемь лет прошло, с тех пор как умер мой брат, а ты — молодец, и дочерей удачно выдала замуж, и богатство мужа приумножила. И при этом — по-прежнему молодая и цветущая! Но этот кафир спас мне жизнь, и я пообещал освободить его через два года. Он оказался достойным человеком. Я решил познакомить его с нашей культурой, с бытом, чтобы умный франк сравнил и понял, насколько мы развитее их. Именно поэтому я не отпустил его сразу же, а придумал это время службы. Но через полгода срок нашей сделки истекает. Я не нарушу слово…