Прошло больше года. Жизнь стала выправляться. Врачи осторожно говорили о хороших прогнозах. Похоже, болезнь победили. Я немного поправилась, начали отрастать волосы и ногти. Благодаря лечебной физкультуре и, главным образом, настырному инструктору – Игорю я, наконец, смогла выполнять упражнение «руки почти вверх».

Забавно, но окончательно я убедилась, что страшный период позади, в магазине. Покупала вино к какому-то празднику. Продавщица внимательно на меня посмотрела и спрашивает:

– А сколько тебе лет, голубушка?

– Тридцать три, – честно ответила я.

– Маша! Иди сюда! – продавщица вдруг стала звать свою коллегу. – Ты веришь, что она – моя ровесница? – ткнула в меня пальцем.

– От силы бы двадцать дала, – сказала Маша. – Девушка, а как вам удалось сохраниться?

Что я могла им ответить, если врагу не пожелаю такого омоложения?

– Диета и лечебная физкультура, – с умным видом проговорила я.

Худенькую и стройную (под футболкой и джинсами шрамов не видать), с тифозной стрижкой и без макияжа, меня принимали за подростка! Как ни нелепа была эта ошибка, она меня согревала и веселила. Я почувствовала, что снова могу жить. Пусть не так, как прежде, пусть другим человеком, но жить! Смеяться и думать о нарядах, водить дочку в балетную студию и найти работу на полставки. И тогда же я решила – все, хватит нянек, пора Игоря отпускать, дальше сами справимся.

Мы сидели на кухне. После ужина Татьянка показала нам новые «па» и отправилась спать. Я вымыла посуду, Игорь рассуждал о том, что в детской нужно убрать мебель от одной стены и построить балетный станок.

– Станок – это хорошо, – сказала я. – Но ты можешь больше не беспокоиться. Ты мне очень помог, я тебе страшно благодарна. А теперь можешь уходить.

– Куда уходить? – удивился Игорь.

– К своей… к той, – заикалась я, – куда ты собирался, пока со мной не случилось. Теперь ты свободен, мы сами выдюжим.

Говорить на запретную тему мне было очень тяжело. И не только мне. Игорь ответил резко, отсекая дальнейшие обсуждения:

– Я об этом давно забыл. И ты забудь!

– Нет, не хочу, чтобы ты жил со мной из жалости.

– Жалость, между прочим, – не самое плохое чувство. Я, например, жалею только двух человек. Странным образом обе – женщины, и обеих зовут Татьянками.

– Игорь! Ты больше года заботился обо мне! Теперь моя очередь. Впереди у тебя интересная жизнь. Ты не обязан сосуществовать с… – Он перебил меня, и слово «калека» я не произнесла.

– Ага! Значит, ты оставляешь за мной право жить так, как я хочу?

– Конечно!

– Тогда марш в койку! – Он схватил меня за руку и потащил в комнату. – Доктор сказал, нам давно можно! А ты меня на голодном пайке держишь. Не подступись к ней! По морде огреет, чего доброго. Ходит, понимаешь, недотрога, а я мучайся!

Говорят, раньше в деревнях употребляли не глагол «любит», а глагол «жалеет». И в некоторых губерниях его произносили «жалает». Любовь-жалость-«жалание» имеет такое же право на существование, как и любая другая. И она нисколько не унизительна и не менее прекрасна. Утверждаю со знанием дела.

Скоро мне исполнится сорок лет. На улице за подростка уже не принимают. Обычная замотанная женщина с авоськами продуктов, закупленных после работы. О болезни давно забыто. Роман моего мужа, случившийся некстати (или кстати?), тоже никогда не вспоминаем. Я так и не знаю, что за женщина проиграла живому трупу. Татьянку уже берут на спектакли. Когда она появляется в балетной пачке на дальнем-дальнем плане, Игорь начинает неистово бить в ладоши. Народ принимает его за ценителя и подхватывает аплодисменты.

Ни сном ни духом

Когда раздался первый звонок, я решила, что ошиблись номером. В мире не существовало женщины, которая имела бы право заявить мне:

– Оставьте моего мужа в покое! Я все знаю! Вы – его любовница! Требую прекратить надругательство над нашей семьей! – и бросить трубку.

Неприятно, но чего только с телефонами не бывает. У моей приятельницы однажды телефон неделю разрывался днем и ночью – о прибытии и отправлении поездов спрашивали или просили билеты забронировать. К тому времени, когда на АТС разблокировали спайку с вокзальным телефоном, моя подруга уже расписание движения поездов купила и давала справки, потому что проще было один раз ответить, чем выдерживать повторные звонки. Если человеку нужно узнать про поезд, он будет терзать телефон до победного конца.

Через два дня тот же женский голос истерически вибрировал в трубке:

– Не желаете угомониться? Бессердечная! Разрушаете семью…

– Вы ошиблись номером, – спокойно сказала я.

– Хищница! – закричала обманутая жена и бросила трубку.

На третий раз я не дала ей слова сказать, перебила и тоже на повышенных тонах заявила:

– Послушайте! Вы звоните постороннему человеку! Если так не терпится выяснять отношения по телефону, то хотя бы номер правильно набирайте!

– Значит, – ответила она после секундного молчания, – пытаетесь все отрицать? И Виктора уговариваете не признаваться?

– Вашего Виктора знать не знаю!

– Наглая, неприкрытая ложь! Вы вместе работаете!

Я работаю в дирекции Одесского порта. У нас трудится несколько тысяч человек, и две сотни Викторов среди них точно найдется. Из этого ничего не следует.

– Продиктуйте мне, пожалуйста, номер телефона, который вы набираете, – спокойно попросила я.

На том конце провода слышалось напряженное нервное сопение, потом она выпалила:

– Ненавижу!

И, как водится, бросила трубку.

Она звонила регулярно: дня не проходило, чтобы настырная баба не отметилась. И всегда по одной схеме: крикнет какое-нибудь оскорбление и бросает трубку. Не успеваю слова вставить или пригрозить милицией. Ладно бы она только мои нервы трепала! Но у меня муж – моряк, сейчас в рейсе. Вернется, приятно ему будет трубку поднять и услышать, что его жена – чья-то любовница? Как я ни оправдывайся, осадок все равно останется.

Эти ежевечерние звонки вошли в мою жизнь, как новая тревожная составляющая. Так бывает, когда долго болеют родители, или соседи упорно сгребают мусор под твою дверь, или начальник в тихом запое, уже с утра под градусом и документы портит. Словом, как выражается мой десятилетний сын, – большой геморрой. Услышав это выражение от мальчика, я спросила, знает ли он его значение.

– Типа приходишь в школу после болезни, – отвечает, – а там контрольные по математике и русскому.

Когда я объяснила сыну, проблемы в каком месте называют геморроем, он был страшно поражен, долго хохотал. Потом заявил:

– Ребятам расскажу, они упадут! У нас все так говорят!

Несмотря на то что нелепые звонки меня раздражали и бесили, сама звонившая страдалица вызывала чувство понятной женской солидарности и жалости. Мне очень хотелось, чтобы она нашла действительную разлучницу и не по телефону, а лично высказала все, что о ней думает. Еще лучше – за патлы бы оттаскала. Я всегда восхищаюсь боевыми женщинами, наверное, потому, что по характеру – трусиха. За закрытой дверью могу в хвост и в гриву чихвостить полупьяного начальника, но в лицо ему, полутрезвому, обвинений не брошу. Сижу до глубокой ночи, исправляю документы, которые он запорол. А с другой стороны! Он тоже сострадания заслуживает! Третий раз вынужденно женат (на беременных пронырах), а его истинная, со школы, любовь чахнет и стареет, бездетная и одинокая. Так жутко получилось, тут ведь не то что запьешь, повесишься!

Моя долгоиграющая проблема, естественно, стала достоянием подруг. Они мне посоветовали купить телефонный аппарат с определителем номера. Вычислить обманутую жену, поговорить с ней. Не поможет – заявить в милицию. Толковый совет. Я так и сделала. Тем более, что до возвращения моего мужа из рейса осталось всего ничего.

Когда она позвонила в очередной раз, на новом аппарате номер мгновенно высветился. Я даже не пыталась что-то в трубку говорить, быстро на бумажку цифры записывала, потому что, как в память номер загонять и доставать, из инструкции не поняла.

В платной справочной мне сообщили: номер принадлежит Козлову Виктору Владимировичу. Имя ничего мне не сказало. В круг моих знакомых этот блудливый субъект определенно не входил.

Я давила на кнопки аппарата со свирепой злостью, словно хотела их внутрь загнать. Ответил мужской голос.

– Виктор Владимирович?

– Да, это я.

– Послушайте, господин хороший! Ваша жена регулярно названивает мне и обвиняет в смертных грехах. Мне это надоело! Или приструните ее, или я подам заявление в милицию!

И тут он сказал такое, что моя злость мгновенно улетучилась, вместо нее возник страх, замешенный на недоумении:

– Инна Александровна! Понимаю ваше состояние. Извините, пожалуйста! Это – недоразумение.

– Недоразумение? – пробормотала я. – Откуда вы знаете мое имя? Кто вы такие?

В трубке отчетливо послышались какие-то крики, рыдания, звон бьющейся посуды.

– Простите! – торопливо зачастил Виктор Владимирович. – Сейчас не могу разговаривать.

– Идите к черту! – закричала я. – То есть не идите, а стойте! Немедленно объясните, что происходит!

– Завтра! – перекрикивал он нараставший шум. – Завтра на работе вам все объясню. Простите!

Несколько секунд я слушала короткие гудки «занято», потом положила трубку на рычаг. Завтра? На работе? Ничего не понимаю!

На душе было неспокойно, поселилась неясная тревога и всю ночь не давала уснуть. Хорошо, что сын у родителей. Дважды вставала, с опаской обходила квартиру и проверяла замки входной двери. Мне казалось, что я попала под чье-то наблюдение, в мою жизнь вторглись непрошеные, коварные личности, манипулируют мной, преследуют цели, о которых я не могу догадываться. Ревнивая жена, которую я в глаза не видела, – глупость! Но сколько больших бед начиналось с маленьких глупостей!

И на следующий день на работе все валилось у меня из рук. Вздрагивала от каждого телефонного звонка, испуганно всматривалась в каждого человека, входившего в кабинет.

Он подошел ко мне в коридоре во время обеда.

– Инна Александровна! Вы в столовую? Пойдемте вместе.

Я приросла к полу. Ткнула в него пальцем:

– Виктор Владимирович Козлов!

– Совершенно верно.

Мы знакомы лет пятнадцать. Что значит «знакомы»? Приветствуем друг друга при встрече, как люди много лет работающие в разных подразделениях, но на одном этаже. Если перекинулись когда-либо парой слов, то эти моменты в моей памяти не отложились.

В столовой мы загрузили подносы и сели за столик. У меня аппетита совершенно не было. Виктор Владимирович жевал с монотонностью барана. Склонился над тарелкой, предоставив мне на обозрение свою лысеющую макушку, и молча предавался процессу пищеварения. Менее всего он был похож на бабника, жуира и сокрушителя женских сердец. Скорее напоминал старую, побитую жизнью моль.

– Итак, – заговорила я, – жена ревнует вас ко мне? Уточняю: именно вас и лично ко мне?

Постаралась говорить спокойно, без ехидства. Но Виктор Владимирович, похоже, и не очень заботился оттенками моего голоса. Понуро кивнул и подвинул к себе тарелку с бифштексом.

– Но это же бред! – возмутилась я. – Хватит вам жевать! Объясните, как ей взбрело подобное в голову?

Он отложил вилку, но глаз не поднял:

– Ксюша увидела, как мы поздоровались.

– Что сделали?

– На Приморском бульваре, несколько месяцев назад. Мы гуляли, вы шли навстречу, кивнули мне и улыбнулись.

– Когда? Господи, да не важно когда! Что дальше? В постели нас застукала, письма перехватила? – горячилась я. – Поздоровались – чего, заметьте, не припоминаю, и потом?

– Все.

– Как все? Ваша Ксюша обрывает телефон и осыпает меня оскорблениями.

– Ей показалось, будто мы, – замялся Виктор Владимирович, – по-особому переглянулись… как тайные любовники.

– Ну, знаете! – Я задохнулась от негодования. – А если ей завтра покажется, что у меня в сумке бомба, она камнями в меня начнет швырять? Ваша жена здорова или больна на всю голову?

– Инна Александровна! Не горячитесь и, пожалуйста, извините! Я постараюсь сделать все возможное, чтобы звонки прекратились. – Виктор Владимирович набрался мужества и посмотрел мне в глаза.

– Сделайте милость! Уж постарайтесь!

Хотела еще прибавить пару грозных предупреждений, но осеклась – язык не повернулся угрожать этому человеку с выцветшими усталыми глазами.

Ничего у Виктора Владимировича не вышло. Ксюша продолжала звонить. Причем я стала понимать, что хватается она за телефонную трубку на пике припадка ревности. Извергнет проклятия, бросит трубку, порыдает и затихнет.

Я сама вслед за ее звонком набирала номер Козловых, убеждала рыдающую Ксению Михайловну:

– Клянусь всем самым дорогим! Родителями, мужем, ребенком! Ну не было у меня ничего с вашим мужем! Не было! Даже в мыслях!

– Как вы можете клясться ребенком? Для вас нет ничего святого!