— Потому что он хочет в это верить. — Прикрыв глаза и успокаивая натянувшиеся нервы, тихо пояснила я. — Когда в прошлый раз в психушке лежала на экспертизе, внезапно нагрянула проверка из Минздрава. Начали с нашего отделения. Эксперт, который проверял мою историю, заключил, что лечение ошибочно и исправил. Все на взводе были и процедурошная медсестра по ошибке ввела мне препарат пролонг. Состояние было почти такое же как тогда, когда я Аркашу затерроризировала и он врача вызвал, чтобы тот спас его психическое здоровье. Почти такое же состояние, только хуже. Артур распсиховался и забрал меня домой, опасаясь, что эти бестолочи без него меня затравят. Потом вернулась в психушку, а на моей койке санитарка, тетя Зина, лежит в домашнем халате, кроссворды разгадывает, — прыснула, понимая, что это ненормально, скучать по психушке, но там действительно своя неповторимая атмосфера. — Тогда в любой момент могли количество человек в отделении по головам пересчитать, а меня, якобы, мама забрала. По идее так делать нельзя, экспертные домой не ездят до вынесения результатов, но дружба с психиатрами свои плюхи имеет. Однако в отделении одного пациента не хватало и они санитарку в пациентку переодели. — Усилием переключилась в то русло, о котором говорить не хотелось, — когда Артур дома из овоща превращал меня обратно в человека, я случайно подслушала разговор мамы и Мишки, привыкших к тому, что я сплю по двадцать часов в сутки.

«— …ради меня рискнула не просто свободой, но и пожертвовала своим будущим, а ведь мы даже не родные. Не говорила она тебе, что в Штаты хотела пробиться? Не говорила о том, сколько оферт у нее за плечами, для чего они были ей нужны и как теперь бесполезны, потому что со статьей за киберпреступления ее ни в одну нормальную компанию не возьмут, мам. — Срыв тихого голоса брата. Переводит дыхание, эхо злого отчаяния и… стыда в урезанном голосе, — не говорила она тебе о том, что и в Европе в нормальные компании не устроиться? Так, сисадмин в средненькой конторке или фриланс. В нормальные компании, где в таких спецах нужда, где у них перспективы карьерного роста и… не попадет она туда, мам. Потому что я допрыгался в прямом смысле слова. Не говорила она тебе? Мне тоже. И никогда не скажет, а я вот думаю об этом постоянно. И когда болевой синдром не спадал, и когда микропереломы, инфаркт мозжечка, и атрофии эти сранные… честно, мам, мне хотелось… чтобы просто все это кончилось и страшно было от этого, потому что ты и моя сестра очень дорого заплатили, а я не вытягиваю…»

Об этом сухо и вкратце. О том, что заставило меня развернуться, сжать ладонью рот, чтобы не издать ни единого звука и тихо уйти в свою комнату. Где можно было разрыдаться в подушку от того, что было в голосе брата, в его голове, от его совершенного непонимания, что все это, все эти планы, договоры оферт на поиск уязвимостей и прочее, это такая херня по сравнению с теми самыми микропереломами, инфарктом мозжечка и не спадающим болевым синдромом. Об этом тоже сухо и отрешенно очень. Это же пережито, все в прошлом, сейчас все хорошо.

А он осторожно накрыл теплой ладонью мою холодную, предусмотрительно отодвинутую от его плеча. Переплел пальцы, сжал. Подняла голову и расплакалась. Там, в темени глаз понимание. Он потерял отца. Названного.

Лицом к лицу, вполголоса откровения. То, о чем никто не знал. Как плакала среди кафеля больничных стен, когда деньги не играли роли. Не играли роли медикаменты, ничто не играло роли, ни одно усилие извне, потому что брата сдавало его тело — внезапно ухудшились показатели. Рассказывала о самом страшном, самым ужасном ощущении в жизни — чувстве собственного бессилия. О страхе потерять близкого. О понимании, что, несмотря на все, что ты делаешь и можешь сделать — от тебя ровным счетом ничего не зависит. Говорила о том, как молилась. Плакала и молилась, потому что это было всё. Просто всё. На пороге отчаяния ищешь любую возможность, готов уверовать во что угодно, лишь бы не случилось самого страшного — потери.

Дыхание сбилось. Опустила голову, чувствуя запахи. Те самые страшные запахи и сердце бьется где-то у горла, а мысли путаются. Стирается знание, что это уже пережито, что все хорошо и приходит то самое, что я поняла тогда: настоящий ад — это собственное бессилие.

Горько усмехнулась, рассказывая, как тяжело было переносить непонимание и слепую уверенность брата, что мои мечты перечеркнуты. Он не понимал и считал себя виноватым; а я никак, ни ссорами, ни объяснениями, ни даже клятвами не могла донести до него элементарного… и осознание, что он и не услышит, камнем на душе.

— Я пыталась с ним поговорить, но он не понимает. Я вижу в его глазах, что ему только хуже становится от этого, а я никак не могу объяснить так, чтобы он меня понял.

— Самый простой способ попробовать понять человека — поставить себя на его место. И не он должен себя ставить на твое, Жень. Вы похожи очень, знаешь же, как наш банк, не сдается и дальше по списку, — слабо улыбнулась в ответ на мягкую улыбку человека, читавшего истории болезни и наблюдений моего брата. Человека, неплохо так умеющего анализировать. И он продолжил, — похожи, но все же разные. Я его по мужски понимаю, поэтому скажу, да, действительно, он никогда не сможет ни понять ни принять этого и от разговоров будет только хуже. Поставь себя на его место. — Шепотом, когда сжав челюсть, умоляла себя не расплакаться, отводя от него взгляд. — Вот даже зная, вполне четко осознавая все положение вещей, причины, почему он это делал бы, ты бы себя не винила?

Винила. Не сказала этого вслух, просто молча смотрела в стену. Но ему и не требовались мои слова вслух.

— Вот и весь ответ. С некоторыми вещами нельзя ничего делать, если не хочешь, чтобы человеку стало хуже. Благими намерениями, Женя.

Снова бессмысленные слезы, почти сразу подавленные. Потянула его руку к себе, коснувшись основания ладони губами и обняла крепче, чувствуя, как его губы успокаивающе касаются лба.

* * *

Он встал в десять. Попытался так, чтобы не разбудить меня, но тщетно.

Душ, его рубашка на плечи. Оставив свое постиранное белье скучать на сушилке, направилась в сторону обеденной, где негромко бормотал телевизор и распространялся запах свежего кофе.

Константин Юрьевич был в полном боевом облачении: выбрит, бодр, спокоен в отглаженных брюках и черной строгой рубашке. Расслабленно тягал кофе, перебирая бумаги, лежащие ровными стопками перед ним на столе и изредка удовлетворенно смотрел в плазму.

Не поворачиваясь ко мне, перехватил только направляющуюся к кофе-машине меня и, немного отодвинувшись от стола, усадил на свое колено, придвинув ко мне полную чашку кофе, которую я не заметила сразу из-за обилия его бумаг.

Вскользь коснулся губами шеи, не отводя взгляда от утренних новостей и я, приобняв его за плечи и скрестив ноги, слушала, как минувшей ночью почти одновременно загорелись восемнадцать точек СТО, благо обошлось без жертв. Разбирается полиция. Вероятно поджог. Владелец сети, крупный столичный бизнесмен, помимо сего недоразумения в виде канувшего в Лету бизнеса, разыскивается полицией, и, вероятнее всего, в скором времени к нему еще будет иметь вопросы налоговая из-за появившихся в СМИ данных об уходе бизнесмена от уплаты налогов по мошенническим схемам, сотрудничестве с несколькими обнальными конторами и наличие афеллированного бизнеса с магазинами автозапчастей, где тоже все не совсем чисто.

Пригубила кофе и смакуя приятную горечь на языке, посмотрела на спокойного Анохина, отклонившего входящий вызов и дальше перебирающего свои бумаги. Внутри чувство такое… Сходное очень с тем, что отблесками плавленого золота мелькает в светло-карих глазах, быстро скользящих по строчкам бесчисленных бумаг, методично раскладываемых по ровным стопкам, под бормотание ведущего, обмусоливающего сию весть со всех сторон.

Встала с него, чтобы, повернувшись к нему лицом, опереться бедром о стол. Рывком мое движение назад, отодвигая от него стол. Разъединяя его от дел. Усмехнулся, откидываясь на спинку стула и взглядом изучая мое лицо. Не отрывал взгляда от моих глаз, когда, уперевшись ладонями в столешницу, подняла ногу.

Чтобы стопой упереться в его плечо.

Медленно скосил взгляд на щиколотку. Усмешка на губах, когда касался ими лодыжки. Запуская цепную реакцию внутри, набатом жара отозвавшуюся в крови. И воспев в ней, когда его пальцы сжали щиколотку и он стопой повел вниз. С нажимом себе по груди, одновременно ссаживаясь чуть ниже на сидении, глядя на мою ногу в своих пальцах, не отрывая от нее взгляда, вплоть до того, как провел стопой по животу и ниже, на пах, и с легким массирующим нажимом по эрекции.

Сжала столешницу плотнее, понимая медленно скользящий по ноге вверх взгляд.

Отвела ногу, слегка тревожа ткань, чтобы немного разошлись полы рубашки и взгляд Кости на низ моего живота обжег почти так же, как если бы прикоснулся физически. Протяжно выдохнул и снова взгляд на стопу. Сжал щиколотку, уводя ее за себя и собираясь придвинуться ко мне.

Отрицательно повела головой, отстраняя ногу, подаваясь вперед к нему, срывая поцелуй. Опускаясь губами по его шее, повела с нажимом пальцами вниз по ткани от плеч, по груди, следуя ниже легкими укусами. По животу и ниже, пока он расстегивал ремень, сдвигая одной рукой ткань, а второй наматывал мои волосы на кулак, ожидая, когда опущусь на колени между его широко разведенных ног.

Едва ощутимо вздрогнул, когда коснулась губами, неторопливо вбирая в рот, нажимая горячим языком и втягивая запах. Его и геля для душа. Запах жара и его вкус. Подалась вперед, забирая в себя до максимума. С упоением считывая легкую дрожь, впитывая ее в себя и в густеющее горячей тяжестью возбуждение, пульсацией идущего из низа живота по телу. Забирала его дрожь в легкий тремор собственных пальцев, сжавших ствол у основания и скользнувших ниже, когда подавалась назад. И снова вперед, подчиняясь нажиму в волосах. Подняла взгляд и потонула в густеющей полухищности в золоте. Он рывком заставил взять глубже. С рефлексом справилась, плотнее обхватив губами, и по влажной коже второй рукой, в одном ритме с головой, пытаясь удержать то, что он задавал натяжением волос в руке. Брала грубее и в ушах, сквозь грохот беснующейся в жилах крови, запуталось эхо его учащенного дыхания, часто прерывистого, когда брала глубже, и от этого в разуме мутнело, отключало чувство саднения, нехватки воздуха, стопорило все это. Весь максимум моих возможностей был сосредоточен только на одном — его дыхании, требовательности, все больше нарастающей, вместе с густеющим на языке вкусом, уходящим еще большим дурманом в сознание и еще большим жаром в кровь.

Влага слез по щекам скатывалась до губ и вместе с их влагой, смешавшейся с его вкусом, стекала ниже. Срывалась и впитывалась в разогретую ткань его брюк, иногда касаясь мягкой обивки кресла, когда отстранялась назад, чтобы немного вдохнуть и взять глубже.

Подавался навстречу, увеличивая ритм. Его дыхание уходило в срыв чаще, ощутимо напрягалось тело. Он был близко и это било наотмашь слабовольную попытку своих возможностей сообщить об усталости, о том, что в горле уже не саднит, а разливается болезненность, что легкие горят почти адским пламенем. Все это терялось в нарастающем ощущении горячего пульсирующего свинца внизу живота. Терялось во все более густеющем вкусе на языке, в том, что по телу передо мной прошла отчетливая волна дрожи, предупреждающая, что еще пара секунд… Резко отстранилась за миллиардную долю мгновения до того, когда натяжение его пальцев в волосах усилилось, чтобы отодвинула голову и приподнялась с колен выше, перехватывая его руку прижимая к своему горлу, стискивая на нем и не отрывала взгляда от пальцев его второй руки, доводящей его до срыва. Глаза в глаза и я сама едва не словила оргазм от того, что полыхнуло в тех глазах. Горячее прикосновение тягучих капель к лицу. Не пыталась уловить ртом, послушно подаваясь вперед к паху, накрывая губами, когда стиснул горло и резко дернул на себя. Обрубив дыхание и сердцебиение свидетельством волны спазма накрывшего его, не отводящего взгляда от моего лица, выдыхающего сорвано, с резкими перерывами, пока его разносило, пока его вкус густел на языке, пока не могла ни дышать, ни шевелиться и сквозь губы прорывался стон от свидетельства, насколько ему сильно, насколько запредельно хорошо. В нем все еще жива эта дикость. Необузданная, пробивающая все и вся сила, которой проигрывали очень многие. Это все живо и будет жить, потому что это часть его самого, взятая под контроль и тут ей дали волю… — на секунду перекрыл кислород полностью.

Отпустил сразу же как в хаосе сметающего наслаждения в глазах мелькнул первый проблеск разума. Неотрывно, не моргая, с трудом дыша, смотрел в мои глаза и сход его оргазма удлинялся из-за того, что он видел. Вот эти его загоны можно вытерпеть, но когда от них получают удовольствие, это золотистым мерцанием чего-то непередаваемого.