Смотрит полуприкрытыми глазами в наше отражение, прикусывая губу не столь от ощущения моей дрожи, когда меня изнутри напитывает тяжестью огня, сколько от его визуального свидетельства. Сдвинув ткань нижнего белья почти до середины моих бедер, вклинил между них колено, вынуждая развести ноги шире и, смочив слюной тихо жужжащий вакуум, сразу и безошибочно прижал к пульсирующей огнем самой чувствительной точке. Отрицательное давление воздуха на чувствительной зоне, посменно то низкое, то усиливающееся и меня повело.

Рукой судорожно вцепилась в его шею от ощущений перемежающейся слабости, иголочками онемения и удовольствия целующей мышцы. Его пальцы по кнопке, увеличивая режим и губы к виску теснее, как и обхват свободной рукой наискось — локтем и предплечьем от реберной дуги по верху живота, сквозь ткань стискивая грудь и множа ощущение перемежающей слабости, колкого онемения, пламени, все сильнее целующего вены. Пения наслаждения в крови, стремительно нарастающего, подхлестываемого жаром из низа живота, разбиваемого все увеличивающейся горячей пульсацией, заставляющей забыть напрочь как дышать от первых перекатов тока, пока слегка коротящих сознание. Но все быстрее. Сильнее. Ритм сердца навылет. Дышать сложнее. Почти накрывает. Мольба в опьяненных глазах, глядящих в отражение так же опьяненных и долгожданное — сдавливает шею и одновременно сильнее вдавливая слабую вибрацию и сильный вакуум в разнос внизу живота.

Снова до искр в потемневших глазах, снова до той грани, когда захлестывает настолько, что теряется связь разума и тела, которое разбивает мощнейшими импульсами наслаждения, пускающего почти судорогу в ноги, когда почти невозможно стоять, когда снова висну в его руках, не справляясь с бесконтрольным постоянным повторением имени в его улыбающиеся губы, пока скручивает в его руках, захлестывает, заставляет сжаться от волн жара под кожей, в разуме, в сосудах, тканях, мыслях, душе…

Когда более-менее обрела власть над еще подрагивающим болидом, мыслями и осознала, что сидим на полу:

— О-о… — хрипло и слабо гоготнула, глядя на его стояк и касаясь его пальцами. Пощупала эрекцию и довольно улыбнулась. — И чего делать будем, командор? Тебя надо как-то спасать, а я не могу¸ я накрашена и платье у меня красивое, не хочу его снимать или мять.

— Как всегда я буду страдать, — горестно вздохнул Константин Юрьевич, облизывая зубы, стирая с них след моей помады и помогая кряхтящей старой больной женщине встать на ватные ноги.

— В смысле — как всегда? — праведно возмутилась, довольно кивая себе в зеркало ибо помаду почти не сожрали.

— Я давлю на твою отсутствующую жалость, не мешай, — пожурил меня Костя, закрывая крышкой нашего почти неизменного третьего помощника в плотских утехах и откладывая его на столешницу. О которую оперлась ягодицами, полуприсев и притянув его за ремень к себе.

Одной рукой расправлялась с бляшкой и его одеждой, второй, перехватив за предплечье его правую руку, приближала пальцы к своей шее, накрывая их своими, подсказывая сжать так же, как сжимала его эрекцию.

В плавленом золоте глаз снова то, непередаваемое, что подсвечивается огнем полухищности, когда он дает себе свободу, сжимая пальцами шею и его лицо неуловимо меняется. Становится иным из-за выражения глаз, быстро полнящихся неукротимостью, опаляющим жаром. И оно крепнет и становится выраженнее, согласно увеличивающемуся ритму моих рук по его эрекции, и этот жар плавил оковы его самоконтроля. Он не отводил взгляда от моих глаз. Загорался быстро, дыхание учащалось и его улыбка такая… это всегда отзывается в горячеющей крови, отзывается в нутре и уходит в него токсином, травит, и делает это мощнее, когда происходит чуть удушение, уводящее дыхание в безмолвный срыв. Золото глаз густело, в нем вихри и зачинающийся горячий хаос. Дикий, бесконтрольный, отзывающийся на движения моих пальцев и требующий еще. Осыпался янтарными осколками его самоконтроль, слабел железобетонный контроль над личностью, и он смотрел только в глаза, стремительно пьянея от того что видел. От моего безотчетного прикуса нижней губы, от рефлекторной попытки поддаться к его губам и снова чуть удушение, тормозящее и отравляющее кровь. Обоим.

Он не отпускал взглядом мои глаза, не скрывал, как сильны ощущения и как они нарастают, как испепеляют его рациональность — удушение отчетливое, одновременно с первыми каплями на пальцах. Склонилась вперед, подбородок ниже и разомкнув губы, не отрывая от него взгляда, выпустила слюну себе на ладонь и снова пальцами по стволу, горячему и пульсирующему, как и все, что было в нем.

Он уже находился почти на срыве — ошибался с дыханием чаще, не моргал почти, пропитываясь тем, что во мне, загораясь от этого, с ума сходя и сорвался полностью — кровь отлила от лица, сильно сжал челюсть, откидывая голову назад и стиснув мое горло до боли. Ногтями трезвяще впилась в его кисть, заставляя ослабить хват, чтобы успеть врезаться коленями в паркет и обхватить губами, взять глубоко, чувствуя, как едва не обжигает горло горячими вязкими струями, пока он впился пальцами в столешницу за мной с такой силой, что отчетливо донесся скрип дерева, пока его разбивало сумасшедшим цунами дрожи и он не мог толком вдохнуть — постоянно в срыв новой волной. Скрежет его зубов, когда повела головой назад, сглатывая, создавая вакуум, касаясь кончиком языка особо чувствительной зоны и снова волна дрожи по его сильному, крепкому телу. Устала рука, да обе, откровенно саднит горло — все-таки придушивает он ощутимо, когда начинает терять контроль, но его вкус на языке, слабо расходящийся и этот первый неверный вздох над головой… это стоит всего и большего.

Поднялась, вновь прислонясь ягодицами к столешнице. Почувствовала как прикасается горячим лбом к моему, уперевшись ладонями в столешницу по обе стороны от моего тела и оба взглядами на ствол со следами моей помады. Нет, не пошло. Не порно. Это эстетика, но только для двоих. Когда одни слабые губы целуют другие, зудящие и опухшие и помада уже по обоим, но это так неважно…

* * *

Костя, не дозвонившись до двойняшек, чтобы сообщить, что банкет Зели начнется чуть раньше, заключил, что они в каком-то там зале, нам все равно по дороге и надо заехать.

В спортивном зале, как оказалось.

Вообще, это прикольно, на каблуках и в вечернем платье пересекать коридоры элитного спортивного комплекса, вслед за всем таким важным, невъебенно сексуальным Анохиным в костюме, перекинувшим мое пальто через локоть и втыкающим в телефон, но направляясь безошибочно точно через все эти путанные коридоры и лестницы. Очевидно, раз не сомневается и при этом не отрывает взгляда от экрана, бывал здесь не раз.

В связи с серединой рабочей недели и относительно поздним часом, людей в комплексе было не так уж и много. Когда мы этот лабиринт Фавна преодолели наверняка наполовину, Анохин галантно распахнул передо мной дверь, ведущую в достаточной большой, хорошо оборудованный и освещенный зал. Короткий коридор с дверьми в раздевалки и выход на площадку огороженную парапетом, с которой в обе стороны вели широкие лестницы вниз, в сам непосредственно зал, устланный матами и, разумеется, только с двумя посетителями.

Сквозь ритмичную негромкую музыку эхо их ударов слышались почти как выстрелы.

Мы пришли ровно к тому моменту, когда четко шагающий спиной назад Аркаша, держащий у ноги какую-то продолговатую хрень, в которую методично с разворота ударял Саня, уперся спиной в стену. И вот мне кажется, если бы не эта хрень которую отложил Аркаша, косточки были бы сломлены от силы ударов, судя по звуку и как эта штукуевина заминалась после удара передней частью голеностопа старшего кронпринца.

— Кикбоксинг, — ответил Костя еще до того как я спросила. Остановился рядом со мной у парапета и перекрестьем предплечий оперся о хромированный поручень, чуть прищурено вглядываясь в кронпринцев внизу, встающих друг против друга.

В одежде двойняшки выглядят просто худыми, а когда оба без футболок, в одних спортивных шортах и каких-то странных дребеденях, обхватывающих их лодыжки, то заметен отчетливый рельеф мышц крепких, весьма подтянутых тел, без намека на грамм жира или перекаченность. Сухие, очень поджарые и крепкие. Черные, влажные, разметавшиеся пряди. Спокойные, непроницаемые лица. Изумрудные, горящие глаза. Рельеф мышц и покрытая испариной кожа. Так, не туда мысли. Это чисто эстетика.

Но настоящая эстетика началась, когда между ними стартовал спаринг. Быстрые, очень резкие движения. Удары в основном ногами, хитроумные блоки, отступления. Я в этом вообще ничего не смыслила, но для обывателя выглядело весьма впечатляюще.

— Что думаешь? — негромко спросил Костя, не отводя пристального, оценивающего взгляда от них.

— Я мало понимаю в этом… Аркаша в нападении хорошо работает, Саня в защите. — Неуверенно заключила я.

Анохин, склоняя голову и наблюдая за кронпринцами, тихо рассмеялся. На секунду прикусил нижнюю губу, плавно поведя головой и негромко пояснил какой-то совершенно иной интонацией, что прежде у него я не слышала и не могла точно охарактеризовать, но определенно она цепляла что-то за взбудораженным солнечным сплетением:

— Они оба очень умны и чрезвычайно выносливы. Каждый это использует по-своему. Аркаша мощью давит. Если он в нападение уходит, то натиском берет. Молодой, энергичный, упертый, стержень внутри титановый, этот комплекс мало у кого обыграть получается, а он пока не додавит — не успокоится. — Безотчетная полуулыбка и одобрительный едва заметный кивок, глядя на Аркашу. Полусклон головы и с легким прищуром глядя на Саню, продолжил, — а Саня превосходен тем, что мало кто может предположить, когда именно он нападет. Он не в глухую оборону уходит, он держит удар, чтобы момент вычислить и делает это безошибочно. О, ну вот, что я и говорил… — Тихо рассмеялся, когда Саня внезапно припав к полу с разворота ударил голенью под колено опорную ногу Аркаши, заставив того рухнуть на спину. — Удав и кобра, в тандеме работают на убой. Я пару раз их тестировал и ту гниль к концу даже жалко стало… но имена прогремели. Уже не просто как сыновья Костолома, а как братья Костомаровы.

Его интонации такие ровные, такие… стандартные. А по коже мурашки. От того, что в золоте прищуренных глаз, что в неосознанном поднятие уголка губ, когда совсем слегка приподнял подбородок.

— Почему ты Аркашу хотел отдать Коту? — спросила сейчас кажущееся странным, ибо в Косте чувствовалось. Они оба для него очень разные, но оба очень важны, обоих он воспринимает по разному, потому каждый для него дорог. Ибо индивидуален. Неимоверно. Отвела взгляд и наблюдала как Саня, скинув перчатки, присаживается на корточки у поморщившегося брата.

— Потому что Аркаша вот-вот конфликтнет с отцом, а делать этого нельзя. И потому что ему душно со мной. — Я перевела взгляд на Костю, слабо усмехнувшегося, все так же неотрывно наблюдающего за двойняшками. — Походить пытается. Я разговаривал с ним, объяснял, что его потенциал другой и ему не нужно себя менять. Не то что не нужно… категорически не рекомендовано. Ничего хорошего не выйдет из того, если он себя ломать продолжит. До него вроде и доходит, но… с собой бороться сложно. Вероятно, в подкорку вбил, как образец для подражания. С Котом ему проще и понятнее будет. Легче ментально. — Сглотнул и почти неслышно, но так веско, — ему будет свободнее.

Видеть Костю такого, наблюдающего за кронпринцами с таким выражением, это снова где-то около мандража внутри. Я перевела взгляд вниз, где обеспокоенный брат сидел на корточках у севшего на матах брата, откидывающего со лба влажные пряди и как-то неестественно ведя левой рукой. У Аркаши был перелом полтора месяца назад, твою мать…

Я прикусила губу, а Костя тихо рассмеялся и отрицательно качнул головой. Нет. Аркаша блефует. И верно — младший кронпринц попытался перехватить сердобольно кудачущего возле него Саню, но тот успел увернуться и хотел толкнуть брата, но Аркаша перехватил его за руку.

— Пальчиковый захват! — Гоготнул Аркаша, по-злодейски играя бровями и держа Саню за указательный палец.

Где-то я это слышала… В мультике каком-то, что ли…

— О нет! — Священный ужас в голосе старшего кронпринца, встающего на ноги и трепетно дергающегося в хвате Аркаши.

— Да-а-а!

— Нет, пожалуйста!

— Тыдыщ! — Аркаша картинно ударил пальцами второй руки по зажатому указательному Сани. Тот, драматически раскинув руки и, подкинув ноги, повалился на спину на матах, рядом с довольно хохочущим братом.

— Один вчера сделку закрыл на девятнадцать миллионов, второй в пух и прах разнес двух весомых адвокатов не дав делу ход на первой инстанции и тыдыщ… — улыбаясь, покачал головой Костя, глядя на ржущих внизу кронпринцев.

В этот момент смеющийся Саня откинул голову назад и заметил нас.

— О, привет, хорошо выглядишь, Жень, — сконфуженно улыбнулся Саня, дрыгнув ногой и ударив по голени смеющегося Аркашу, тоже поднявшего голову, засвидетельствовавшего нас, и покатившегося еще пуще.