— Сейчас такой гребанный вайб, — покивал дредастый Энди, со значением глядя на меня, полуразвернувшуюся на переднем сидении к ним, — и кэп Ка белый, но он как реальный нигга в этом, сечешь? С другим посылом. Это пример для подражания!

— Да, — подтвердил Элджей, загоревшимися глазами глядя на подголовник сидения Кости, — другой посыл. Этот нига сумасшедший! Ты сумасшедший, бро! — ринулся вперед, и обнял рассмеявшегося Анохина со спины.

— Раньше была такая жесткая движуха, понимаешь? — хохотнул Энди, усаживая счастливого братана на место, когда я с тревогой метнула взгляд на плечо Кости, но Элджей, вроде бы, не причинил ему особого дискомфорта, о чем Костя сообщил мне кратким, упреждающим взглядом. — Сейчас все на стиле, на крутом креативе и это нереальное дерьмо! Кэп Ка играет по крупному, врубаешься? Нигга Ка, давай жесткий русский движ!

— Их с нашим диджеем Аркашей надо познакомить, — затормозив на светофоре по-русски быстро проговорил Костя, подключая свой телефон к мультимедиа, — он меня этими треками снабжает…

Зазвучали первые биты знакомого трека репера с индивидуальным стилем, одного из самых любимых, и Костя, улыбаясь уголком губ, чуть постукивал пальцами с зажатой сигаретой по рулю в ритм, а они начали бесчинство. Особенно, когда Анохин, явно зная слова трека, параллельно синхронно стал переводить в максимуме сленга. Подпевая. Вселяя в меня трепетное восхищение. Едва не провыла резонирующие сейчас внутри слова трека «…и я готов тебя кормить, но прежде чем попасть в мой круг, прекрати себя любить»*, когда он тоже самое протрындел на инглише Энди и Элджею, зажигающим на заднем сидении.

Разразившись восторженными оценками, они потребовали от Кости что-то еще в таком же духе и пока тот рылся в телефоне, следя за дорогой я, выдохнув дым в окно, негромко спросила у Кости, пока Элджей с кем-то болтал по телефону:

— Они за любой кипиж, да?

— Поэтому в венчуре. Риск — дело благородных. — Кивнул тот.

— Кипежь! — завершив вызов тут же повторил Элджей. — Что это значит? Кипэш! Круто звучит! Да, бро? — толкнул локтем покивавшего Энди, быстро дописывающего смс и искренне отозвавшегося:

— Крутое дерьмо! Кипи… как? — вопросительно посмотрел на меня, снова с восторгом полуобернувшуюся к ним, — кипишь? Кипи-и-ишь! — качал головой так, что дреды летали во все стороны под вновь разрывающий колонки бит.

Расставались у небоскреба с их апартаментами, находящимся не так уж и далеко от отеля и здания с моей будущей квартирой — отчетливый почерк кэпа Ка, предпочитающего все важное держать в непосредственной близости друг от друга. Анохин душевно попрощался со своими бешеными энтузиастами, понятливо покивавшими, когда он обозначил, что в ближайшую неделю нам втроем нужно будет уже начать работать над теоритическими вариантами для венчура. Я тоже на автомате покивала, когда говорил Константин Юрьевич и едва не вышла за своими будущими коллегами из салона. Все-таки, руководителями рождаются…

Хохотнувший Анохин, глядя на очнувшуюся меня, запоздало отстранившую лапку от ручки двери, прицокнул языком и покачал головой, пока Энди и Элджей, которых мне внезапно хотелось забрать с собой, шумно прощались и вываливались из машины.

Дорога, парковка у отеля, отдал ключи швейцару, холл, лифт и губы в губы, зажимая между собой и стеной опьяненную им меня. Коридор до номера чинно, плечом к плечу, но не касаясь, что только травило сильнее и, наконец, щелчок дверного замка, отрезающего мир от нас.

Полумрак и тишина номера, за окнами которого не стихала жизнь. Недлинный коридор, сквозь который стремительно, до постели. Просительно толкнула и он лег на спину, оберегая руку. Не прекращая поцелуев его лица, губ, шеи, рук, аккуратно раздевала и помогала сделать с собой то же самое, ощущая упоительное наслаждение, когда ты вроде бы хорошо знаешь это тело, знаешь расположение родинок, знаешь, что ему нравится, знаешь о нем почти все и каждый раз любишь будто заново, будто впервые и при этом имея преимущество — точно зная, что любит он.

Вдыхаешь аромат его кожи, касаешься так, когда уверена, что ему это точно приятно. Целуешь. Мягче на шее, сильнее на животе. Потому что дорогого стоит, такая его дрожь. Она неконтролируемая, ему не нужен контроль, он просто растворяется, позволяя делать с собой все, что вздумается, зная, что его любят. Он знает, насколько сильно его сейчас любят и это просто непередаваемо… Костя в редчайшие моменты был так пассивен, обычно старался прежде всего отдать, показать, как ему это важно. Старался показать насколько он любит, насколько для него ценно, чтобы рядом с ним было хорошо, и действительно в редкие моменты утрачивал ведущую и поясняющую позицию, вот так отзывался, показывая, что ему уже хорошо просто от ощущения моего дыхания, близости к нему, даже если не касаюсь, достаточно просто смотреть в глаза. В редчайшие моменты такое и все со мной. Здесь и сейчас. Мурашки по коже его рук, сбитый вдох, когда с упоением и покорностью целовала основание его ладони, прижималась к ней щекой, глядя в глаза и говоря… что все. Он мое все. И в его глазах такое…

Это так неверно — ждать любви. Просто скажи, что любишь. Жестом. Движением. Взглядом. Поцелуем. И утони в том, в чем тонет человек любящий в ответ, когда он готов на все… это до боли и слез, это до понимания, что сакральное это любить… не ждать любви, а именно любить и все остальное так неважно и ненужно. И хочется застыть, умереть и возродиться и снова застыть в моменте, когда твой любимый мужчина, обнимая тебя тесно, говорит не о любви, о которой так предельно ясно обоим, он в сорванном шепоте признает одно из важнейшего в его жизни:

— Я дышу тобой…

В этом не было ни романтики, ни сентиментальности. В этом прежде всего была жизненная необходимость. Человека, живущего твоим существованием. Это что-то большее чем просто любовь…

* * *

Вечером следующего дня я нервничала и не скрывала. Ожидая прилета своей семьи, из-за работы Сакари, мамы и учебы Мишки уже послезавтра обязанными улетать обратно в Хельсинки, я стояла рядом с Костей в аэропорту. Сначала пыталась скрыть нервозность, напоминая себе простые и очевидные вещи, что мой мужчина и моя семья адекватные люди, что все хорошо, но чувствовала себя школьницей, впервые знакомящей парня с родителями. Костя замечал мое волнение и его это забавляло. Когда я, глядя на дяденьку, перестала скрывать, что нервничаю, надеясь на его жалость, он перестал скрывать, что его это действительно веселит, ввергая меня едва не в отчаяние. Вот сильная и независимая я до встречи с ним считающая, что лбом стены прошибать могу и люблю это делать, и, в принципе, ничего не имеющая против того, чтобы к закату молодости осчастливить своей заботой сорок котов, вместо одного мужика-шобы-просто-було-на-диване, если не найдется нормальный, сейчас чувствовала себя подростком рядом с взрослым дяденькой.

Я почти достигла порога отчаяния, когда, наконец, завершив всю процедуру прибытия, показалась моя семья. Мама, стрельнув оценивающим взглядом с побледневшей меня на поднявшего руку Костю, тронула за локоть Мишку, болтающего по телефону и Сакари, прокладывая траекторию движения к нам, уже направившимся к ним.

— Костя, — представился Анохин, поочередно пожимая руку Сакари и Мишке. Повернулся к моей маме, забирая у той чемодан и искренне, без пафоса и доверительно, — благодарю вас за дочь. — Краткий взгляд на моего брата, которого я только отпускала из объятий и тем же тоном и посылом, — и сестру.

Мама улыбнулась ему, скользнув взглядом по моей руке и, глядя в его глаза, произнесла:

— Видимо, настанет время, когда я поблагодарю вашу маму за сына.

— Я постараюсь, чтобы эти слова прозвучали. — Кивнул он.

Вертоле-е-ет и ночной Нью-Йорк под ногами. На этот раз Костя успел забронировать вертолетную площадку на крыше отеля. Затем быстрая регистрация моей семьи и вскоре мы все уже в ресторане отеля. Нервозность сразу пошла на убыль, потому что Анохин из числа людей, что и с пеньком в лесу смогут общий язык найти. Маме он нравился и стал нравиться сильнее после того, как сказал, что бизнесмен, является владельцем фирмы Мироныча в которую устроилась я, и пояснил для чего именно мы с ним здесь сейчас, что я тут буду делать и чем буду заниматься. Вообще не соврал, да и объяснил так, что мама, с укоризной посмотрев на меня, заявила, что она впервые в жизни поняла, чем именно я занимаюсь и вот как надо уметь объяснять. Некоторую дистанцию сохранял осторожный Сакари, у которого тоже, впрочем, эта дистанция быстро шла на убыль, потому что Костя был прост, открыт и не лгал. О расположении Мишки к нему и не стоило говорить, это было заметно невооруженным глазом, и сердце кольнуло понимаем, на чем зиждется это безусловное принятие — он видел перед собой мужчину, подарившим мне то, что, казалось, перечеркнул он сам. Я отвела взгляд от брата, в таких похожих глазах которого наконец оседало успокоением то, что долго его мучало. Нас обоих.

Мама пнула меня под столом и я подняла на нее взгляд. Не сразу сообразила значение жеста ее пальцев, вскользь коснувшихся ее губ, и она пнула меня требовательней, чтобы побыстрее дошло. Как и всегда сработало — о, да-а-а, разумеется! Моя мама взрослая, самодостаточная женщина, которая до сих пор стесняется того, что курит! А тут плотный ужин и заебись выпивка, человеку нужно подымить и сделать это так, чтобы его заеб был удовлетворен.

Подхватив клатч и изобразив, что мы с ней идем в уборную, направились на выход.

Спустя несколько минут с большим и скрипучим трудом отыскав укромный место на паркинге отеля, где мама, затырившись между Роллс Ройсом и Бугатти в уголке парковки, наконец-то с довольством курила, я, глядя на нее, не выдержала и пытливо поинтересовалась:

— Ну, что скажешь? Только правду, а не как с Артуром.

— Ой, мамино сердце не может не радоваться, когда с ее дочерью как с принцессой обращаются. — Стряхивая пепел и с подозрением оглядываясь, задумчиво кивнула она. — Хотя, ты иногда та еще ведьма. Бедный мальчик. — Затянулась, удовлетворенно глядя на гоготнувшую меня и настоятельно порекомендовала, — поэтому ты ему все свои карты не раскрывай сразу, в девочке должна быть загадка, свою подольше храни, а то сбежит.

— Ма-а-ам! — с обожанием потянула я, едва не выронив свою сигарету и тискивая смеющуюся ее в объятиях.

Вернулись в ресторан и дальше… просто мерно. Просто в константе. Разошлись по номерам, Косте сообщили, что его джет готов. У нас был уговор, что я не поеду провожать, думаю, потому что тяжело было бы не только мне. Так что прощание состоялось у порога номера. С трудом оторвавшись от его губ и, заставив себя расцепить руки, чувствуя, его краткий поцелуй на лбу, нехотя глядя как его пальцы поворачивают дверную ручку, невольно оцепенела под его негромким, но очень твердым:

— Андрюш, я против наркоты. Категорически.

— Ты о чем? — подняла лицо, вглядываясь в светло-карие глаза, в полумраке коридора кажущиеся черными.

— Об Энди, Элджее и периоде, когда вы будете работать. Ни индики, ни сативы. Это их выбор, не мой. И не твой. Хорошо? Иначе я отреагирую… — сглотнул и доходчиво обозначил, — пиздецово. Это личный выбор каждого. Накурка это вроде по легкой, но, — подцепил пальцами подбородок фыркнувшей меня и неожиданно жестко сжал, однозначным тоном повторив, — отреагирую пиздецово, Женя.

— Дурной… — не сдержавшись, рассмеялась и потянулась к его губам, осторожно обвивая плечи. Важно, что бы понял, что я люблю вайб, но я в нем не растворяюсь. Отстранилась, обхватывая его лицо ладонями, касаясь поцелуем уголка губ и, глядя в глаза так же твердо обозначила, — никакой наркоты ни в каком виде. — Дождавшись его удовлетворенного кивка, чуть задержала, когда отстранился и прищурено глядя в его лицо приподнявшее бровь, уточнила, — Кость, ты же пробовал, да?

— Чисто из интереса. — Невозмутимо кивнул он, удрученно глядя на расхохотавшуюся меня, вцепившуюся в него уже крепче, с неверием глядя в его глаза, а Константин Юрич недовольно пробормотал, — вот опять ощущение как с Венерой, что сейчас начнётся личный позор о котором вообще никто не должен знать, но я смотрю в эти глаза… — Вздохнув, сбросил сумку с плеча на пол и оперся спиной о дверь, притянув меня к себе, с неохотой признал, — сатива в период, когда я себя богом чувствовал, то есть был дебилом и не считал допинг зазорным, мне действительно не хватало часов в сутках.

— Что еще? — качая головой, улыбаясь и глядя на него, недовольно поведшего уголком губ, но все же произнесшего:

— Снег.

— Блять, серьезно? — выдавила, полностью охерев.

— Тоже интересно было. Мне не понравилось, когда над собой контроль теряешь. Вроде и удовольствие или стимуляция такая, что пятки болят от движняков, и я понимаю, в принципе, почему люди подсаживаются, но… — невесело усмехнулся, глядя в мое вытянутое лицо. — У меня друг есть, на коксе жестко сидит лет десять уже. День рождения у него был, много родственников и друзей, загородный дом. Со всеми выпил, со всеми поболтал, столы сам перетаскал, всех спать уложил, еще бутыль водки с тестем распил и поехал решать внезапно возникшие вопросы. Сна, опьянености и усталости ни в одном глазу. Понятно, почему в управлении, и в черном и в белом семьдесят процентов на кокаине сидят. Они руководят и без этого не могут, без руководства, а собственных ресурсов, ограниченных природой, как и часов в сутках, мало. Я понимаю, не то что оправдываю, но понимаю, чем руководствуется человек помешанный на работе и отчаявшийся когда тело сдает. С таким действительно сложно справиться и смириться. Однако мне сложнее для принятия стал тот факт, что я над собой контроль теряю и не могу сосредоточиться из-за дичи в голове. Так-то вроде все осознаешь и силы есть, но пугает то, что ты себе не хозяин. Есть цель и есть силы для ее воплощения, когда, казалось бы, ты несколько минут назад хотел только того чтобы неожиданно случилась кома и все, наконец, отстали… мне сложно объяснить эти ощущения. Я не упускаю возможностей, но тогда… все это легкую панику вызвало. У меня действительно дичь в мыслях была, тогда я и понял, что мне нельзя контроль терять, особенно когда силы для воплощения этой дичи нереальные, вот это и пугало сильно. Короче говоря, я садился на измену сразу после того как вкидывался, сея такую же панику среди окружения. Не понравилось мне, в общем. — Невесело ухмыльнулся и, отведя взгляд, негромко произнес, — Тисе тоже. Разовые эпизоды и он узнал о них через год, но вынес мне мозг так, будто я системный. Я осознал, что именно он ощущал, когда понял, что Саня допингуется. — Посмотрел на притихшую меня и твердо повторил, — никакой наркоты.