Александр Дюма - Консьянс блаженный

— Дело в том, что тут есть опасность, — заявил ее супруг.

— Опасность?

— Да, для одинокой девушки.

— А что тут опасного?

— Опасно пересекать рощу Этувель: в Этувеле стоит русский гарнизон и можно быстро нарваться на неприятную встречу.

— О, никакой опасности нет, — с улыбкой возразила Мариетта. — Кто захотел бы причинить зло бедной девушке?

— Эге, — весело расхохотался толстяк. — Я же не говорил, что именно зла вам хотят.

— Не лучше ли тебе помолчать?! — вмешалась Жавотта.

— Умолкаю, женушка, умолкаю… но признай: не так уж я не прав.

— Как там ни крути, — продолжала Жавотта, — разумней было бы подождать до завтра.

— Да, возможно, так, — ответила Мариетта, — но это означало бы два потерянных часа, и, если нет к тому препятствий, я бы выехала сегодня после обеда…

— Я же говорю вам, что одно препятствие точно есть, — настаивал Толстый Шарль.

— О госпожа Шарль, — взмолилась девушка, молитвенно соединив ладони, — подумайте же о бедном покинутом слепом; подумайте, ведь часы для него — что века, а если бы я уехала сегодня, то завтра была бы рядом с ним двумя часами раньше.

— Черт побери, дитя мое, — заявила Жавотта, — уж если вы принимаете такое решение, то лучше сделать это раньше, чем позже.

— С вашего позволения, госпожа Шарль, — отозвалась девушка, — решение принято окончательно и, если дело зависит только от меня…

— Что же, выводи из конюшни ослицу, — сказала Жавотта, — ты сам прекрасно видишь: бедное дитя изнывает от желания добраться поскорей до Лана.

— Но не менее верно и другое, — настаивал зеленщик, — я предпочел бы, чтобы она пересекла рощу Этувель только завтра утром.

— Так вот, — заявила Жавотта, — ты будешь сопровождать этого ребенка до Шиви! Ты ведь не заболеешь, если пройдешь четыре льё пешком налегке?

— Э, нет, — воскликнул толстяк, заключая Жавотту в объятия. — Э, нет, не заболею и в доказательство возвращусь бегом, лишь бы поскорее оказаться снова рядом с тобой. О, какая же ты хорошая женщина, хотя по твоему виду этого не скажешь, выражаясь твоими же словами.

И Толстый Шарль, крепко обняв женушку, запечатлел на ее розовых щеках два жгучих поцелуя, а затем помчался во двор.

— Ах, — вздохнула Мариетта, — мне кажется, вы очень счастливы, госпожа Шарль.

— Да, — подтвердила добрая женщина, приводя в порядок волосы, несколько растрепанные порывом супружеской нежности, — Божьей милостью мы любим друг друга.

— И я думаю, — сказала Мариетта, подымая глаза к небу, — это самая сладостная милость из всех, какие Бог только может оказать.

Мариетта вспомнила о Консьянсе, и две слезинки покатились из ее прекрасных глаз; она подумала: взаимная любовь ее и Консьянса, возможно, будет столь же нежной, как любовь этих славных людей, но никогда ей не быть столь же радостной.

Госпожа Шарль догадалась о том, что происходило в душе девушки, и с сердечной деликатностью, казалось бы ей не свойственной, она подошла к гостье и обняла ее:

— Чтό вы, дитя мое, Бог велик: вам надо надеяться на Бога.

И затем она прошептала на ушко:

— Послушайте, дитя мое, добравшись до Лана, вы будете всего лишь в нескольких льё от Богоматери Льесской; это добрая чудотворная пресвятая Дева; мы здесь ежедневно видим, сколько несчастных возвращаются оттуда, исцеленных благодаря ее заступничеству. Если бы вы туда сходили…

— О, я уже думала об этом, сударыня, — откликнулась Мариетта, — и, кстати сказать, отправившись туда, я бы просто выполнила мое обещание: я дала такой обет.

— В таком случае, все будет хорошо, — подбодрила девушку г-жа Шарль.

На пороге показался хозяин, державший ослицу Марго за поводок, и добрая женщина, в последний раз поцеловав Мариетту, пожелала ей благополучного путешествия.

Мариетта расположилась не в седле, а на поклаже; Бернар побежал впереди, Толстый Шарль двинулся следом за Марго, и караван, помахав на прощание Жавотте, оставшейся на пороге дома, мало-помалу удалялся и затем исчез из виду на краю деревни, продолжая свой путь к Шиви, а значит, и к Лану.

Марго двигалась медленнее, чем конь Толстого Шарля, и медленнее, чем лошадь Мартино, так что пришлось два с половиной часа добираться до пресловутой рощи Этувель, столь тревожившей возницу.

Поспешим заявить, что почтенный зеленщик сильно преувеличивал свою обеспокоенность; ему хотелось продлить свое доброе дело, провожая Мариетту как можно дальше, но он не отваживался на это без разрешения Жавотты и, чтобы получить его, придумал опасность, которой на самом деле не было или которая была не столь страшной, как ему хотелось ее представить.

И, поскольку Мариетта обладала даром без усилий привлекать к себе сердца, Жавотта сама опередила желание мужа.

Тем не менее роща Этувель могла бы внушить Мариетте всякие страхи, если бы она пересекала ее одна. Сначала она там наткнулась на казачий патруль из семи-восьми человек, очень напугавших ее своими рыжими бородами, длинными пиками и веревочными стременами; затем встречались одинокие солдаты и группы солдат; трое из них преградили путь маленькому каравану как раз в тот миг, когда он приближался к опушке рощи. Вряд ли намерения чужаков были добрыми, так как Бернар тоже остановился и зарычал, показав свои львиные клыки; рычание было дополнено фехтовальными приемами суковатой палкой, которые мастерски исполнил Толстый Шарль; две подобные демонстрации силы да еще неожиданное появление молодого офицера вынудили злоумышленников отказаться от своих намерений.

Увидев превосходство противника, да еще в присутствии своего офицера, трое русских гренадеров застыли на месте как вкопанные, похожие на античные термины, держа левый мизинец у расшитого пояса панталон, а правую ладонь — на высоте позолоченного головного убора.

Русский офицер был не просто юным, а едва ли не подростком, ведь другой император, император Севера, пришедший притеснять нашу страну, тоже был вынужден забрать в армию всех мужчин своей бесплодной промерзлой земли. Однако, несмотря на юность офицера, на его светлые волосы и по-детски розовые щеки, в его лице таилось что-то варварское, внушающее страх сильнее, нежели жестокие и мужественные лица, встречавшиеся Мариетте по пути.

Он жестом показал девушке, что хочет переговорить с ней, и та остановила Марго.

Толстый Шарль не без тревоги наблюдал эту сцену, но Мариетта с улыбкой указала ему на Бернара, подбежавшего с ласковым видом к молодому человеку.

Тот подошел и тоном полуфамильярным, полувежливым спросил:

— В чем дело, мое прелестное дитя?

— Ни в чем, господин офицер, — ответила Мариетта, слегка дрожа, — только я боюсь.

— Боитесь чего?

— Да этих троих солдат, которые, по-видимому, намерены преградить мне дорогу.

— Эти? — произнес офицер с непередаваемой интонацией презрения и угрозы.

— О, но мы-то здесь! — воскликнул Толстый Шарль, выполняя десятое или двенадцатое мулине.

— Вы? — сказал офицер, почти не изменив прежней интонации.

— Тем более, — поспешила повернуть ход разговора девушка, — что у меня есть пропуск, выданный главнокомандующим.

— Ах, вот как!

И Мариетта торопливо протянула бумагу молодому русскому.

Тот не спеша развернул ее, не сводя глаз с троих гренадеров, неподвижных, словно каменные изваяния, а затем не без удивления прочел на трех языках тройное предписание главнокомандующего.

Потом, держа пропуск в левой руке, офицер вместо нотации влепил правой рукой крепкую пощечину каждому из трех гренадеров, но их рабские физиономии даже не дрогнули. Вразумив нижние чины, офицер вернулся к Мариетте:

— Мадемуазель, — спросил он не без почтительности, — куда вы направляетесь?

— Сегодня, господин офицер, я иду до деревни Шиви, что примерно в одном льё отсюда.

— Хорошо, — сказал офицер, возвращая ей пропуск, — вы не только сможете продолжить ваш путь, но вас еще будет сопровождать эскорт.

И, повернувшись к солдатам, он четким и повелительным голосом отдал им по-русски приказ, содержание которого Мариетта и Шарль не поняли, зато увидели его исполнение.

Попрощавшись с офицером и тронув Марго с места, чтобы воспользоваться полученным разрешением, девушка и ее провожатый увидели, как русские солдаты повернулись кругόм и двинулись вслед за ними на дистанции в два десятка шагов, похожие на автоматы: левая рука у пояса, правая рука на высоте своего рода островерхой шапки, покрывавшей голову.

Таким образом они должны были пройти льё туда и обратно и предстать в той же самой позе перед дверью молодого офицера по его возвращении, и все это под страхом наказания в виде двадцати ударов розгами каждому.

Молодой офицер спокойно продолжил свой путь к Этувелю, последний раз помахав рукой Мариетте.

Не приходилось сомневаться, что приказ его будет точно выполнен.

Добрую душу Мариетты огорчили офицерские пощечины и наказания, наложенные на трех человек, а вот Толстый Шарль, наоборот, не только не разделял ее жалости, но еще и давал волю своему веселью всякий раз, когда он, оборачиваясь, видел все время на одной и той же дистанции троих русских, шагавших нога в ногу, одна рука у пояса, другая — у головы.

Так и добрались до Шиви: трое русских, по-видимому следуя приказу, остановились у входа в деревню, повернулись кругом на каблуках и в той же позе, с той же скованностью движений отправились обратно в Этувель.

Шиви — это деревенька не более чем в шестьдесят или семьдесят домов; дом мамаши Сабо стоял на краю деревни со стороны Лана.

Уже не раз хозяйка дома выходила на порог, глядя на дорогу, не ведут ли Марго. Нетерпение женщины объяснялось тем, что ее мужу предстояло выехать на рассвете с партией товаров.

Неудивительно, что животному, доставившему сюда Мариетту, был оказан теплый прием; ее спутник представил и отрекомендовал девушку г-же Сабо, и все пошло своим чередом.

Зеленщик рассказал историю Мариетты — такую, что всегда впечатляет женщин, так что папаша и мамаша Сабо сердечно предложили путешественнице ужин и ночлег.

Что касается Толстого Шарля, то он, счастливый, поскольку сделал доброе дело, со спокойным сердцем поскорее, как и обещал Жавотте, отправился в Шавиньон, куда и дошел без всяких приключений.

Единственное, что остановило его внимание: проходя через Этувель, он увидел перед дверью дома, вероятно, того, где квартировал молодой офицер, троих русских солдат, стоявших навытяжку и все так же державших левую руку у пояса, а правую — у головного убора.

Молодой офицер, по-видимому, еще не возвратился.

Мариетта спала плохо. Да и как ей было заснуть, если она знала, что Консьянс совсем недалеко? Она поднялась вместе с первым солнечным лучом, и когда уже готовый отправиться по своим делам папаша Сабо постучался к ней, думая, что девушка еще дремлет, она открыла ему дверь уже одетая.

Папаша Сабо дошел вместе с Мариеттой до возвышенности Шиви, откуда до Лана оставалось пол-льё; здесь он свернул с большой дороги и пошел по проселочной.

Мариетта продолжила свой путь в одиночестве; заблудиться было уже невозможно, а бояться — нечего: Лан уже предстал перед ее глазами на возвышенности, венчавшей те плато, куда в последнем отчаянном порыве взбирался Титан и где он без всякой пользы оставил четыре тысячи убитых и три тысячи раненых.

Городские ворота охранял русский пост, но, увидев красивую и грациозную девушку, солдаты даже не потребовали у нее пропуска, так что она беспрепятственно дошла до площади, где некогда возвышалась меровингская башня Людовика Заморского.

Поскольку города она не знала, ей необходимо было спросить дорогу; она подошла к часовому, ходившему взад-вперед перед домом, где, вероятно, жил какой-то большой военный чин, и спросила, как пройти к лазарету.

Часовой мимикой выразил полное непонимание чужой речи.

Тогда Мариетта вытянула из кармана пропуск и показала его солдату.

Тот читать не умел, но, увидев на пропуске большую печать, подумал, что держит в руке приказ или разрешение, а потому знáком пригласил унтер-офицера подойти к нему.

Мариетта приветствовала его еще вежливее, чем солдата, и показала ему пропуск.

Видимо, унтер-офицер счел дело довольно серьезным и требующим рассмотрения более высоким начальством, а потому он почтительно возвратил документ девушке, а сам отправился за офицером.

Появился офицер, небрежно покручивавший кончики усов; внешность Мариетты произвела обычное действие: он приблизился к девушке, невольно ей улыбаясь, затем на французском языке с немецким акцентом сказал: