Впервые видишь брата таким растерянным. От сознания того, что этот человек, который всегда был примером и образцом для подражания, нуждается в тебе, теплеет на душе.

Да, и он не идеален…

- И ты даешь мне силы, - обнимаешь, крепко-крепко сжимаешь ладони за его спиной. И мысленно даешь себе обещание.

- Я просто боюсь, что у нас снова ничего не выйдет… Я не хочу тебя делить ни с кем, слышишь?

- Все зависит от того, чего хочешь ты.

Сашка становится вдруг серьезным – задумчиво смотрит, обводит пальцами контур губ, и ты начинаешь понимать, что он, твой брат, боится. Он, такой уверенный в себе, насмешливый, жесткий, сейчас волнуется и переживает, как на первом свидании. И боится, что ему ответят отказом.

- Я люблю тебя, дурачина! Стал бы я так лезть к тебе все это время, доводить…

- Не понимаю, как могу тебе нравится… У меня же ноги волосатые, и вообще…

Смеешься.

Смеешься искренне, закатывая голову назад, чувствуя, как на глазах выступают слезы.

- Эй, это не истерика, нет? А то я даже не знаю, что делать…

- Я люблю тебя! – твои глаза блестят, а голос вибрирует от эмоций. – И я готов пойти на все, скрывать правду от всех, лишь бы ты меня не отталкивал, как прежде.

- И что же? Снова скрываться? – хмурится брат.

- А у нас есть выбор? Если мы хотим сохранить то, что имеем… Хотя моей репутации уже вряд ли сможет что-то навредить…

- О да! А впрочем, какая разница? Будем жить, как жили прежде…

…

А утром – синяки под глазами, зацелованные, почти до неприличия припухшие губы, и вид, говоривший, что ты не только провел ночь любви, но и отдавался кому-то, причем не один раз.

Ладонь на холодном окне – проводишь пальцами, лениво улыбаешься, вспоминая события ночи.

Сашка смотрит на тебя абсолютно сытым взглядом темных глаз:

- Ну что, бро, пора выбираться из берлоги?..





Юля.

Это не было похоже на обычный ночной кошмар. Когда сознание хоть немного стало проясняться, и перед глазами всплыли образы, все, что ты почувствовала – не радость от того, что страхи остались позади, а новый виток боли. Уж лучше было бы остаться в спасительном неведении сна…

Ломило тело.

Ноги затекли от неудобной позы, и ты со стоном вытянула их, недоумевая, почему же ты спала…сидя.

- Эй, малышка, с тобой все хорошо? Как ты сюда попала?

Голос – смутно знакомый, тон обеспокоенный, осторожный. Это ты еще могла уловить остатками уплывающего сознания. И если бы так сильно не болела голова, и не ломило глаза от яркого света, ты наверняка бы сделала одолжение и взглянула на собеседника.

- Ну же, Юль…

- По-моему, она накачалась.

От звука этого голоса тебя подбросило чуть ли ни на метр:

- Рома?

Ты широко распахнула глаза – малиновый ковер… Так, стоп. Пришлось задрать подбородок вверх, чтобы увидеть: над тобой возвышался Сашка – в свободных брюках, растянутой майке, которую ты люто ненавидела. Эти мелочи почему-то сразу зафиксировались в памяти. Он держал в руках очки, вглядывался в твое лицо, хмуря брови.

А чуть дальше стоял его брат – Ромка запирал дверь на ключ, нервно оглядываясь через плечо. У него были смешно подвернуты штаны, и высокие в зеленую полосочку носки топорщились и выпирали из кроссовок. Нелепый такой – ты игнорировала Сашку, и смотрела только на Рому.

Нелепый, ребячливый, любящий все необычное, новое, не доверяющий никому на свете, кроме брата… Такой сложный, гордый, очень ранимый… Такой талантливый… Такой необыкновенный.

В сердце разливалась странная сладость – ты прижимала руки к груди и безмятежно улыбалась. Как будто не сидела на полу перед дверью Рыжика, как будто не провела ночь в коридоре, задремывая и впадая в короткое забытье, словно была бездомной или нищенкой.

Томительная сладость, тепло, нежность…

Вот так просто – как будто пелена с глаз пала, и ты оказалась наедине с истинными чувствами.

Ты просидела бы так вечность, если бы Сашка хорошенько не тряхнул тебя:

- Уже не знаю, что и думать… Юля!

- Да? – оказалось, очень трудно сфокусировать взгляд на нем.

- Пойдем… Здесь полно папарацци, а ты сидишь на полу… Что с тобой? Ты курила что-то или принимала таблетки?

Бережно поддерживая за талию, Саша приподнял тебя, помог сделать несколько шагов.

- Нет, - тихо ответила, понемногу возвращаясь в реальность. Ромка стоял позади и кутался в длинный шарф. Тоже полосатый.

- Тогда почему?

В этом коротком и емком слове – «почему» - было столько вопросов, столько интонаций… Боль, удивление, усталость, капелька равнодушия…

Ты улыбнулась, пожала плечами.

Какая разница – почему?

Главное, Ромка шел следом, что-то озабоченно шептал, покачивал головой и время от времени кидал на тебя неодобрительные взгляды.

Ей-богу, чувствовала себя преступницей.

В номере оказалось неожиданно и приятно тепло, уютно. В углу стоял столик с завтраком, а у стены ждала разобранная постель. Мягкая перина так и манила прилечь.

- Тебе нужно отдохнуть, - Саша остановился, развернул тебя лицом к себе: убрал упавшие на лицо прядки волос, улыбнулся. Чуть наклонился, видимо, желая поцеловать, но ты отклонилась в сторону.

И успела заметить, как скривился Воробьев-младший.

- Мне пора идти.

- Что? Куда?!.. Юля, ты с ума сошла?

Барабанщик крепко держал за руку, не давая пройти.

- Куда тебе понадобилось уходить?

Долго-долго смотрела на его руку – сильную, смуглую, покрытую темными волосами, всю в царапинах, ссадинах от ногтей – руку уверенного в себе мужчины.

- Домой, - ответила ты.

В номере воцарилась звенящая тишина. Только было слышно, как ветер задувает в окна, да громко колотится сердце.

Без слов Саша отпустил тебя – просто отошел в сторону, к брату. А ты в который раз удивилась их полной гармоничности как внутри, так и снаружи.

Ромка сжал Сашкину ладонь, с тревогой и мольбой взглянул в его глаза.

Ответом снова была тишина.

А ты просто пошла к дверям. И лишь на пороге обернулась, чтобы запомнить, как Сашка ласково гладит ладошку младшего брата.

…

А дальше началось сражение со словом НИКОГДА.

Никогда не жалеть.

Никогда не вспоминать.

Не думать.

Разумеется, быстро уйти не удалось: пока вещи собирала, пока меняла билет, пока передавала дела Кристине… Кстати, эта девушка, по-видимому, единственная, кто расстроился. Ну вот, а ты всегда ее недолюбливала и чуточку ревновала.

Если была бы возможность, ты уехала бы сразу.

Даже если бы пришлось ждать в аэропорту… На улице… Под дождем…

Да какая разница? Где угодно, уж лучше там, в дружеском холоде, чем во враждебном тепле.

Ромка нацепил на лицо маску отчужденности: странно, но ему она шла лучше, чем наигранная грусть. Он просто пожал плечами и пожелал тебе счастливого пути.

Что ты для него? Очередная галочка напротив фамилии в списке.

А что ты для Саши?

У вас с ним не случилось никаких объяснений: так ведь бывает только в дешевых мелодрамах, где герои расстаются столь часто. Какой смысл теперь-то играть в эти игры?

Ну да, сначала была заинтересованность, влечение. Что-то он в тебе увидел, разглядел, раз предложил остаться рядом. Он не раз повторял, что твои глаза похожи на Ромкины, только вот отражается в них куда больше непосредственности и нежности.

А раз теперь есть оригинал – зачем держать при себе жалкую копию?..

Он даже не снял очки, прощаясь. И это больно укололо.

- Наверное, ты права – так будет лучше сейчас для нас… Хотя…

- Нет.

Больше играть с собой ты не позволишь. Ни ему, ни его брату, который стоял рядом, молча прожигая тебя взглядом невыносимо-голубых глаз.

И у тебя его глаза? Его?!

Смешно…

Они уже отгородились от тебя вечной стеной «поклонник-кумир».

- Юль…

- Пока. Счастливо вам.

…

Ну а что было дальше?

Дальше – самолет, давление, суета московских улиц. Задержаться? Может, остаться?

Предательская дрожь и непрошенные воспоминания.

И минутная слабость, когда хотелось остановиться, сползти по стене вниз, не думая ни о чем, выплакать все слезы.

И где-то глубоко в подсознании была мысль, что так, как было, уже не будет никогда. Не будет этих беспокойных дней, проведенных в суете, не будет адреналина предвкушения, восторга после концертов, минут единения. Теперь все это позади. И ты сама от этого отказалась.

Грязь и сутолока вокзала, сумки наперевес, тесное купе. Ты ехала домой.

Ты возвращалась к себе.

Долго не могла заснуть, глядя в темное окно. А потом вставила наушники в уши, включила плеер и в последний раз слушала, как Ромка поет своим теплым приятным голосом – «Прощай».

…

Серьезно, музыку ты больше не слушала. Вообще. И совсем не интересовалась деятельностью группы Zipp. Пришлось удалять кучу файлов с компьютера, и, кстати, освободилось много памяти.

Никто не ожидал, что ты вернешься – ни мама, ни друзья. Но все искренне были рады тебя видеть снова – так и забрасывали вопросами о мире шоу-бизнеса, просили рассказать какие-нибудь занимательные истории. Ты улыбалась, что-то говорила, стараясь не касаться самого больного.

Нормально. Этого следовало ожидать. Не прятаться же теперь всю жизнь!

Только Наташке врать не хотелось. Подруга молча выслушала тебя по телефону, а затем произнесла:

- Не случайно все, да? Ну и ладно. Значит, не на своем месте была. Только не вспоминай, больнее будет.

Оказывается, что гораздо проще – уходить, чем оставаться потом один на один со всеми этими воспоминаниями. Пока в крови адреналин, пока сердце горячее, ты легче переживаешь самые острые моменты в жизни, но стоит только тяжелым дверям прошлого захлопнуться, боль возвращается. Она вгрызается в каждую клетку, ты вдыхаешь ее вместе с воздухом, запиваешь с водой. Боль в твоих мыслях, в твоих глазах, в каждом произнесенном тобой слове. Остывает сердце, и весь кураж уходит. Смотришь на жизнь со стороны – и тебе кажется, что она похожа на череду черно-белых слайдов, которые кто-то перепутал и расставил в сумасшедшей последовательности. И никто не привнесет в твою жизнь упорядоченность.

Да и не хочется ничего.

Ты стала больше писать. Тебе и раньше нравилось сочинять рассказы, но теперь, когда ты через столько прошла, они стали нести более глубокий и острый смысл. В словах ты выплескивала переживания, и, пропуская через себя написанные строчки, раз за разом ощущала глубокое моральное успокоение.

Раз отослала по электронке Наташке парочку своих рассказов. А уже через месяц подписывала контракт с издательством на публикацию твоих произведений в журнале.

А через год разговаривала со своим агентом о выпуске книги.

Вот так ты снова попала в этот мир.

Вот так снова стали появляться давно знакомые люди в твоем окружении. Ты желала бы изменить свою внешность, чтобы не было так часто произнесенных слов:

- Юля! Привет! Ты теперь рассказы пишешь? Ну молодец! Все-таки не зря спала с Воробьевым! Идешь вверх по карьерной лестнице!

Откровенный стеб, насмешки, желание уколоть, причинить еще больше боли. Прошлое не стирается, не забывается. Тебе не прощали, что ты была любовницей Воробьева Саши, и газетные статьи, выходящие под красноречивыми заголовками – «Из грязи в князи», «Талант не пропадет», «Начни карьеру с малого» и тому подобное, заставляли тебя сжимать кулаки от злости.

Ну почему от тебя никто не отстанет?..

Наташка приводила твои счета в порядок и говорила, что все это лишь признак увеличивающегося интереса к твое персоне.

Скажем, ладно, без Наташки вообще ничего бы не было… Не было бы ни того концерта в декабре, ни Сашки, ни контрактов…

Она пожимала плечами и говорила:

- Забей, крошка!

И ты закрывала дверь комнаты, уединялась в своем маленьком мирке, и снова набрасывалась на компьютер. Куча идей, миллион сложившихся историй в голове. Не хватало пары рук, чтобы все это записать, зафиксировать, возникало чувство, будто ты захлебываешься своими мыслями, не успеваешь за ними. И тогда требовалась пауза – ты отключалась, перестраивалась, а потом в голове снова всплывали фразы, диалоги, и ты тут же начинала записывать, боясь, что мысль уйдет.

Ты редко ходила на всякие тусовки. Тебя, скорее, можно было увидеть, гуляющей в полном одиночестве в парке или на берегу реки. Еще ты любила ездить в другие страны. Страсть к приключениям, к ярким моментам была жива всегда, и только сейчас ты смогла воплотить свои мечты в реальность – горы Тибета, пустыни, холмы Лос-Анжелеса. И мир такой огромный…