Уинстон Грэм - Корделия

– Нет смысла притворяться перед тобой. Ты знаешь, я не ангел. Но со мной никогда не было ничего подобного. Я знал только два серьезных увлечения – тобой и вот сейчас.

– Благодарю, – сухо произнесла она. - Я счастлива, что ты включил меня в почетный список.

Он закусил губу.

– Надеюсь, ты поможешь мне. От этого слишком многое зависит. В сущности, все на свете.

– Я не уверена. Мне нужно хорошенько подумать.

Он начал с жаром объяснять ей ситуацию, но она вскоре перебила его.

– Я должна с ней познакомиться. Как ее зовут?

– Это невозможно.

– Почему? Ты что, меня стыдишься?

– Нет. Неужели ты не понимаешь – для нее это не имеет значения!

– Имеет, и очень большое!

Стивен встревожился.

– Разве я не имею права начать…

– Пожалуй, мне понадобится несколько месяцев, чтобы принять решение. Ничего ей не сделается, если придется повременить.

– Мне очень не хочется этого говорить, – произнес Стивен, – но я все-таки скажу: наши отношения не зависят от каких бы то ни было юридических закавык.

В ее глазах мелькнуло любопытство.

– Ты всегда был уверен в своих женщинах, не так ли?

– Особенно в тех, которые для меня ничего не значили.

Она состроила гримасу.

– Спасибо.

– Я не имел в виду тебя, Вирджиния. Только всех прочих.

– Вот не думала, что вхожу в их число.

– Ты и не входишь. Я сто раз говорил…

– А эта? Она тоже не такая, как все? Ты уверен, что сможешь удовлетвориться ею одной?

– Я это знаю.

– Она сильно влюблена в тебя?

Он усмехнулся.

– Как прикажешь отвечать на такой вопрос?

– Если да, то мне ее жаль. Бедняжка, ее ждет тяжкое разочарование.

Вирджиния встала. Стивен подошел и обнял ее за плечи.

– Ты так много выстрадала из-за меня?

Она передернула плечами, чтобы высвободиться, и отошла в сторону.

– Оставь меня в покое.

– Вирджиния, ты несправедлива. Зачем ты нарочно все усложняешь? Я никогда не был с тобой жесток. Мы всегда играли на равных. Что толку притворяться?

– Говорю тебе, мне ее жаль. Она в худшем положении, чем я, потому что не может рассчитывать даже на сохранение своего доброго имени.

– То есть, ты отказываешься предоставить мне свободу?

– Что я от этого буду иметь?

– Может быть, ты захочешь снова выйти замуж.

– Не захочу.

Он уставился на нее – с растущим разочарованием и злостью. Но все-таки сделал еще одну попытку.

– К сожалению, я не могу рассказать тебе всего – возможно, тогда ты поняла бы… Нет, не могу. Знаю, я давно задолжал тебе этот визит. Мне хочется поступить по справедливости с вами обеими…

Она взглянула ему прямо в лицо.

– Она очень красива?

– Ох! – с отчаянием в голосе воскликнул он. – Какое это имеет значение? Я был круглым идиотом, рассчитывая добиться толку от женщины! Я ухожу.

Она не стала звать горничную, а сама проводила его до двери.

– Приеду через неделю, – сказал он. – Может быть, тогда мы сумеем договориться. У тебя будет время подумать.

– Нет! – вырвалось у нее. – Не приезжай, пожалуйста!

– Почему?

Она избегала встретиться с ним взглядом.

– Просто не хочу. Но обещаю подумать. Я… напишу тебе. У тебя тот же адрес?

– Да.

– Вот и отлично. До свидания, Стивен.

Он пожал ей руку.

– До свидания, Вирджиния. Я очень надеюсь, что ты передумаешь.

Он вышел на улицу; за ним громко захлопнулась дверь. Стивеном овладело желание вернуться и попробовать переубедить ее. Но он знал – из этого ничего не получится. Во всяком случае, сегодня.

Лето подходило к концу. Знойное, засушливое – оно вполне устраивало обитателей укрывшегося в тени деревьев особняка на Гроув. Зато жара была немилосердна к тысячам остальных смертных, особенно работавших на берегах Эруэлла и Эрка – эти речки служили населению естественной канализацией, источая смрад до небес, покрываясь зеленоватой слизью и бурой пеной.

Кроме жары, просвещенные умы интересовались разрешением и других проблем; в частности, их интересовал ирландский вопрос, бунты финиев, раскол в парламенте и кто из двоих – мистер Дизраэли, прославившийся в связи с войной в Абиссинии, или мистер Гладстон, проявивший желание найти общий язык с ирландской церковью, – займет почетное место на скамье министров.

Тем летом был заложен первый камень в основание фундамента нового Таун-Холла, призванного превзойти роскошью все остальные концертные залы, а женщины из уст в уста передавали друг другу новость: шляпки станут меньше, а кринолины выйдут из моды. Прогромыхал скандал, связанный с новым, завезенным из Парижа, танцем под названием "канкан" – о нем говорили, что это верх непристойности. Владелец Ланкаширского "Стинго" рискнул его поставить – на премьеру явилась толпа бездельников из числа золотой молодежи, тех, что вечно толкутся группами на Роуд-Стейшн с единственной целью поглазеть на щиколотки дам, спускающихся по лестнице. Но об этом пронюхали – не без помощи добрых людей – в Городском Совете, и представление было запрещено сразу же после премьеры.

Дядя Прайди послал свой труд в лондонское издательство, а через семь недель получил ответ: его благодарили за любезно предложенную их вниманию рукопись, но, к сожалению, ведущие специалисты в этой области не поддерживают его теорию.

Два письма от Стивена. Одно ждало возвращения Корделии из Саутпорта, а другое пришло еще через неделю.

После множества неудачных попыток и кипы изорванных листов бумаги она в конце концов отправила ответ, который сама нашла совершенно неудовлетворительным.

"Стивен! Дорогой мой Стивен!

Прошу тебя больше не писать: это очень рискованно, потому что письмо может попасть не в те руки. Умоляю тебя больше этого не делать. Большое спасибо за все теплые слова. Думаю о тебе – и чувствую себя такой беспомощной и в то же время такой сильной! Я черпаю силу в твоей и моей любви и не могу думать ни о чем другом, кроме часов, проведенных с тобой.

Вчера вечером мистер Слейни-Смит предложил устроить своими силами спиритический сеанс – посмотреть, что из этого получится. Разумеется, его не поддержали, зато это напомнило мне наши первые встречи. Они предстали передо мной так ярко, что я весь вечер не находила себе места.

И все-таки будет лучше, если мы какое-то время не будем видеться. Давай немного подождем – ради нас самих и всех, кого это касается. Я две недели провела в Саутпорте и снова собираюсь туда: чем больше расстояние между нами и чем меньше вокруг напоминающих о тебе предметов, тем легче перенести разлуку.

Свадьба Эсси назначена на двадцать четвертое число следующего месяца. Я подумала, может быть, тебе интересно.

Твоя Делия."

* * *

На открытии нового сезона в Атенеуме Брук читал свои стихи. "Сити Ньюз" отозвалась о них как о проникнутых духом романтизма и отмеченных подлинным лиризмом, напоминающим Херрика. Одно стихотворение называлось "К Терпению", а остальные – "Твоя серебряная туфелька", "Пой только для меня" и "Елена". Слушая, как он читает их, дивясь его уверенности, в немалой степени подогретой бокалом виски, Корделия испытывала легкую растерянность. В этих стихах проявились кое-какие противоречия в натуре Брука. Она не могла это как следует определить, но у нее было стойкое ощущение, будто, сколько бы она ни старалась, ей никогда не добиться того, чтобы этот брак полностью отвечал его потребностям и помогал Бруку избавиться от комплекса неполноценности. Да и сам Брук не очень-то проявлял по отношению к ней романтические порывы, очевидно, приберегая их для поэзии. Стивен – вот настоящий романтик! Ей просто не повезло.

– Делия, – обратилась к сестре Эстер. – Мы не знаем, как быть с приглашением мистера Фергюсона на свадьбу. С одной стороны, он дольше меня знает Хью, и, вроде бы, этого требует элементарная вежливость; а с другой – ни для кого не секрет, что он не очень-то любит общаться с членами нашей семьи, за исключением тебя – по общему мнению, ты давно уже стала его любимицей. Но ты – жена Брука, а мы – так, бедные родственники. Как ты считаешь?

– Никакая я не любимица, – возразила Корделия. – Почему бы тебе не поговорить с ним самим?

– Я так и сделаю. А как насчет дяди Прайди? Он как будто безобидный старик.

– Конечно, его следует позвать, а там уж – как сам решит.

Дядя Прайди сказал:

– Бекон сегодня лучше, чем вчера: вкусный, слоистый, в меру жирный. Я получил приглашение, юная леди. Означает ли это, что я должен переменить костюм – вы ведь знаете, у меня нет другого?…

– Нет, дядя Прайди. Это не имеет значения. Они будут рады видеть вас в чем есть.

– Там дадут поесть?

– Обязательно.

– Тогда я согласен. Принесите мне пригласительный билет, когда пойдете к своим: вдруг они станут соблюдать формальности. А что, почек больше нет?

– Я тоже получил приглашение, – сказал мистер Фергюсон, – и с удовольствием пошел бы, Корделия, ведь Эстер – ваша сестра. Но вы знаете, как мне трудно выкроить время…

Говоря это, он не спускал с невестки пристального взгляда, давая понять, что ему небезразлично ее мнение.

– А пока, – добавил он, – передайте им это с моими наилучшими пожеланиями.

Распечатав конверт, Эстер обнаружила в нем чек на сто гиней. От радости она закружилась по комнате, а потом, напевая, обежала весь дом и помахала чеком у каждого перед носом.

* * *

Мистер Скотт-старший, долговязый мужчина с седой бородой и сильным акцентом уроженца Глазго, вел дела с Чеширской железной дорогой. Его жена была гораздо моложе него – пухлая дама из Обана.

Стивен явился в церковь с небольшим опозданием, и Корделия увидела его только после службы. За завтраком он сидел через два человека от нее – их разделяли Тедди и девушка по имени Юнис. Мистер Блейк настоял на том, чтобы его старшая дочь также выходила замуж по всем правилам, поэтому свадебный завтрак состоялся в "Альбионе". Дядя Прайди усиленно налегал на салат и холодный отварной язык.

Корделия и Стивен держались на расстоянии, как случайные знакомые, несколько перебарщивая в своих усилиях вести себя естественным образом. После того, как он десять минут просидел вблизи нее, решимость Корделии начала ослабевать. Одно его присутствие… Она старалась держать себя в руках, но это оказалось нелегким делом.

"Что с нами будет?" – думала она. Стивен предлагал бежать в Лондон, чтобы затеряться там. Наверное, можно затеряться – но насколько надежно? Если бы можно было стереть свой след из памяти других людей – вот это была бы настоящая свобода. Она и так чувствовала себя мошенницей, изо всех сил старалась быть верной Бруку. Нет, бежать нельзя. Порядочная женщина с ужасом отвернулась бы от одной только мысли. Она станет отверженной. Грязь, грязь! Сейчас родные гордятся ею. Для них это будет ударом, от которого они не смогут оправиться. Возможно, глупо придавать значение людской молве. Какое они имеют право судить и выносить приговоры? Но если она убежит, ей уже никогда не жить в ладу с собой.

Торжество было несколько более скромным, чем ее собственная свадьба. К удивлению Корделии, в числе приглашенных оказался и мистер Слейни-Смит – не такой напыщенный, как тогда, однако так же преисполненный чувства своей значительности. Она впервые увидела миссис Слейни-Смит, щуплую, веснушчатую женщину в платье цвета лаванды, с шепелявым голосом и привычкой нервно поглядывать через плечо. Очевидно, она всегда существовала в тени своего мужа, его властной, скептической и всегда правой личности.

Наконец нарезали свадебный пирог, и началось всеобщее веселье. Хорошо подготовившийся мистер Скотт встал и произнес речь, начав с комплиментов своей новоявленной дочери и почему-то закончив похвалой Роберту Брюсу. Мистер Блейк, которого вся семья уговаривала не касаться темы часов, долго гудел и хохотал, прежде чем приступить к ответному слову. На этот раз он сравнил супружество с солнечными часами, которые обязаны в любую погоду показывать точное время.

Хью Скотт – к этому времени он стал соредактором своей газеты – поблагодарил обоих отцов за добрые пожелания, а гостей – за подарки. Пока он говорил, Корделия обратила внимание на ерзавшую на своем стуле Юнис Трент. Внезапно девушка вскочила и заверещала:

– Ой! Там что-то… Ой! – и она, подобрав юбки, метнулась прочь, едва не сбив с ног ошеломленного официанта.

– Что это с ней? – поинтересовалась миссис Блейк. – Она подвержена припадкам?

Двое или трое гостей подбежали к бьющейся в истерике девушке; официант тоже бросился на помощь. И тут, на глазах у дюжины человек, на пол откуда-то спрыгнула мышь и тотчас улепетнула под буфет.

Началась паника. Дамы с криками пытались залезть на стулья; две из них упали в обморок. Официанты принялись отодвигать буфет. Хью Скотт вооружился ножом, а остальные – железными прутьями, какими помешивают золу в камине.