Цок-цок, цок-цок, все ближе к дому.

Корделия думала: "Я возвращаюсь не ради себя самой. Но все, что Прайди говорил о Яне, – правда". Она возвращается, чтобы принять вызов. Принять бразды правления, когда они выпадут из слабеющих рук Фредерика Фергюсона. Заняться домом, фабриками, новыми домами для рабочих, заботиться о своем благополучии и благополучии сына.

Возможно, в настроении Фредерика Фергюсона уже произошли перемены. Он, разумеется, оправится от своего поражения, выкарабкается из бездны, снова усвоит диктаторские замашки, старые претензии. Будущее, как и прошлое, чревато конфликтами.

Но временами – было бы нечестно это отрицать – они смогут слаженно работать вместе, как не раз случалось в прошлом.

Сегодня перед рассветом Корделии вдруг пришло в голову, что, если бы не Фредерик Фергюсон с его проектами, она так и осталась бы ученицей, а затем помощницей модистки, вышла замуж за ремесленника и унесла бы с собой в могилу все задатки, все нераскрытые способности.

И еще ей пришло в голову, что, если бы какой-нибудь циник наблюдал за этим этапом ее жизни со стороны, с присущей циникам беспристрастностью, он мог бы предположить, что на самом деле решающими для нее были не отношения со Стивеном или Бруком, как бы ни были они ей дороги и чего бы она ни выстрадала из-за них, а ее отношения с Фредериком Фергюсоном, развивающиеся подспудно, на заднем плане, незаметно для окружающих и для нее самой.

"Знакомые улицы, знакомые пейзажи, знакомые запахи. Вот и деревья, и раскисшие тропинки… и Гроув-Холл.

Что подумали бы обо мне люди, если бы знали? Сочли расчетливой, корыстолюбивой? Или ханжой? Или распутницей?

Может быть, и то, и другое, и третье. Я была верной и неверной…

Не стремилась владеть собственностью, однако возвращаюсь, чтобы завладеть ею…

Никто, даже Прайди, не знает всей правды, только я сама, а мне не кажется, что я была такой.

Но, с другой стороны, разве я могу беспристрастно судить – ведь я сама находилась в центре всех этих событий.

Значит, нужно просто жить, как все живут, до конца моих дней. Отдаваться всем ветрам, которые прошумят сквозь мою жизнь. А подмогой мне станет только собственный разум, собственная терпимость.

Я одинока. Значит, нужно молить Бога, чтобы он даровал мне здравый смысл и способность к пониманию. А еще – трезвость суждений, терпение и веру."

Корделия посмотрела на прикорнувшего у нее на плече сына. Из-под шапочки выбились светлые кудри. Да, она одинока, если не считать Яна, которого она поведет по жизни, не слишком натягивая поводки, влияя без гнета, любя, ничего не требуя взамен. Прайди назвал ее наследницей, однако в действительности Ян – настоящий наследник. Ян Фергюсон. Кажется, она уже смирилась с этим парадоксом.


* * *

Кэб свернул и остановился у ворот Гроув-Холла. Здесь все было по-прежнему. Смеркалось. Пахло древесным углем. Где-то вдалеке кричали занятые игрой дети – словно птицы.

Корделия спустилась на землю и помогла сойти ошалевшему от сна Яну. Позвонила.

Холлоуз открыл дверь.

Словно ничего не произошло, просто она ездила на прогулку.

– Добрый вечер, мадам, – он взял у кэбмена сундучок.

Пока Корделия расплачивалась, Ян сонно побрел в дом. Она медленно последовала за ним. Хотя она совсем недолго отсутствовала, ее ошеломил родной запах дома; нахлынули воспоминания. У нее закружилась голова.

В холле никого не было.

Она сняла муфту.

Холлоуз запер дверь и понес сундучок наверх. Она прокашлялась.

– Мистер Фергюсон… у себя в кабинете?

Холлоуз остановился.

– Нет, мадам. Он в спальне. Ему уже несколько дней нездоровится.

– Нездоровится?

– Да, мадам.

У Корделии даже не было сил притворяться.

– Господи. Я не знала. Что с ним?

– Должно быть, его свалило горе, мадам. Такая тяжелая утрата.

С минуту она не находила слов. Холлоуз ждал.

– Где мисс Фергюсон?

– У себя, мадам. Еще рано спускаться к чаю.

– Да, конечно. Я и забыла.

Поняв, что она больше не собирается говорить, Холлоуз продолжил свой путь наверх.

Корделия проводила его взглядом и вслед за Яном вошла в гостиную.

Пусто.

В камине пылает огонь. Фортепьяно Брука.

Облегчение. И одновременно страшное одиночество. Корделия начала медленно расстегивать пальто. Ян побежал в угол – взять какую-то свою любимую книжку. Бетти не стерла пыль с часов.

Знакомые вещи, старые друзья, приветствовали ее возвращение. Где-нибудь здесь должно быть незаконченное рукоделие, недочитанная книга. "О Стивен! Вот и кончилась наша сказка – теперь уже навсегда." К глазам подступили слезы, и Корделия смахнула их рукой. Да, это настоящий конец. Не осталось ни малейшей надежды. Сердце грозило разорваться от боли. Легко сказать – вернуться, но где-то в глубине души она все еще любила его. Не так, как прежде. Жалко, что рядом нет Прайди, с его логикой и неотразимыми аргументами. Если бы ей хватило мужества, она бы сейчас снова убежала вместе с Яном – куда угодно, лишь бы подальше от этого огромного, угрюмого дома, с лавиной воспоминаний, тайными взлетами и падениями ее духа, ее жизни.

Корделия в отчаянии, почти в панике, оглянулась кругом. Если бы можно было чем-нибудь занять руки, ум – какой-нибудь простой, будничной работой! Что делать?

Холлоуз начал спускаться по лестнице. Нужно сейчас же идти наверх, вместе с Яном, пока у нее хватает духу. Она обернулась.

– Ян, ты мне нужен. Пойдем, поздороваемся с дедушкой.

На лестничной площадке она на мгновение замерла. Может, сначала зайти к себе? Нет. Мужайся, Корделия. Сейчас или никогда. Она подошла к двери и постучала. Оттуда послышалось:

– Войдите.

Он сидел у огня и даже не обернулся. В просторном черном халате он казался бесформенной глыбой, над которой возвышалась величественная голова с седой шевелюрой.

– Что там такое?

Корделия прокашлялась и вдруг поняла, что в комнате еще кто-то есть. У окна стоял Роберт Берч. Поэтому она отвлеклась и пропустила первый взгляд мистера Фергюсона. Когда же она снова повернулась к нему, он медленно вставал, держась за кресло. Их взгляды встретились. В комнате было полутемно, но она видела, как у него ходят желваки.

– Мы вас не ждали, – почти без всякого выражения.

– Да. Я не предупредила…

Не глядя, она чувствовала на себе дружелюбный взгляд Роберта, выражавший радость… нечто большее, чем радость…

– Вы больны?

– А, пустяки, пройдет, – старик бросил на нее проницательный взгляд. – Вы поэтому вернулись?

– Нет. Я не знала…

Ей показалось, что он удовлетворенно кивнул. Роберт сказал:

– Это нервный шок. Ничего серьезного. Просто ему нужно отдохнуть и успокоиться.

– Дедушка, – Ян отпустил юбку матери. – Дядя Прайди водил меня в зоопарк. Я видел паровоз с десятью колесами!

Мистер Фергюсон неуверенно посмотрел на малыша.

– С десятью колесами?

Ян еще что-то сонно лепетал. Корделия взглянула на Роберта. В его глазах также мелькнула неуверенность. Он понизил голос.

– Я здесь уже давно. Это самое меньшее, что я мог сделать. Вы вернулись… насовсем?

– Не знаю, – несчастным голосом ответила Корделия. – Может быть… на какое-то время…

– Корделия…

– Да?

– Позвольте мне первому сказать вам: добро пожаловать!

– Спасибо, Роберт.

Она вспыхнула, охваченная нежданным теплом, во власти смешанных чувств, слабости, готовая разрыдаться. Потом бросила взгляд на мистера Фергюсона и увидела, что он не слушает Яна. Знакомый стальной блеск в глазах, но без прежней агрессивности…

– Что вы сказали?

– Вы прочли мою записку?

– Да.

– Я подумала, – сказала Корделия. – Кажется, я была неправа. Если можно, я хотела бы остаться… хотя бы на время…

С минуту он вглядывался в нее, словно пытаясь разобраться в противоречивых мотивах, импульсах, которые овладели ею и в которых она никогда не признается. Он опустил руку на голову внука и погладил ее.

Потом вдруг резко протянул руку – одним из своих старых царственных жестов:

– Тогда и мне позвольте сказать: добро пожаловать домой!