— Бессовестный, — сказала Глориана и отвернулась от него.

Фледро же, ничего не ответив, пожал плечами и удалился.

Обдумав свое положение в продолжении нескольких минут, она, не обращая внимания на все разгорающийся пожар, быстро бросилась в толпу и, в свою очередь, скрылась из виду.

На Йоганн-Йозеф-Штрассе, ей попался фиакр, сделав кучеру знак, чтоб он остановился, Глориана сказала ему:

— Мне сейчас же надо ехать в Обераммергау.

Удивленный кучер пристально взглянул на нее.

Так как Глориана плохо говорила по-немецки, то, полагая, что кучер, вероятно, ее не понял, она опять сказала:

— Отвезите меня в Обераммергау.

— Это невозможно.

— Почему?

— Потому что надо ехать семнадцать часов по гористой местности, а лошади мои этого не вынесут.

— Я заплачу семнадцать флоринов за каждый час.

Ослепленный таким предложением, кучер сказал:

— Вы должны будете идти пешком последнюю треть пути.

— Как — пешком?

— Да, кареты не могут спускаться по покатости горы.

— Хорошо.

— Вы сказали, семнадцать флоринов в час!

— Двадцать флоринов, если поедешь быстро.

— Садитесь.

Глориана бросилась в карету, кучер хлестнул лошадей, и они побежали скорой рысью. Улицы, по которым они ехали, были пусты и мрачны, а вдали слышался лишь глухой гул и беспрестанный треск искр. Вдруг раздался оглушительный грохот, равный громовому раскату, небо озарилось страшным пламенем, от которого крыши и фасады лежащих на их пути маленьких домиков, казалось, приняли огненный цвет.

Глава шестнадцатая

На следующий день, незадолго до заката солнца, в долине Обераммергау собралось много окрестных крестьян и пастухов. Разместившись, кто на скамьях, кто на траве, они любовались обширным театром, сцена которого изображала древний Иерусалим; и вдали возвышалась к небу гора — Голгофа. До начала исполнения мистерии в народе было сильное волнение, и многие перешептывались, недоумевая, почему представление Страстей Господних, вместо обычного для того времени, назначалось несколькими годами ранее; равно, удивлялись они и тому, что, вместо четырех отделений, составляющих священную драму, для этого дня избрано лишь последнее; говорили, что, изменение древнего обычая исходило от высшей воли и царской прихоти, что за несколько дней до этого приезжали в Нонненбург посланцы, условившиеся о том с постоянными учредителями торжества, вынужденными сообразоваться с полученными инструкциями; равно распространился слух, что на этот раз исполнителями Христа и римского воина, долженствующего копьем пронзить ребра распятого, будут две никому не известные новые личности: рассказы эти сильно волновали народ, с тревожным нетерпением ожидавший начала представления.

Между тем Сионская площадь наполнялась шумной толпой евреев, римских воинов, женщин, детей и книжников, которых легко было отличить по их четырехугольным головным уборам, а перед толпой шел бледный молодой человек, одетый в белый хитон. Это было начало представления.

Воины Пилата привели Иисуса, и он тотчас же был окружен когортой.

Сняв с Иисуса хитон, на него надели багряницу, и, сделав венец из тёрна, возложили ему на голову, дав в руки трость. Воины плевали на Него и той же тростью били по ланитам и, наругавшись над Ним, преклонив колено говорили: «радуйся, Царь Иудейский». После такого унижения воины, опять сняли с Иисуса багряницу и увели, чтобы распять.

За Ним шло великое множество народа и женщин, которые плакали и рыдали о Нём.

Иисус же, обратившись к ним, сказал:

— Дочери Иерусалима, не плачьте обо Мне, но плачьте о себе и о детях своих. Ибо приходят дни, в которые скажут: блаженны неплодные и утробы, не родившие, и сосцы, не питавшие.

С Иисусом повели двух разбойников, чтоб их также предать смерти.

И привели их на место, называемое Калвария, там распяли Его, и с ним двух других, по ту и по другую сторону, а посреди — Иисуса. И над головою Его было написано по-еврейски, по-римски и по-гречески: Иисус из Назарета, Царь Иудейский.

Пастухи и крестьяне, взволнованные и растроганные до глубины души, с умилением взирали на сцену, находящийся за нею холм и на распятого бледного юношу; с состраданием осведомлялись, кто был молодой человек, заменивший Иисуса. Народу предстояло еще присутствовать при продолжении религиозной драмы, и вот что он увидел:

Иисус, зная, что уже все совершилось, говорит: жажду!

Тут стоял сосуд, полный уксуса. Воины, напитав уксусом губку, и наложив на иссоп, поднесли к устам Его: тогда Иисус, вкусив питья, сказал: «Совершилось!» — и, преклонив главу, предал дух свой.

Но как тогда была пятница, то иудеи, дабы не оставлять тело на кресте в субботу (ибо эта суббота бывает день великий), просили Пилата, чтобы перебить у них голени и снять их.

И так, пришли воины и у первого перебили голени, и у другого распятого с Ним; но, пришедши к Иисусу, так как увидели его уже мертвым, не перебили у Него голеней. Но один из воинов копьем пронзил Ему ребра, и тотчас истекли кровь и вода.

Зрители этой величественной драмы поднялись в испуге и страшном смятении, ибо, в ту же минуту, из груди мученика вырвались раздирающий душу стон и крик агонии, а до сего поднятая голова тяжко поникла.

Подражать этому было недоступно самому искусному актеру, и народ убедился, что это уже не было обычным представлением, что римский воин действительно вонзил копье в ребра Распятого, и что последовала смерть молодого человека.

Тогда восстановилась мертвецкая и зловещая тишина, и все устремленные взоры были обращены к предавшему дух распятому, которого мертвенно-бледное лицо грустно оттенялось в огненном сиянии заходящего вечернего солнца; но вдруг, по направлению из деревни, показалась бежавшая с распущенными волосами женщина; достигнув места зрелища, она пробилась сквозь толпу, вбежала на холм и с воплем отчаяния стала звать Фридриха; видя же его уже умершим и задыхаясь, пораженная горем, она пала на колени и, обняв ноги умершего, закрыла их своими густыми огненного цвета волосами, из-под которых заструилась кровь.

Так умер на кресте Фридрих II, король Тюрингский, прозванный королем-девственником, а Глориана заменяла подле него Марию Магдалину.