Жюльетта Бенцони - Король нищих

После ужина — он был приятен во всех отношениях, и все мужчины в основном были поглощены тем, чтобы понравиться дамам, — слуги удалились, а конюшие Бофора Гансевиль и Брийе встали на часах у дверей парадного зала. Первым, поклонившись женщинам, взял слово Фонтрай.

— Господа и вы, милые дамы, все мы собрались здесь для того, чтобы договориться о выработке великого плана, призванного раз и навсегда избавит королевство от человека, который душит его уж много лет…

Хотя Фонтрай был некрасив, даже уродлив, природа одарила его своеобразной привлекательностью: низкий, певучий, мягкий голос обладал странной колдовской властью. С первых же слов Фонтрай очаровал всех.

— Я здесь проездом… Я еду в Испанию, чтобы передать нашему другу, герцогине де Шеврез, уже давно находящейся в изгнании, заверения в дружбе и преданности от господина герцога Вандомского. Убежден, что благодаря ее посредничеству я быстро вступлю в переговоры с герцогом Оливаресом, первым министром короля Филиппа IV.

Подобно всем остальным. Мари сперва вслушивалась в музыку этого необыкновенно красивого голоса, однако вскоре живо увлеклась и содержанием его речи. Из его слов, ничуть не удивившись, она поняла, что речь идет о заговоре, преследующем цель с помощью Испании свергнуть Ришелье. Гораздо большее волнение Мари вызвало то обстоятельство, что главой заговора, в котором состояли Месье — разве мог обойтись без брата короля хоть один комплот? — и королева, был не кто иной, как главный конюший, избалованный Людовиком XIII фаворит, неотразимый и обольстительный Сен-Мар. Зная от бабушки о честолюбивых стремлениях молодого человека. Мари не задумываясь задала главный вопрос:

— В том, что господин де Сен-Мар желает избавиться от кардинала, который мешает ему занять пост, которого он добивается, чтобы жениться на мадемуазель де Невер, ничего удивительного нет, но что будет с королем? Рассчитываете ли вы, господа, избавиться и от него?

— Об этом речь не идет! Мы — верные подданные короля, но вы, уже довольно давно находясь вдали от двора, вероятно, не знаете, что отношение его величества к первому министру очень изменилось. Король устал терпеть эту невыносимую опеку…

— Это он сделал вам такое признание?

— Король сказал это не мне, а Сен-Мару. Когда тот стал умолять короля освободиться от кардинала, поблагодарив его преосвященство за труды на благо Франции, король отказался, являя все признаки смущения и испуга. Тогда наш друг посоветовал прибегнуть к… более решительному средству.

— И что ответил король? Опять испугался?

— Нет. Он ненадолго задумался, потом, словно обращаясь к самому себе, прошептал: «Он — священник и кардинал, меня отлучат от церкви». К этом следует прибавить, что наш монарх очень болен. Кстати, Ришелье тоже!

— В таком случае зачем вовлекать Испании дела Франции? — вмешался в разговор Бофор. Быть может, стоит подождать?

— Месье и Сен-Мар больше не могут ждать, как раз потому, что король болен. Месье жаждет стать регентом, а Сен-Мар…

— Жаждет заполучить мадемуазель де Невер, которая, говорят, выходит замуж за короля Польши. Я не против этого, но Испания…

— Вы слишком долго сражались против Испании, чтобы ее любить, мой дорогой герцог, но именно Испания отведет от нас подозрения, и никто не посмеет обвинить нас в причастности к смерти кардинала. Испания даст нам оружие и исполнителя, когда король и его полумертвый министр войдут Руссильон и Каталонию, что они и собираются сделать.

— Но если мой дядя-король умрет раньше кардинала?

— Месье, наверное, станет регентом… Хотя у кардинала всюду есть свои ставленники, долго он не протянет. Знать Франции тоже окажется в опасности. Поэтому нам необходимо избавиться от кардинала.

Бофор повернулся к юному де Ту, который молча слушал, и спросил:

— Что думает на сей счет наш юрист?

Де Ту покраснел, но ответил своему хозяину очаровательной улыбкой.

— Что риск слишком велик и для нашей безопасности следует принять все меры предосторожности. Пусть господин де Фонтрай едет в Испанию, это дело полезное. Остается узнать, что предложит Испания нам и за какую цену?

На этом и порешили; совещание закончилось, так как завтра утром горбуну предстояло уезжать. Франсуа взял руку госпожи де Монбазон — за весь вечер она и рта не раскрыла, — поцеловал ее, а потом поручил даму попечению Пьера де Гансевиля, которому велел проводить ее в покои.

— Я скоро приду пожелать вам спокойной ночи, нежная моя подруга, — обратился он к Марии де Монбазон. — А сейчас позвольте мне заняться кое-какими делами…

Поскольку герцог не сделал того же в отношении мадемуазель д'Отфор, та подумала, что она фигурирует среди «упомянутых дел», и подошла к камину, в котором горело целое дерево. Остальные гости так это и поняли, подходя к ней прощаться перед уходом.

— Итак, — сказал Франсуа, приблизившись к ней — что вы думаете обо всем этом?

— Что любое дело, в котором замешан Месье, опасно. Одному Богу известно, как я ненавижу Ришелье, и я охотно соглашаюсь, что его гибель будет прекрасным делом. Но Сен-Мар — это юный, опьяненный честолюбием безумец, которому его высокое положение кружит голову. Если вы мне верите, Франсуа, то держитесь от этого заговора подальше!

— А как же мой отец?

— Герцог Сезар далеко, и, если заговор провалится, его не будут искать за Ла-Маншем, как это было со всеми его предшественниками. Если вам дорога ваша голова, а я очень на это надеюсь, постарайтесь быть незаметным. Улыбайтесь, соглашайтесь со всем, но главное — ничего не подписывайте… И еще я хотела бы дать вам один совет…

Он стремительно нагнулся к ней и слегка коснулся губами ее губ…

— Оставьте его при себе, милая моя мудрость! Я ни за что не соглашусь помогать никакому заговору, если к нему будет причастна Испания! Я — французский принц. Мари, но прежде всего — я солдат. Когда я слышу об Испании, то свирепею…

— Однако я полагала, что если не Испанию, то хотя бы одну испанку вы любите!

— И продолжаю любить, Мари! Если вам придется снова с ней встретиться, скажите ей, что отныне у нее есть сын — и даже два сына! — и что положение изменилось. Мне трудно поверить, что королева Франции способна протянуть свою прекрасную руку заговорщикам, которые могут отнять трон у юного Людовика.

Мари посмотрела своими прекрасными глазами прямо в глаза герцогу, словно пытаясь прочесть то в их глубине.

— Вы по-прежнему ее любите?

— Да.

— А как же…

Она головой показала на дверь, в которую шла божественная герцогиня.

— Боже мой, как вы молоды и наивны! — улыбнулся в ответ Франсуа. — Мне двадцать пять лет, прекрасная моя Аврора, и я не давал обета быть монахом. Та, что ждет меня наверху, в Башне четырех ветров, дает мне больше, чем я смел надеяться. Быть может, благодаря ей я сохраняю холодную голову перед лицом тех вихрей, что вздымаются у меня под ногами.

— Только ли голову?

— Само собой… Она заставляет меня ценить счастье, которое заключается в том, что ты чувствуешь себя живым.

— Неужели вы забыли, что смерть Ришелье даст вам возможность разделаться с Лафма и освободить наконец не менее восхитительное создание, чем ваша подруга?

— Почему, по-вашему, я выслушиваю этих господ и принимаю их у себя? Я желаю им самого полного успеха, но без меня. И при условии, что они не тронут короля. В чем я, впрочем, еще не уверен.

— Они не посмеют…

— Убить его? Не посмеют, но… приблизить час смерти уже тяжело больного человека, почему бы нет. Я убежден, что де Ту об этом не думает, а вот Фонтрай… Ступайте спать, милая моя, и будьте уверены, что дальше мне с ними не по пути. Я даю вам слово.

Поднявшись к себе в комнату, Мари задумалась над тем, что это «предварительное» совещание, состоявшееся в замке Вандом, уже представляет собой большую опасность. Перед тем как лечь в кровать, подошла к окну, в которое яростно хлестал холодный дождь. Она долго смотрела на потоки воды, убеждая себя, что такая отвратительная погода не для поездок. Однако она знала, что, вернувшись в замок Ла-Флот, будет торопить отъезд в Кретей, даже если несколько дней придется мерзнуть в доме, совсем не готовом принять ее с бабушкой. Мари не особенно расстраивала мысль о смерги кардинал (для этого она слишком сильно его ненавидела), не как и герцогу де Бофору, ей не нравилась мысль об обращении за помощью к Испании. Особый ужас внушали мысли о том, что юный Сен-Мар, достигнувший почестей благодаря кардиналу, осыпаемый благодеяниями безвольного короля, думает лишь об одном: укусить или даже оторвать так щедро кормящую его руку.

Жаннету, пришедшую помочь ей раздеться. Мари тем не менее встретила улыбкой.

— Скоро мы снова увидим Париж, Жаннета.

— Мадемуазель снова призвали ко двору?

— И да и нет. Я буду жить за городом, но тебе, никто не станет мешать ходить на улицу Турнель. Или даже вновь поселиться в Отеле Вандом. Сейчас там, наверное, очень нуждаются в преданных слугах…

Солнечный луч, внезапно осветивший такое грустное до сей минуты лицо молодой горничной, словно успокоил мрачные мысли, терзавшие Мари, и дал ей возможность безмятежно уснуть.

С тех пор как Лафма узнал, что Сильви поселилась в монастыре на улице Сент-Антуан, он пребывал в состоянии возбуждения, которое вытеснило мысли о постоянно угрожавшей опасности. То, что Сильви так близка и вместе с тем недоступна, возбуждало острое желание, не дававшее ему заснуть в долгие ночные часы. Не в состоянии следить за монастырем сам — по должности заниматься слежкой Лафма не полагалось, — он приказал денно и нощно вести наблюдение за монастырем под тем неопределенным предлогом, будто среди монахинь укрываются некая знатная заговорщица и ее служанка. Он даже намекал, что подозревается герцогиня де Шеврез. Агенты Лафма обязаны были следить за обеими женщинами, если те случайно выйдут из монастыря. Зная, что «Шевретта», хорошо известная полиции, — а она по-прежнему находилась в Мадриде, — вряд ли появится на улице Сент-Антуан, он постарался со скрупулезной точностью приписать мнимой служанке черты Сильви. Естественно, что на дежурство чаще всего отправлялся Никола Арди, посвященный в суть дела, но его это мало волновало. Он ненавидел эту девушку, за которой его отправляли на край света, откуда он вернулся искалеченным. У Сильви не было никакого Шанса ускользнуть от Арди, но он, будучи далеко не глупым человеком, решил не упускать ни малейшей Детали и для этого заручился помощью двух мальчишек, иногда доставлявших в монастырь свечи. От них он узнал, что мадемуазель де Вален принята в послушницы; это известие привело начальника полиции в полное отчаяние: можно еще было надеяться похитить из монастыря Сильви-беглянку, но, надев покрывало будущей монахини, Сильви становилась неприкасаемой.

Проходили недели, и Лафма охватывала ярость — из ворот с зарешеченным окошечком никто не выходил. Лафма был даже лишен надежды увидеть Сильви за решеткой монастырской приемной, ибо ему был запрещен доступ во все святые дома, кроме приюта Венсана де Поля, который принял бы у себя дьявола, если бы тот проявил хоть один признак раскаяния. Но настоятельница монастыря госпожа де Мопу была женщиной непреклонной. К тому же между семьей настоятельницы и семьей Лафма существовала давняя вражда, и черные дела Ришелье лишь усиливали ее.

Но Лафма вопреки всем доводам разума не мог смириться с мыслью, что дочь Кьяры потеряна для него навсегда… Он был готов цепляться за любой даже самый призрачный намек на надежду…

Именно в это время ему нанесла визит мадемуазель де Шемро.

Из-за своих тесных отношений с кардиналом фрейлине королевы иногда приходилось встречаться и с начальником полиции. Оба испытывали от этого взаимное удовольствие, которое, правда, не имело ничего общего с плотской связью. Очень хорошенькая и очень кокетливая, большая транжира, но, увы, небогатая. Прекрасная нищенка, как ее прозвали, ценила прибавки наличными, получаемые от Лафма в обмен на не слишком важные сведения, которые не заинтересовали Ришелье, но вполне могли пригодиться начальнику полиции. Озабоченная своей репутацией, она никогда не заходила в Гран-Шатле, предпочитая спокойствие дома на улице Сен-Жюльен-ле-Повр, а темноту — дневному свету. Но все это не мешало тому, что между ними возникла своеобразная дружба.

Откинув плотный шелковый капюшон и опустив атласную маску, которой она прикрывала лицо, мадемуазель де Шемро расположилась в кресле напротив хозяина дома и приняла из его рук бокал испанского вина.

— До меня дошли кое-какие новые сведения об этой дурочке де Лиль, которую все считают умершей, — блаженно вздохнув, сказала она.

— О, людей, заблуждающихся на сей счет, становится все меньше.

— Как бы то ни было, она воскресла — и так незаметно! — в самом Париже, под величественными сводами монастыря Визитации Святой Марии. Она поступила туда под именем мадемуазель де Вален и стала послушницей…