Жюльетта Бенцони - Король нищих

— В доме Мари Шомбер.

— Ты так сильно меня испугалась?

— О нет, любовь моя, я боюсь не вас, а себя. Если бы я осталась в саду, я, конечно, познала бы огромное счастье… Но за ним последовало бы страшное раскаяние…

Франсуа хотел обнять ее, но Сильви отстранилась.

— Повтори, что ты сказала! — вздохнул Франсуа. — Назови меня снова своей любовью.

— В мечтах я всегда обращалась к вам так, но у меня больше нет права мечтать. Подумайте, за кем я замужем!

— К черту вашего мужа, мадам! Почему вы всегда ставите его между нами? Мы любим друг друга… любим страстно! По крайней мере я! Разве это не единственное, с чем надо считаться?

— Нет. Вы столь щепетильны в вопросах своей чести, что могли бы чуть больше позаботиться и о моей. — Вы и дальше будете разыгрывать недотрогу? Я говорю вам о любви, а любовь должна быть превыше всего. Я буду счастлив лишь тогда, Сильви, когда вы станете моей… Я уверен, что и вы будете счастливы. Я могу дать вам так много!

— Как вы самонадеянны! Увы, вы опоздали, друг мой. Но не потому, что я люблю вас меньше, чем прежде, — Бог свидетель, что всю жизнь страстной любовью я буду любить только вас, — а потому, что вы не

пришли раньше просить меня о любви! Потому, что вы не полюбили меня раньше… Теперь же между вами и мной стоит честный, добрый и любящий человек, чью душу я не хочу ранить ни за что на свете…

— Он счастливый смертный! — с горечью воскликнул Бофор. — Поистине есть люди, которым везет! Вашему мужу хватило всего одного усилия, чтобы получить все: он обладает приятной внешностью, богатством, титулом и единственной женщиной, которую я люблю! Это несправедливо!

— Нет, несправедливы вы. Вы говорите, что завидуете ему? Вы принц — даже принц крови! — уродом вас не назовешь, вы достаточно богаты, чтобы посещать притоны, — не возражайте, я знаю это! — наконец, вы обладали всеми женщинами, которых желали.

— Кроме единственной, которая дорога мне больше других!

— Не отрекайтесь от тех, кто вас любил, это недостойно вас.

— Вы не запретите мне хранить надежду!

— У меня нет никакой возможности запретить вам это, но не рассчитывайте, что я буду поощрять вашу страсть!

Они подъезжали к Конфлану, и это спасло Сильви. Сидя в узком купе кареты с Франсуа, она чувствовала, что ее словно пламя обжигает его пылкая страсть; Сильви умирала от желания броситься к нему на грудь и забыть о всех тех благородных принципах, которые ему высказывала, ради одного божественного объятия, но карета, переехав Шарантонский мост, уже въехала на маленькую дорожку, ведущую к замку.

Как только Сильви ступила на землю, перед ней возникли Жаннета и крошка Мари.

— Говорят, в Париже беспорядки! — поклонившись герцогу де Бофору, с тревогой воскликнула Жаннета. — Мы очень волновались за вас, мадам…

— И зря. Мне ничего не угрожало. Боже! Последнее восклицание относилось к Мари, которая тянула ручонки к Франсуа, пытаясь перебраться к нему с рук Жаннеты. Бофор улыбнулся Мари и поднял ее высоко над головой; малышка смеялась, весело болтая руками и ногами.

— Вот она знает, кто ей друг! — воскликнул молодой герцог. — Бог мой, как она мила! И похожа на мать!

— Так оно и есть! — с удовольствием согласилась Жаннета. — Она такой же бесенок и такая же злючка, но, кажется, ваша светлость, вас она полюбила, как свою маму!

Видя, как дочка звонко целует в щеку Франсуа, который бережно прижимает ее к груди, Сильви расчувствовалась. Когда-то давно она тоже прижималась к Франсуа, которого называла «господин ангел». В тот день ей было страшно и холодно, она дрожала в одной рубашке, запачканной кровью. Слава Богу, что такая судьба не выпала Мари, одетой в красивое платьице из розового полотна с белыми нижними юбками, из-под которых выглядывали крохотные пухлые ножки в бархатных туфельках. Влечение Мари к Франсуа от этого казалось лишь многозначительнее, тем более что девочка точно так же, как когда-то Сильви, отказывалась сходить с его рук.

— Я отнесу ее в дом, — предложил Бофор, улыбнувшись. — Может быть, ваше гостеприимство зайдет так далеко, что вы мне предложите холодного вина? Я умираю от жажды…

Разве можно было ему отказать? Сильви, кстати, этого хотела и в глубине души была рада показать Бофору свой красивый загородный дом. Они устроились в гостиной, чьи высокие окна выходили на засаженные розами клумбы и сверкающую Сену.

По-прежнему держа на руках Мари, Франсуа подошел к окну.

— Восхитительно… Значит, это дом Сильви? — повернулся он к молодой женщине и улыбнулся. — Он напоминает мне другой дом, не столь красивый…

Появление дворецкого, принесшего на подносе письмо, нарушило очарование.

— Час назад письмо доставил лично господин граф де Лэг, который направляется в Сен-Мор по поручению его светлости принца де Конде. Это письмо от господина принца, ответа не требуется.

Охваченная смутной тревогой, Сильви взяла письмо, наблюдая за Франсуа, который, внезапно нахмурившись, опустил девочку на пол. Она сломала печать и быстро пробежала глазами письмо, что с ее стороны было своего рода подвигом, ибо почерк победителя в битве при Рокруа был столь же своеобразным, сколь и неразборчивым. Наконец Сильви, с облегчением вздохнув, сказала:

— Принц пишет мне из Шантийи. Он сообщает, что под Фюрном был ранен, но его вынес с поля боя мой муж. Этот героический поступок стоил моему мужу ранения и даже плена. Но испанский комендант осажденного города объявил, что жизнь моего мужа вне опасности, что с ним будут обращаться достойно, как с дворянином, однако потребуют выкуп… Принц добавляет, чтобы я не беспокоилась и что он сам займется освобождением лучшего из своих офицеров…

— Находясь в Шантийи? — саркастически бросил Бофор. — Принц, без сомнения, выдающийся полководец, но иногда несет сущий вздор!

— Вы можете предложить что-нибудь лучшее? — с волнением спросила Сильви.

— Да, госпожа герцогиня! Я, изгнанник, я, беглый узник, поеду в Фюрн, чтобы убедиться, не смогу ли я вернуть вам вашего драгоценнейшего супруга!

Отпустив низкий, до самого пола, поклон, он выбежал из комнаты.

— Франсуа! — крикнула вслед молодая женщина. — Постойте!

Но герцог де Бофор уже исчез.

Проходили недели, но ни Бофор, ни Фонсом не появлялись, и никто не знал, что с ними. Принц де Конде находился на водах в Бурбоне — лечил свою рану. Париж почти успокоился, но спокойствие это было непрочным. Город словно замер в ожидании. Ободренный недавним успехом парламент твердо стоял на своем, не отказываясь от возможности добиться реформ.

Однако было невозможно повторить День баррикад. По воле судьбы, пришедшей на помощь Мазарини, брат короля принц Филипп, герцог Анжуйский, подхватил оспу. Это стало великолепным поводом удалить из Парижа и короля, и его мать! Жизнь короля следовало всячески оберегать! Больной мальчик остался в Пале-Рояле, сердце королевы разрывалось от жалости к сыну. Поскольку она очень боялась за Филиппа, ее первый конюший де Береген тайком вернулся в Париж. Завернув в одеяла еще мечущегося в жару ребенка, он спрятал его в багажном сундуке своей кареты и доставил Анне Австрийской. Новый переворот и волнения были бы в это время очень некстати: в нескольких сотнях километров от Парижа, в Германии, представители Франции, Швеции и Священной империи обсуждали последние статьи Вестфальского договора, которому суждено было положить конец Тридцатилетней войне. 24 октября подписали мир, закрепляющий за Францией все права на Эльзас, три епископства (города Мец, Туль, Верден), а на правом берегу Рейна — на Филиппсбург и Брейзах. Несколько сот немецких князей по этому договору получали самостоятельность, хотя и под опекой императора. В договоре отсутствовал один, но важный участник — Испания, с которой Франция, казалось, не развяжется никогда… Двор возвратился в Париж для участия в торжественной благодарственной мессе.

В Конфлане Сильви слышала, как звонят колокола всех церквей, возвещая столь долгожданный мир, и радовалась ему, надеясь на скорое возвращение Жана. Два последних месяца она прожила спокойно, проводя долгие часы с малышкой Мари.

Королева, принимая во внимание здоровье Мари, разрешила Сильви не приезжать в Рюэль, за что Cильви была благодарна Анне Австрийской.

Но теперь, услышав веселый колокольный перезвон, она поняла, что он означает конец счастливых Дней, что возвращение на улицу Кенкампуа, которое она откладывала каждый день, неизбежно.

Нежелание Сильви возвращаться в парижский особняк не ускользнуло от Персеваля де Рагенэля, гостившего у нее в Конфлане целый месяц.

— Я знаю, что вы любите деревню, душа моя, но не кажется ли вам, что ваша любовь чрезмерна? Осенью в этой прекрасной долине очень сыро, и в вашем парижском доме вам будет гораздо удобнее.

— Не знаю почему, но в этом году мне совсем не хочется возвращаться в Париж.

— Но это придется сделать, иначе королева сама вызовет вас. Не забывайте и о маленьком короле, который вас так сильно любит.

— И я тоже бесконечно его люблю…

— Но в чем же тогда дело?

Поскольку Сильви упорно молчала, Персеваль поставил на стол свой пустой бокал, откинулся на| спинку кресла, вздохнул и осторожно спросил:

— Почему бы вам не подождать возвращения мужа в моем доме? Это была бы радость для всех моих домочадцев, а вы чувствовали бы себя не так одиноко, как на улице Кенкампуа. У меня вам будет спокойнее.

Последние слова насторожили Сильви.

— Спокойнее? Что вы имеете в виду? — Я думаю о соседстве и, если честно признаться, мой ангел, боюсь, оно для вас будет слишком шумным… Заметьте, что улица Турнель уже не такая тихая с тех пор, как на ней обосновалась прелестная Нинон де Ланкло, хотя ваши соседи ее и не навещают.

На этот раз Сильви все поняла. Облокотившись локтями на стол, она улыбалась, смотря крестному прямо в глаза.

— А почему вы предполагаете, что мне будет это неприятно?

— Я не употреблял бы слово «неприятно». Может быть, мы предпочтем говорить «волнующе» или «привлекательно»? Во всяком случае, могут пойти слухи…

— Какие слухи? — удивленно спросила Сильви.

Персеваль, протянув руки через стол, взял руки крестницы в свои и ответил:

— Ладно! Не сердитесь на меня, но поймите, что, если молодая женщина позволяет на глазах у толпы на берегах Сены похитить себя принцу, прикрытому лишь полотенцем, это впечатляет и… вызывает толки. Оказывается, одна злоязычная особа, принадлежащая к благородным людям, стала свидетелем сцены, которая до сих пор является предметом ее язвительных насмешек. И эта дама не делает из этой истории никакой тайны.

У Сильви пересохло в горле; она с трудом проглотила слюну, прежде чем спросила:

— И кто же эта дама?

— Госпожа де Базиньер. Если я правильно понял, ее карета подъехала в ту самую минуту, когда вы отъезжали.

— Это Ла Шемро! Опять она! Но что я ей сделала? Разве теперь она, благополучно выйдя замуж, че может наконец угомониться?

— Она уже успела овдоветь, и говорят, будто ее утешает очень богатый итальянский банкир Партичелли д'Эмери. Но она охотно снова вышла бы муж в том случае, если вы исчезнете.

— Я? А при чем здесь я?

— Да, вы! Вероятно, вы единственная, кто не знает, что она с юности влюблена в вашего мужа. Но не волнуйтесь: пока опасность не столь велика. И все-таки я предпочел бы, чтобы до возвращения Жана вы пожили у меня…

— Да, конечно, в этом случае вы правы! Благодарю, что предупредили меня! У вас мне ничто не будет грозить… Боже мой! Как же злы и беспощадны люди!

— Разве вы, душа моя, узнали это только сейчас? По-моему, до вашего брака люди явили вам множество тому доказательств.

Таким образом, Сильви, Жаннета и крошка Мари переселились на улицу Турнель…

Королева со своими близкими вернулась в Париж на праздник Всех Святых, и после чего с парламентом был достигнут своеобразный компромисс, который гордая испанка подписала со слезами, считая его оскорбительным. С этого момента она мечтала о реванше.

Когда Сильви вернулась в Пале-Рояль, Анна Австрийская не оказала ей, как обычно, радостный и теплый прием. Раздраженным тоном королева осведомилась о господине де Бофоре, словно Сильви видела его каждый день.

— Но каким образом я могу сообщить королеве известия о герцоге де Бофоре? — ответила молодая женщина, склонившись в глубоком поклоне. — Я не встречалась с ним два месяца и не знаю, где он. Кстати, он меня мало интересует…

— Неужели? Я думаю иначе: говорят, вы с ним очень близки?

— Как бывают близки друзья детства, ваше величество. У него своя жизнь, у меня своя, и я не всегда одобряю те его поступки, слухи о которых доходят до меня, хотя и не могу забыть, что он дважды спас мне жизнь.

— Я знаю, знаю! Все это давние истории! Кстати, с годами люди меняются. У дружбы могут быть другие имена.