— Но могло бы быть иначе. Она ласковая девочка.

Он переменил тему.

— В галерее вы работаете только утром. Я рад, что вы пользуетесь конюшней.

Он следит за мной, ему известно, как я провожу время. Мне показалось, что я знаю его решение. Он отошлет меня, как мадемуазель Дюбуа. Моя дерзость так же непростительна, как ее бездарность.

Интересно, ей он тоже устроил собеседование? Это человек, которому нравится травить жертву, прежде чем покончить с ней. Я вспомнила, что однажды уже думала об этом — вот в этой самой библиотеке.

— Ваша Светлость, — сказала я, — если вы не удовлетворены моей работой, скажите об этом. Я тут же уеду.

— Мадемуазель Лосон, вы излишне торопливы. Я рад, что нашел в вас хотя бы один недостаток: из-за него вы никогда не станете идеалом. Совершенство — это так скучно! Я не говорил, что меня не устраивает ваша работа. Напротив, я очень доволен вами. Надо бы мне почаще заходить к вам, чтобы вы показывали, как добиваетесь таких блестящих результатов. Но вот что я собираюсь сделать. Если моя дочь поедет в Англию, она должна хорошо знать английский язык. Заметьте, я не говорю, что она поедет прямо сейчас — возможно, это будет только на следующий год. Пока она может брать уроки у кюре. По крайней мере, он не хуже только что уехавшей гувернантки — хуже нее учителей просто не бывает. Но больше всего меня волнует английский. Полагаю, до весны вы будете работать в галерее только по утрам, и у вас останется свободное время. Не согласились бы вы учить Женевьеву английскому? Уверен, это пошло бы ей на пользу.

От волнения я потеряла дар речи. Он поспешил добавить:

— Я не хочу сказать, что вам придется сидеть в классной комнате. Но вот когда вы вместе ездите верхом… или гуляете… Она знает основы грамматики. По крайней мере, я на это надеюсь. Ей нужна разговорная практика и более-менее хорошее произношение. Вы понимаете, что я имею в виду?

— Да.

— Разумеется, вам заплатят. Этот вопрос вы можете обсудить с моим управляющим. Что вы на это скажете?

— Я… Я согласна.

— Прекрасно!

Он встал и протянул мне руку. Я дала ему свою, и он крепко пожал ее. Я была счастлива. Мне пришло в голову, что за всю свою жизнь я редко бывала такой счастливой.


Это произошло неделю спустя. Войдя в комнату, я нашла на своей кровати большую картонную коробку с обратным парижским адресом. Я было решила, что это какая-то ошибка, но на крышке увидела свое имя.

Я открыла коробку и обнаружила ярко-зеленую ткань. Изумрудный бархат! Я вынула его из коробки. Это было вечернее платье простого, но изысканного покроя.

Конечно, тут какая-то ошибка. И все же, я приложила платье к себе и подошла к зеркалу. Дух захватывает! Но как оно ко мне попало?

Все еще не веря своим глазам, я отложила платье на кровать и стала рассматривать коробку. В ней лежал сверток в тонкой оберточной бумаге. Развернув его, я обнаружила свое старое черное платье и все поняла еще до того, как прочитала выпавшую оттуда карточку с хорошо знакомым гербом и надписью: «Надеюсь, это платье заменит вам испорченное. Если не подойдет это, мы закажем другое. Лотер де ла Таль».

Я вернулась к кровати, взяла платье и крепко прижала к груди. Действительно, я вела себя, как глупая девчонка. Мое второе «я» — образ, к которому я стремилась, — кричало: «Дурочка, ты не можешь принять это платье!» — а мое настоящее «я», которое показывалось изредка, но всегда было рядом, уговаривало: «Это самое красивое платье на свете. В нем ты будешь чувствовать себя счастливой. Еще бы, в таком платье ты могла бы стать привлекательной женщиной!»

В конце концов я сложила платье на кровати и решила немедленно пойти к графу, чтобы вернуть ему эту посылку.

Я пыталась выглядеть сурово, но при этом представляла себе, как граф пришел сам или послал кого-нибудь за испорченным платьем и отправил его в Париж с приказом: «Сшейте платье такого же размера. Самое нарядное из всех, какие вы шили до сих пор».

Как глупо! Что со мной происходит? Самое лучшее, что я могла сделать, — это поскорее пойти к графу, уговорить его отослать платье обратно в Париж.

Я направилась в библиотеку. Возможно, граф ждет меня: ему, конечно, известно, что платье уже пришло. Едва ли он мог заказать его для возмещения убытков и выкинуть эту историю из головы.

Я действительно нашла его в библиотеке.

— Я должна поговорить с вами, — сказала я. Как и во всех случаях, когда я чувствую себя неловко, мой голос прозвучал заносчиво.

Он это заметил, по его губам пробежала улыбка, а глаза лукаво блеснули.

— Присядьте, мадемуазель Лосон. Вы чем-то взволнованы?

Я оказалась не в самом лучшем положении. Меньше всего на свете мне хотелось выдавать свои чувства — тем более, что и я сама не очень хорошо понимала их. Еще никогда мне не приходилось так волноваться из-за какой-то тряпки.

— Нет, — возразила я. — Я просто пришла поблагодарить вас за платье, которое мне прислали вместо старого. Но я не могу его принять.

— Ага, значит, оно уже прибыло. А в чем дело? Не тот размер?

— Я… не знаю. Я не примеряла. Но вы… Не было никакой необходимости заказывать его.

— Позвольте с вами не согласиться. Такая необходимость была.

— Да нет же! Это было очень старое платье. Я носила его несколько лет, а это… оно…

— Оно вам не понравилось?

— Не в этом дело.

Мой голос прозвучал так сурово, что граф улыбнулся.

— Правда? А в чем?

— В том, что мне и в голову бы не пришло принять его в подарок. Это исключено.

— Почему?

— Потому что я не вправе принять его.

— Мадемуазель Лосон, лучше скажите прямо, что вы считаете неприличным принимать от меня предмет одежды. Если, конечно, вы имеете в виду именно это.

— Почему я должна так считать?

— Не знаю. — Он снова неопределенно махнул рукой: чисто французский жест, который может означать все, что угодно. — Откуда мне знать, о чем вы думаете? Я просто пытаюсь найти какое-нибудь объяснение тому, что вы не хотите взять замену пещи, испорченной в моем доме.

— Но это платье…

— Чем платье отличается от любой другой вещи?

— Это моя личная вещь.

— А! Личная! Если бы я разбил у вас склянку с раствором, вы не позволили бы мне купить новую? Или причина в том, что платье… это вещь, которую вы будете носить… принадлежность туалета, так сказать?

Я отвела взгляд в сторону. Горячность, с которой он говорил, усиливала мою нервозность, но я стояла на своем:

— В такой замене не было никакой необходимости. В любом случае, зеленое платье намного дороже старого, стоимость которого вы хотите возместить.

— Трудно определить стоимость вещи. Черное платье вам очевидно дороже: лишившись его, вы очень огорчились и ни за что не соглашаетесь на другое.

— Вы упорно не хотите меня понять!

Он стремительно подошел ко мне и взял за плечи.

— Мадемуазель Лосон, — сказал он мягко, — не отказывайтесь. Ваше платье было испорчено одним из членов моей семьи, и я хочу возместить причиненный вам ущерб. Ну что, вы берете его?

— Если вы ставите вопрос так…

Он отпустил меня, но не отошел. Я чувствовала себя неловко и в то же время была совершенно счастлива.

— Итак, вы согласны. Очень великодушно с вашей стороны, мадемуазель Лосон.

— Это вы великодушны… Не стоило…

— Повторяю, это было необходимо.

— …покупать взамен такую шикарную вещь, — закончила я.

Он вдруг рассмеялся. Я никогда не слышала, чтобы он так смеялся. Без горечи, без насмешки.

— Надеюсь, — сказал он, — увидеть вас когда-нибудь в этом платье.

— Увы, мне некуда надеть его.

— Ну, если оно и впрямь такое шикарное, случай должен представиться.

— Не представляю, каким образом, — возразила я. Чем сильнее во мне кипели чувства, тем холоднее становился мой голос. — Скажу только, что это было очень любезно с вашей стороны. Мне остается лишь принять платье и поблагодарить вас за доброту.

Я направилась к выходу. Он опередил меня, распахнул дверь и склонил голову, так что я не могла разглядеть выражение его лица.

Когда я поднялась к себе, от избытка чувств у меня закружилась голова. Если бы я была мудрее, я бы проанализировала их. Мне надо бы было задуматься, но я, конечно, ни о чем не могла думать.

5

Интерес к графу привнес в мою жизнь особую напряженность: каждое утро я просыпалась, предвкушая, что именно сегодня узнаю что-нибудь новое, пойму его и, возможно, разгадаю тайну его семьи.

Однажды он без предупреждения уехал в Париж, и говорили, что он вернется как раз к Рождеству, когда в замке соберутся гости. Я думала, что снова окажусь не у дел, стану посторонним наблюдателем.

Я с энтузиазмом принялась за новые обязанности и к своему немалому удовольствию обнаружила, что Женевьева не только не отвергает меня, но и с жаром учит английский. Возможно, она хотела таким образом избежать поездки в английскую школу, хотя та грозила ей лишь в отдаленном будущем. Во время прогулок верхом Женевьева расспрашивала меня об Англии, так что наши «английские» разговоры даже доставляли нам удовольствие. Она брала уроки у кюре, и хотя никто из детей вместе с ней не занимался, она часто встречала на дороге к домику кюре Бастидов-младших. Я считала, что ей полезно общаться со сверстниками.

Как-то утром в галерею зашел Филипп. В отсутствие графа он преображался — правда, все равно казался бледной тенью своего кузена. Больше всего меня удивляла почти женская изнеженность Филиппа.

Дружелюбно улыбнувшись, он спросил, как у меня идут дела.

— Вы — мастер, — признал он, когда я показала ему картину.

— Здесь скорее требуется не искусство, а кропотливая работа.

— И профессиональные знания. — Он замер перед уже отреставрированной картиной. — У меня такое ощущение, что стоит протянуть руку — и коснешься изумрудов, — сказал он.

— Тут заслуга художника, а не реставратора.

Он с тоской вглядывался в картину, и я снова почувствовала, как глубока его любовь к замку и ко всему, что с ним связано. Если бы я была членом семьи графа, то мною бы владели те же самые чувства.

Быстро оглянувшись, он поймал на себе мой взгляд и, казалось, немного смутился, будто не решаясь высказать то, о чем думал. Потом неожиданно спросил:

— Мадемуазель Лосон, вы здесь счастливы?

— Счастлива? Да, работа мне очень нравится.

— Работа… об этом вы мне уже говорили, но я имел в виду другое. — Он неопределенно махнул рукой. — Обстановку… в семье.

Я с недоумением посмотрела на него, и он пояснил:

— Тот неприятный случай с платьем.

— Я о нем уже давно забыла.

(Интересно, можно ли было по моим глазам догадаться об удовольствии, с которым я подумала об изумрудном платье?)

— В нашем доме…

Он осекся, будто не зная, как продолжить.

— Если вам здесь покажется невыносимо, — снова начал он, — если вы захотите уехать…

— Уехать?!

— Я хотел сказать, если возникнут трудности. Кузен может… э-э-э… — Он не закончил своей мысли, но я поняла, что Филипп, как и я, думает о зеленом бархатном платье и о том, что мне его подарил граф. Видимо он считал этот подарок неслучайным, но опасался высказать свою догадку. Как он боится кузена!

Филипп виновато улыбнулся.

— У одного моего друга есть прекрасная коллекция картин, и некоторым из них нужна реставрация. Думаю, для вас там найдется работа.

— А как же коллекция графа?

— Мой друг господин де ла Монель хочет срочно отреставрировать свои картины. Я подумал, что, если здесь вы несчастны… или чувствуете, что вам лучше уехать…

— Я не собираюсь бросать начатую работу.

Мне показалось, что он испугался — не сказал ли чего-нибудь лишнего?

— Я всего лишь сделал вам предложение.

— Очень любезно с вашей стороны, вы очень внимательны ко мне.

Он обворожительно улыбнулся.

— На мне лежит немалая ответственность за вас. В нашу первую встречу я мог бы отослать вас обратно.

— Но вы этого не сделали. Я вам признательна за это.

— Может быть, так было бы лучше.

— Нет, нет! Эта работа мне нравится.

— У нас прекрасный старый дом, — вздохнул он, — но не самая счастливая семья. Если принять во внимание прошлое… Видите ли, жена моего кузена умерла при довольно загадочных обстоятельствах.

— Я слышала об этом.

— Ради достижения своих целей мой кузен способен на многое. Я не должен был этого говорить, он добр ко мне. Я хочу сказать, благодаря ему, я чувствую себя здесь… как дома. Дело лишь в том, что на мне лежит ответственность за вас, и я хотел узнать, не нужна ли вам моя помощь… Мадемуазель Лосон, надеюсь, вы ничего не скажете кузену?