Монике Мадлен Поль Ренье

1

Когда местный поезд подъезжал к станции, я подумала, не вернуться ли мне, пока не поздно, назад?

Всю дорогу — со вчерашнего вечера, с самой переправы через Ла-Манш — я собиралась с духом, убеждала себя, что поступаю не как безрассудная девица, а как разумная женщина, которая приняла решение и собирается довести дело до конца. Что будет, когда я доберусь до замка? Это зависело не от меня, но я пообещала себе, что буду держаться с достоинством. Вести себя так, будто совсем не волнуюсь. Скрывать от всех панику, которая охватывает меня при мысли об их возможном отказе. Никто не должен знать, как много значит для меня эта поездка.

Я чувствовала — впервые в жизни, — что моя внешность говорит в мою пользу. Мне двадцать восемь. В дорожном сером плаще, такого же цвета фетровой шляпе (никто бы не заподозрил, что я ношу ее для красоты), да после ночной дороги, я, конечно, выглядела не моложе своих лет. Незамужняя, я часто ловила на себе сочувственные взгляды. Знала, что за спиной меня называют старой девой, говорят, что я засиделась в невестах. Меня раздражала всеобщая уверенность в том, что для женщины смысл жизни заключается в служении мужчине. Мужская самонадеянность! Когда мне исполнилось двадцать три, я решила доказать беспочвенность этого утверждения и теперь верила в успех задуманного. В жизни могут быть и другие интересы. Я подбадривала себя тем, что у меня такой интерес есть. Поезд замедлил ход. Кроме меня на этой станции сходила только какая-то крестьянка с корзиной яиц в руке и курицей под мышкой.

Я вытащила на платформу сумки. Тут были все мои пожитки: несколько платьев и необходимые для работы инструменты.

У ограды стоял один-единственный носильщик.

— Добрый день, — поздоровался он с крестьянкой. — Поторопитесь, а то ребенок родится без вас. Говорят, у вашей Мари уже три часа, как начались схватки. К ней пошла повивальная бабка.

— Хоть бы на этот раз был мальчик! Ох, уж эти девочки. Одному Богу известно…

Видимо, я интересовала носильщика больше, чем пол будущего ребенка. Пока они болтали, он наблюдал за мной.

Убедившись, что я выгрузила все сумки, он шагнул вперед, собираясь дунуть в свисток, чтобы отправить поезд дальше. В этот момент на платформе появился пожилой мужчина. Он явно куда-то спешил.

— Эй, Жозеф! — крикнул ему носильщик и кивнул в мою сторону.

Жозеф посмотрел на меня, покачал головой и произнес:

— Здесь не проходил какой-нибудь господин?

— Вы из Шато-Гайар? — спросила я по-французски.

Я знаю этот язык с детства. Моя мать была француженка и, хотя при отце мы говорили только по-английски, между собой пользовались ее родной речью.

Жозеф недоверчиво подошел ко мне. От удивления у него даже слегка приоткрылся рот.

— Да, барышня, но…

— Должно быть, вы за мной.

— Нет, я встречаю господина Лосона. — Он с трудом произнес английское имя.

Я напомнила себе, что это препятствие — мелочь по сравнению с тем, что меня ждет, и улыбнулась как можно беспечнее. Ткнула в ярлычки на багаже: «Д. Лосон». Затем, на случай если Жозеф не умеет читать, объяснила:

— Я — мадемуазель Лосон.

— Из Англии? — спросил он.

Я заверила его, что так оно и есть.

— Мне говорили об англичанине.

— Здесь какая-то ошибка. Не англичанин, а англичанка.

Он почесал затылок.

— Ну что, поехали? — спросила я и кивнула в сторону сумок.

Мимо как раз проходил носильщик, и они переглянулись. Тогда я сказала тоном, не допускающим возражений:

— Отнесите, пожалуйста, багаж в… экипаж. Едем в замок.

Я долго вырабатывала в себе выдержку и хладнокровие — никто не заметил мучавших меня сомнений. Дома моя манера держаться действовала безотказно. Здесь тоже. Жозеф и носильщик понесли сумки к ожидавшей коляске. Я пошла следом. Через несколько минут мы уже были в пути.

— Далеко отсюда до замка? — спросила я.

— Около двух километров, барышня. Скоро вы его увидите.

Вокруг расстилался богатый винодельческий край. Стоял конец октября. Урожай убрали и теперь, наверное, готовились к новому. В стороне от нас остался типичный провинциальный городок: площадь, а на ней церковь и мэрия, узкие переплетающиеся улочки, лавки, дома. Наконец, вдалеке показался замок.

Никогда не забуду этой минуты. Хваленое благоразумие подвело меня. Позабыв о трудностях, на которые столь опрометчиво себя обрекла, я громко рассмеялась и воскликнула:

— Будь, что будет! Все равно я рада, что приехала.

Хорошо, что я сказала это по-английски: Жозеф ничего не понял. Я спросила:

— Это и есть Шато-Гайар?

— Да, барышня.

— Во Франции такие замки — не редкость. В Нормандии, например. Там держали в темнице Ричарда Львиное Сердце.

Жозеф хмыкнул, но я продолжала:

— Обожаю руины. Но сохранившиеся старые замки намного интереснее.

— Наш замок не раз был на волосок от гибели. Да, в дни террора его чуть не разрушили.

— Какое счастье, что этого не произошло! — Мой голос дрожал от волнения. Надеюсь, Жозеф этого не заметил. Замок очаровал меня. Вот бы пожить в нем, изучить его как следует. Я чувствовала: это для меня. Какая неудача, если я не приживусь здесь. Главное даже не в том, что я не знаю, что буду делать, если придется вернуться в Англию. Где-то на севере у меня была дальняя родственница — двоюродная сестра отца. Иногда он говорил мне: «Если со мной что-нибудь случится, ты всегда можешь поехать к сестрице Джейн. У нее трудный характер, и тебе придется несладко, но, по крайней мере, она выполнит свой родственный долг». Блестящая перспектива для женщины, переставшей думать о замужестве и живущей только своей гордыней.

Тетя Джейн!.. Нет, ни за что! Я дала себе слово. Лучше пойти в гувернантки и зависеть от прихотей равнодушных хозяев или капризов их строптивых детей, которые порой еще бессердечнее своих родителей. Лучше я поступлю в компаньонки к какой-нибудь старой брюзге. Иначе — не просто одиночество и унижения, но и необходимость отказаться от любимого дела, которое могло бы украсить мою серую жизнь.

Замок превзошел все мои ожидания. Иногда так бывает — действительность оказывается более волнующей и пленительной, чем картины, нарисованные воображением. Такие минуты редки, но когда они приходят, ими грех не насладиться. Я не знала, что ждет меня впереди, и от этого, быть может, еще острее чувствовала свое минутное счастье.

Я предалась созерцанию. Вот он высится над виноградным краем, величественный памятник архитектуры пятнадцатого века. Наметанным глазом я определила его возраст с точностью до десятилетия. В последующих двух веках замок очевидно перестраивался, но новшества не нарушили симметрии, скорее подчеркнули ее. По обе стороны от главного здания круглые башни. Парадная лестница, должно быть, в центре. Я неплохо разбираюсь в старинных домах, и хотя в прошлом часто обижалась на отца за его строгость ко мне, теперь благодарна ему за все, чему он меня научил.

Замок выглядел средневековым в полном смысле слова. Крепкие подпоры и башни придавали ему гордый, неприступный вид. Мощные стены с узкими прорезями окон роднили его с крепостью. Со смотровой башни над разводным мостом я перевела взгляд на окружающий ров — высохший, конечно. Теперь там зеленела сочная трава.

Старина Жозеф что-то мне говорил. Наверное, решил, что мужчина приехал или женщина — это не его дело.

— Да, — говорил он. — В замке ничего не изменилось. Его Светлость следят за этим.

Его Светлость. Человек, с которым мне предстоит столкнуться. Воображение рисовало холодного аристократа. В дни террора такие с высокомерным, безразличным видом проезжали по улицам Парижа, направляясь к гильотине. Меня ждет позорное изгнание.

— Какая нелепость, — скажет он. — Я приглашал вашего отца. Вы должны немедленно уехать.

Что толку говорить: «Мне можно доверять не меньше, чем отцу. Я работала с ним. По правде, в старинных картинах я разбираюсь даже лучше. Эту часть заказа он всегда поручал мне».

Часть заказа! Как объяснить надменному французскому графу, что в профессиональной работе реставратора женщина может разбираться не хуже, чем мужчина.

— Ваша Светлость, я сама художник.

Представляю себе его презрительный взгляд.

— Мадемуазель, ваши таланты меня не интересуют. Я посылал не за вами, а за господином Лосоном. Поэтому сделайте одолжение, покиньте мой дом (…резиденцию? …замок?) незамедлительно.

Жозеф посматривал на меня с некоторым подозрением. Ясно, ему странно, что Его Светлость вызвали к себе женщину.

Я умирала от любопытства, но расспрашивать о графе не решалась. В такой ситуации неплохо бы также узнать что-нибудь о жителях замка, но об этом не может быть и речи. Нет. Надо вести себя так, будто я не делаю ничего особенного, и моя уверенность передастся остальным.

У меня в кармане лежал запрос, хотя «запрос» — не очень подходящее слово. Граф не стал бы просить, он приказывал — как хозяин положения.

Надо думать, в своем замке он настоящий король. «Его Светлость, граф де ла Таль, вызывает Д. Лосон в Шато-Гайар для реставрации картин». Так что же я, — Дэлис Лосон. Вы подразумевали Даниеля Лосона? Увы, он умер десять месяцев назад, а дело перешло в мои руки, то есть к его дочери, уже несколько лет помогавшей ему в работе.

В переписке с графом отец состоял около трех лет. Тот был наслышан о нем — как об авторитетном знатоке старинных зданий и полотен. Естественно, что с детства я с почтением относилась к его занятиям. Почтение переросло в увлечение. Отец поддерживал мой интерес. Мы провели не одну неделю во Флоренции, Риме и Париже, где я усердно изучала сокровища мировой культуры; когда мне выдавалась свободная минута в Лондоне, я тоже шла в галерею. Мама не опекала меня слишком строго, отца почти полностью поглощала работа, и я большей частью была предоставлена самой себе. Мы мало общались с другими людьми, у нас не было друзей, и мне до сих пор немного не по себе в незнакомой компании.

Я была не самой красивой девочкой, знала об этом и втайне страдала, но вела себя с напускным куражом. Это отталкивало людей, они считали меня гордячкой. И все же мне хотелось делиться с кем-нибудь впечатлениями, я нуждалась в друзьях. Чужая жизнь всегда интересовала меня. Мне казалось, что со мной ничего такого произойти не может. С каким восторгом я слушала разговоры, не предназначавшиеся для моих ушей! У нас было двое слуг — старый и молодой. Как я любила сидеть на кухне, когда они рассказывали друг другу — один, соответственно, о своих болезнях, а другой — о любовных похождениях! В магазине, куда мы ходили с мамой, я замирала, прислушиваясь к разговорам покупателей. Если к нам кто-нибудь приходил, меня часто заставали, по выражению отца, «под дверью». Мне здорово за это попадало.

Правда, когда я поступила в художественную школу, мне удалось немного пожить своей собственной жизнью. Но это понравилось отцу еще меньше, потому что я влюбилась в одного молоденького студента.

Порой во мне просыпаются печальные романтические воспоминания о тех весенних днях, когда мы гуляли по Сент-Джеймсу и Грин-парку, слушали ораторов у Марбл Арч, ходили по берегу Серпентина в Кенсингтон Гарденз. Впоследствии эти места стали слишком волновать меня, и я перестала навещать их. Отец возражал против нашего брака, потому что у Чарлза не было денег. К тому же, серьезно заболела мама, ей потребовалась моя помощь.

Но все обошлось без трагедий. Наш роман расцвел весной, а к осени завял.

Видимо, отец не хотел, чтобы мне представился случай связать свою жизнь с кем-нибудь еще. Он предложил мне бросить художественную школу и работать вместе с ним. Сказал, что даст мне больше, чем школа, и был, конечно, прав. Я многому у него научилась, но вместе с тем потеряла возможность общаться с молодыми людьми моего возраста и жить своей собственной жизнью. Я либо работала, либо ухаживала за мамой. Ее смерть надолго выбила меня из колеи. Немного оправившись от горя, я почувствовала, что юность прошла. К тому времени я убедила себя, что непривлекательна для мужчин, и мое нетерпеливое желание любить и выйти замуж переросло в страсть к картинам.

— Это занятие по тебе, — сказал мне как-то отец. — Ты реставратор по натуре. Я знала, что он имеет в виду. Из беззаботного Чарлза я хотела сделать великого художника (может, поэтому мы и расстались). В маме мне хотелось восстановить былые силы и интерес к жизни. Я старалась стряхнуть с нее усталость, но никогда не пыталась переделать отца. Это было невозможно. Я унаследовала его характер, но не силу.

Помню, как пришло первое письмо из Шато-Гайар. Там было написано, что у графа де ла Таль есть картины, которым требуется реставрация. Кроме того, он желал бы получить у моего отца консультацию относительно некоторых восстановительных работ в замке. Может ли господин Лосон приехать в Шато-Гайар и оценить объем работ, а в случае достижения взаимной договоренности остаться там до их завершения?