Маривонн Микель - Королева Алиенора, неверная жена

— Откуда взялся этот сын священника, который хочет сотрясти мое королевство и нарушить мой покой[113]? — спрашивает он.

— Можно ли называть королем того, чей отец не носил короны, когда он был зачат? Такой ответ оскорбителен.

Генрих II встает, готовый ударить. Один из баронов встает между ними.

— Если бы он был моим сыном, я ручаюсь, что делил бы с ним земли, потому что храбрости и даже отваги этому человеку не занимать[114].

Жильбер пользуется случаем и удаляется. Томас, в свою очередь, совершенно ожесточается. Его последнее письмо Генриху II, в котором он пытается избавить короля от отлучения от церкви, похоже на крик любви:

Я очень желал бы видеть ваше лицо и говорить с вами[115].

Гром гремит, и объявляются приговоры. Последнее прошение, переданное Матильде аббатом Урбаном, заставило ее вздрогнуть. Она повторяет сыну слова Беккета:

— Верните Церкви Кентербери, от которой вы получили выдвижение и освящение, ее достоинство, достоинство ваших предшественников и наше. Верните ей в пользование и во владение все, что ей принадлежит: земли, деревни, церкви — все вплоть до малейшего из имуществ, которые отняли, украли у духовенства по вашему приказу.

В Шпионе, где живет король в июне, все находятся в беспокойстве. Он собирает совет с архиепископом Руанским, Ротру д’Уорвиком и нормандскими епископами. Наконец, Генрих принял решение, что Арнуль де Лизьё вместе с Роджером де Си отправится в Понтиньи к Томасу. Но Томаса невозможно отыскать. После возвращения Жильбера оба решили держать свои намерения в тайне. Томас обронил простым монахам в Понтиньи, что отправляется в паломничество. Он направил свои стопы в сторону Суассона[116], города госпитальеров. На четвертый день пути, вновь взяв посох странника, он направляется к Везле, бредя без передышки, покрываясь потом и молясь. Страдая от жажды, то теряя надежду, то вдохновляясь, он, в конце концов, обнаруживает расположенную на мысе базилику, посвященную Марии Магдалине, в виде передней части носа корабля, готового принять паломников. Беккет не знал, какую дорогу ему осталось пройти, чтобы забраться на холм. Он задумался о грешнице, о которой говорили, что она совершила путешествие в Рим, чтобы умолить императора пощадить Христа.

Томасу казалось, что его ждет Бернар Клервоский, этот безжалостный критик, сверлящий его острым взглядом. Томас чувствовал, как на него давит этот взгляд. Он должен совершить покаяние. Ему на ум пришли писания сего мудрого человека: «Вы сделаете честь своему сану священника не утонченностью вашего костюма, не роскошью экипажей, не великолепием вашего дворца, но безупречными нравами, усердием в духовных трудах, добрыми делами…»[117]

Он, Томас, выставлял напоказ подчеркнутую роскошь. И тут же, в пути, ему на память пришли слова, адресованные Бернаром сильным мира сего. В письме, адресованном Генриху Буарогу, архиепископу Санса, Бернар Клервоский был суров:

Кричат те, кто гол, кричат те, кто голоден, и они спрашивают вас: скажите нам, понтифики, что делает это золото на удилах ваших коней? Это золото, отводит ли оно от нас холод и голод? Кольца, двуколки, колокольчики, ремешки, усыпанные золотом, и тысячи узоров, столь же прекрасных своими расцветками, сколь драгоценных своим весом, свисают с шеи ваших мулов, но едва ли из жалости кинете вы своим братьям, чем прикрыть хотя бы наполовину их голые бока.

Прежде чем упрекать Генриха за его недостатки, Томас должен начать с покаяния. Он чувствует себя безнадежно одиноким, уничтоженным. Должен ли он осудить короля? Архиепископ сомневается в себе и спотыкается на паперти базилики. Он откладывает на завтра, на 12 июня — на Троицын день, — нелегкую миссию: объявить перед верующими об измене английских епископов, порабощенных королевской властью.

На следующее утро Томас принимается служить мессу. С утренней зари собралась многочисленная толпа. Видя с высоты своей кафедры эти внимательные лица, Томас умоляет Господа дать ему смелости говорить. В 1146 году Бернар видел перед собой Людовика VII и Алиенору, королевскую чету. Перед ним, Томасом, только незнакомцы, готовые его слушать.

Он выбирает непринужденный тон, чтобы рассказать им о своей жизни, о роли канцлера, потом о своем служении в сане архиепископа. Когда рассказывает о страданиях, которые он испытал во время своего изгнания, волна симпатии поднимается в толпе. Увлеченный этой верой, он осмеливается на то, чего опасался. «Благодарности в голосе они не услышат, когда я буду говорить о тех, жадных к деньгам и к власти, что льстят принцам и открыто предают Церковь в их пользу». Намек прозрачный. Генрих — первый виновный. Потом Томас представляет внимающей толпе свиток, содержащий Кларендонские установления, переданные ему королем. Он предупреждает об опасности, которую они собой представляют для Церкви и Папы. Те, кто думает, что взыскания, примененные церковным судом к церковникам, более легкие, чем для мирских и клириков, не произносят ни слова. Но когда Томас упоминает о жадности английской курии в окружении Генриха, все рукоплещут. Бернар Клервоский был популярен, несмотря на свой прямолинейный характер, потому что открыл для бедных хранилища с пшеницей цистерцианцев.

Критический момент приближается. Томас перечисляет имена членов из окружения Генриха, подлежащих отлучению от церкви. Во главе списка Джон Оксфордский, принесший присягу собранию выборных в Вюрцбурге немного более года тому назад, во время которого был назван раскольнический антипапа, Ричард Илчестер, последний архидьякон Пуатье, его сопровождавший, Ричард де Люсе, верный раб Генриха. Затем были названы второстепенные исполнители, наемники, жадные ландскнехты, которые выполняют грязные дела — конфискации имущества, недозволенные законом осуждения, преследования — на службе короля.

Когда Томас наконец-то останавливается, в нефе наступает тишина. Томас, взволнованный до слез, спускается с кафедры. За пределами земель и морей, с другой стороны Ла-Манша, вскоре узнают, что король Генрих II подлежит отлучению от церкви.

Как всегда, старую императрицу ожидают новые испытания. Ей не занимать ни энергии, ни воли, но в этой неравной схватке этой сильной женщине предстоит потерпеть поражение. На этот раз Матильда ощущает прикосновение крыльев смерти, а ей хотелось бы чувствовать себя необходимой близким и своему дорогому герцогству. Ее исповедник вынужден выслушивать нескончаемые перечисления даров и уступок, которые она совершила.

Она настоящая мать, она никогда не предавала своего сына. Она любит его и восхищается слишком сильно, чтобы отказать ему в помощи. Генрих смотрит на мать: она бледна, глаза кажутся больше от усталости и недуга, который ее гложет. Матильда лежит в своей кровати с пологом. Это приводит его в оцепенение. Он понимает, что она последний оплот и защитница единства семьи. Она сделала все, чтобы спасти их союз и сохранить к нему уважение детей. Но настал момент, когда императрица должна дать последние указания, потому что Господь призывает ее к себе. Она предпочла бы, чтобы болезнь отступила, но Господь решил по-другому, и Матильда смиренно благодарит его за то, что он позволил присутствовать матери при чудесном восхождении на трон ее грозного сына. Ведь он создал настоящую империю. Это столь желанная корона, и Генрих добился ее, и Матильда молит Бога, чтобы он помог ее сохранить.

Алиенора поспешно вернулась вместе с детьми, чтобы присутствовать при последних минутах Матильды. Императрица жестом просит, чтобы ей показали новорожденного, Иоанна, уже ставшего свидетелем несогласия и частых споров между своими родителями. Так же, как и капеллан Алиеноры, она замечает мрачность во взгляде малыша, его нервозность. Ему нет и десяти месяцев, а он уже быстро бегает, изматывая свою кормилицу. Однако Алиенора не так внимательна к мальчику, как была внимательна к старшим детям. Генрих, который наблюдает за ней, замечает это, и недостаток восхищения сыном он воспринимает как оскорбление в свой адрес. Тем временем старая Матильда делает знак Алиеноре подойти и, советуя невестке следить за единением семьи, благословляет ее. Генрих приблизился, чтобы слышать последние слова умирающей матери. Алиенора, более взволнованная, чем могла предполагать, отходит, поцеловав королеву-мать. Она собирает всех детей, а Генрих, словно маленький мальчик, наклоняется, чтобы лучше слышать голос матери, который часто раздражал его, но в то же время и предупреждал о подводных камнях, так часто встречающихся в жизни.

— Не мне, Генрих, поручать вам королевство, которым вы правите лучше, чем кто-либо другой. Вам удалось то, что ни ваш отец, ни я не сумели сделать. Однако будьте милосердным. Освободитесь от чувства непримиримости, которая со мной сыграла столько дурных шуток. Соблюдайте ваши обязательства, требуйте от советников верности по свободному согласию, а не в силу покорности. Постарайтесь их понять. Будьте умеренным, но вовсе не слабым с вашей семьей и окажите вашей супруге милость: вовлекайте ее в ваши действия, привлекайте к участию в разработке большего числа законов в ее Пуату. Вы вместе открыли собор в Пуатье, дайте ей возможность быть там вашей представительницей, когда вы отсутствуете в стране.

Высокий и тощий капеллан Гийом де Трейньяк неслышно направляется к постели, но императрице еще нужно многое сказать, прежде чем исповедаться. Она протягивает свои ослабевшие руки к Генриху Младшему.

— Следуйте путем, который начертан, дитя мое, и, пожалуйста, не истратьте на турниры деньги короны. Оставайтесь веселым, однако избегайте эксцессов жизни при дворе. А теперь дайте мне поговорить с вашей сестрой…

Брак внучки с Генрихом Львом для Матильды важнее, чем отлучение от церкви, произнесенное Томасом Беккетом. Ее самое заветное желание — чтобы внучка Матильда поднялась когда-нибудь на императорский трон Барбароссы. Она советует девочке совершенствовать образование: германские и романские языки, латынь. Быть красивой и кокетливой, но не чрезмерно. Внучке достаточно ее природной красоты, хороших манер, умения вести беседу. Побледнев, Матильда поняла, что ее судьба решена. Она подходит к бабушке, и та обнимает ее.

Ричард, в свою очередь, получает советы умирающей вместе со своим братом Жоффруа. Это уже не те неугомонные подростки прежних лет. Императрица понимает, что недооценивала Ричарда. Во взгляде внука она видит характерный для Плантагенетов огонь, который вызывает дрожь.

Слезы тихо текут по лицу старой женщины. Миряне, как и духовные лица, имеют право в последний раз приветствовать императрицу. Прошлое — семейное и государственное — уходит вместе с ней.

Тем временем у входа в зал нетерпеливо ждут несколько женщин. Они хотели бы получить последнее благословение Матильды. Но императрица слишком устала. И тогда великолепная блондинка безбоязненно и с вызовом подходит к собравшимся высшим должностным лицам, которые окружают кровать. Это Розамонда Клиффорд, одетая в белое — цвет траура у королев. Смерть Матильды это падение последнего препятствия ее союзу с Генрихом — так думает она. Смелым взглядом окинув зал, она ищет издалека одобрение Генриха, но тщетно. Склонившись вместе с Алиенорой над матерью, которая тихо угасает, он специально поворачивается спиной к любовнице, и та оказывается лицом к лицу с молодой великолепной Матильдой. Розамонда буквально рычит от ярости, но опускает глаза перед взглядом «маленькой лисицы», как называет свою сестру Генрих Младший, в свою очередь ставший хищником с острыми зубами. Розамонда сталкивается с реальностью, которой она не могла предвидеть: враждебностью старшей дочери короля, его любимицы. Только члены семьи должны остаться у одра королевы-матери.

Алиеноре хотелось бы приехать в свой любимый Пуату с ясной головой. Столько событий произошло после смерти королевы-матери. Военная кампания Нормандии и Бретани для Генриха превратилась в затяжную войну; братоубийственный поединок с Беккетом наложил отпечаток на его внешность — король стал еще больше похож на хищника, рвущего на куски свою добычу. Дикие вспышки гнева все чаще обрушивались на близких. Советники не знали, как с ним разговаривать. Если перед ним оказывался какой-либо льстец, Генрих проявлял бдительность. Если же высказывали мнение, противоречащее его собственному, он кричал об измене. Владея значительной частью мира, он уже не мог владеть собой. И он больше не слышал голоса Томаса Беккета.

Лишь собственная мать умела его урезонить. Иногда Алиенора упрекала себя, что ей это не удавалось. Она поддерживала мужа со всей своей страстностью на пути к власти, воодушевляясь тем, что является супругой этого выдающегося завоевателя. Теперь он отворачивался, когда они встречались в коридорах замка. Говорить им было не о чем. При дворе не знали, как себя с ней вести, потому что то, что королева в немилости, ни для кого не было секретом. Однако Розамонда тоже не завоевала благосклонности короля. Советники, придворные, угодники боялись быстрого суда своего владыки и, в конце концов, вздохнули с облегчением, когда он ушел на войну.