На обоих были полумаски, что, однако, не смутило слуг, сюда с открытыми лицами обычно не ходили, если понадобится, хозяин сам попросит снять маски. Почти сразу пришедших провели в большой кабинет и оставили ждать.

Стоило мужчинам войти внутрь странного дома, как в конце улицы показались носилки, явно принадлежащие знатной даме. Убедившись, что на улице никого нет, один из слуг, сопровождавших носилки, постучал в дверь, но совсем другим стуком. Увидев, что дверь открывается, слуга склонился к носилкам:

— На улице никого, мадам.

Полная женская фигура, чуть переваливаясь, прошествовала в дом.

В это время к первым посетителям уже вышел хозяин и, задав несколько вопросов, кивнул головой:

— Любовное зелье возможно, только подумайте, прежде чем на него решаться, вдруг ваша дама вам надоест, отделаться от нее будет сложно, это ведь приворот.

Один из мужчин толкнул локтем другого:

— Я же говорил, последняя любовь…

— Снимите маски, если хотите, чтобы я говорил с вами дальше. И я должен знать, для кого предназначен этот приворот. Кто вы?

— Я Аннибал де Коконнас. А это мой друг Бонифас де Ла Моль. Приворот для наших любовниц.

— У них есть мужья?

— О да, дамы замужем.

В эту минуту в кабинет бесшумно вошел молодой человек, что‑то сказал на ухо хозяину. Козимо Руджиери усмехнулся:

— Извините, я должен вас покинуть на некоторое время. Пока подумайте над моими словами, как бы приворот не натворил беды…

С этими словами он вышел, в то время как его ученик остался стоять у двери, сложив руки на груди.

Влюбленным стало не по себе, может, и правда не стоило связываться? У Аннибала с герцогиней Неверской связь давно, и у Ла Моля с королевой Наварры все складывалось хорошо, во всяком случае, ключ для двух дверей потайной лестницы пригодился…

Козимо Руджиери плотно прикрыл за собой дверь и низко склонился перед своей покровительницей и постоянной клиенткой:

— Мадам, вы могли вызвать меня…

— Кто там? — кивнула Екатерина Медичи на дверь кабинета.

— Два влюбленных дурака, которым не терпится приворожить своих красоток так, чтобы о мужьях и думать забыли.

Королева‑мать усмехнулась:

— Кого привораживают?

— Пока не знаю, но давать настоящее средство не намерен, достаточно подделки. Какие‑то Коконнас и Ла Моль.

При втором имени Екатерина Медичи вскинула голову:

— Это не простые дворяне, совсем не простые. Это придворные моего младшего сына, за которым глаз да глаз, а Ла Моль любовник моей дочери Маргариты. Значит, хотят приворожить…

Выпуклые глаза королевы‑матери никогда не становились узкими даже в момент раздумий, Руджиери казалось, что они, наоборот, еще больше вылезают из орбит. Она знаком подозвала мага ближе к себе. Их тихий разговор не услышал бы даже паук на стене, но подслушивать некому, дом Руджиери хранил свои тайны, тем более если они касались королевы Екатерины Медичи…

— А ты говоришь, не стоило приходить!

— Ну что, не передумали приваживать своих голубок? Было видно, что почти передумали, однако Руджиери не мог позволить, чтобы два влюбленных кавалера ушли ни с чем.

— Если у вас все так серьезно, можно попробовать не зелье, а нечто более крепкое.

Коконнас, который уже приходил сюда за помощью, решил не рисковать, все же любовником Генриетты он был уже не первый месяц, пришел скорее вместе с Ла Молем, а вот приятелю посоветовал:

— Попробуй!

— Правда ли, что эта любовь для меня последняя?

Маг внимательно посмотрел в глаза красавца и вздохнул:

— Да. Но мне кажется, что вы много любили…

Руджиери увидел над Ла Молем ореол смерти, хотя мог бы сказать об этом с уверенностью без своих способностей, он слишком хорошо знал, что те, кто попал в орбиту интересов королевы‑матери, выживали редко…

Дом Руджиери имел переход в соседний, стоявший с заколоченными ставнями, и из него выход на соседнюю улицу, не менее мрачную и пустынную. Если бы кто‑то понаблюдал, то решил бы, что посетители в дом только входят, но не выходят. С важными посетителями так и было, их выпускали на другую улицу, при этом отсвет факелов, с которыми гостей вели по переходу к пустующему дому, принимался случайными прохожими за отблески адского огня. Руджиери боялись, они действительно были очень опытными магами и парфюмерами, но своими умениями не разбрасывались.

Но те, кто хоть раз попробовал средства, приготовленные братьями, приходили и приходили снова. Магия притягивает, воспользовавшись такой силой, отказаться от нее уже невозможно.

Обратно приятели не сразу выбрались к мосту, потому что не сразу сообразили, где находятся. Хорошо, что на этой улице даже грабители не обитали, иначе жизнь Коконнаса и Ла Моля прервалась бы в тот же вечер, настолько они были растеряны. — Я пользовался приворотом.

— Действует?

— Ага. Только потом и правда трудно отвязаться.

— Не по душе мне все это, — вздохнул Ла Моль. — Мы ведь католики, мессы стоим, исповедуемся, причащаемся, а вот пошли булавками в восковые куклы тыкать.

Он невольно прижал свою куклу, спрятанную под камзол на груди, казалось, воск до сих пор горячий и жжет кожу даже сквозь ткань рубашки.

Коконнас испугался:

— Ты вот только не вздумай кому‑нибудь сказать, даже исповеднику! Не то сожгут на костре или вообще четвертуют, вот и станет эта любовь последней.

Он уже жалел, что повел своего приятеля к магу, Ла Моль известен как истовый католик, мессы стоит не просто ежедневно, а по три‑четыре в день, возьмет и скажет на исповеди… Какие после этого неприятности могут случиться, одному господу известно.

При мысли о последствиях Коконнас невольно перекрестился, попробовал сделать это и Ла Моль, но вспомнил о кукле на груди, и рука сама застыла.

Едва добравшись до своей комнаты, Ла Моль поспешил спрятать куклу в королевской мантии подальше, он не знал, что теперь делать с этим созданием Руджиери, но и просто выбросить тоже не решался, боясь, чтобы это не повлекло беду на саму королеву Наварры, которую кукла изображала.

Екатерина Медичи только хмуро поинтересовалась: — Взяли?

— Один.

— Кто?

— Ла Моль. Кукла в королевской мантии.

— Не проболтается?

— Может и проболтаться, но это даже выгодней.

Ла Моль не проболтался, он не из болтливых, недаром герцог Алансон и Генрих Наваррский привлекли его к своему плану побега. На вопрос Бонифаса, будет ли вместе с ними королева Наварры, Генрих Наваррский насмешливо блеснул глазами: — Нет, мадам останется дома.

Именно потому Ла Моль страдал куда сильней Коконнаса, он понимал, что как только побег удастся, путь к Маргарите для него будет отрезан, самого Бонифаса ко двору больше не допустят, а Маргариту не выпустят. Но попытка убедить герцога Алансона, что бежать вместе с мужем должна и королева Наварры, ни к чему не привела, Алансона мало интересовали супружеские связи своего друга и то, что сестра останется принимать все шишки на себя, Франсуа был занят только собственными мыслями.

Подумав, Ла Моль решил, что бежать вместе с сильными мужчинами — Генрихом Наваррским, Конде и Алансоном — Маргарите будет трудно, но не посвятить в эти планы возлюбленную не смог. На сей раз Маргарита решила молчать как рыба, что бы ни случилось, хватит с нее обвинений в предательстве. К тому же голова королевы была куда больше занята успешными визитами по потайной лестнице самого Ла Моля, чем намерениями его герцога и ее мужа. Хотят бежать? Да пусть бегут! Жаль только, что с ними вынужден будет бежать и Ла Моль.

Проболтался… Генрих Наваррский! Если его супруга переживала из‑за предстоящей разлуки с Ла Молем, то сам король страдал из‑за потери для себя стройных ножек и соблазнительной попки мадам де Сов. Он ничуть не сомневался, что его место в постели красотки тут же займет Генрих де Гиз, и эта потеря казалась невосполнимой.

Мадам де Сов была хорошо обучена своей наставницей королевой‑матерью, она чутко уловила настроение любовника, и тот признался в планах побега в независимое княжество Седан, откуда можно было начать новые действия. Чтобы не вызвать подозрений, Шарлотта разыграла целый спектакль, рыдая якобы от горя, что они не смогут видеться.

Тот не выдержал:

— Я что‑нибудь придумаю…

Ночной бабочке было абсолютно наплевать на выдумки короля Наварры, напротив, она не могла дождаться, когда его потные ноги перестанут пачкать ее постель, но и скрыть от королевы‑матери столь важную информацию тоже не могла.

Стоило Генриху Наваррскому покинуть спальню красотки, как она тут же помчалась к Екатерине Медичи.

Королева‑мать была еще в постели, но верную шпионку приняла: если Шарлотта де Сов так спешит, значит, что‑то важное. Услышав новости, Екатерина Медичи сделала знак Шарлотте, что та свободна, а сама на некоторое время осталась лежать, пытаясь уловить какую‑то мелькнувшую интересную мысль. Неужели это то самое везение? Алансон, Конде и Наварра решили бежать, и супруг Маргариты сдуру выложил все любовнице, переживая, что не сможет тискать ее вволю? То, что эта троица против Карла, никого не удивляет, скорее, королю Наварры на Карла наплевать, он рвется в свое крошечное королевство, но отпускать его нельзя никак. Ни одного из заговорщиков отпускать нельзя.

Но теперь королеве‑матери было мало простого затворничества беспокойных любителей побегать, нужно устрашение такое, чтобы мысли о побеге больше не возникало. Нет, не вторая Варфоломеевская ночь, хватит и одной, но казни нужны обязательно, пусть всего несколько, но показательно жестоких! Казнить каких‑нибудь мелких дворянчиков вроде тех двух дурачков, что тычут булавками в восковых кукол у Руджиери…

От этой мысли королева‑мать даже села на постели.

— Одеваться!

Генриха Наваррского удивил вид выходившей из покоев королевы‑матери Шарлотты де Сов. Он оставил любовницу нежившейся в постели всего полчаса назад, почему она здесь? Еще не веря собственным подозрениям, поинтересовался: — Мадам, что вы делали у королевы в столь ранний час?

Де Сов смутилась, что‑то промямлила, что королева вызывала ее написать письмо…

— Письмо? Для этого есть секретари.

— Я так и ответила, но есть темы, которые королева не доверяет даже своим секретарям.

— А вам можно доверить все?

Шарлотта поспешила откланяться, сделав вид, что выполняет какое‑то поручение королевы. Генрих понял, что его подозрения вовсе не беспочвенны, то, что он утром сказал любовнице о побеге, уже известно королеве‑матери! Он метнулся к Маргарите:

— Что вам известно о готовящемся побеге? — Лучшая защита — это нападение. — Не вы ли рассказали королеве‑матери о нем? Снова предали?

На сей раз Маргариту застать врасплох не удалось, она фыркнула, как кошка:

— Я не видела королеву уже несколько дней, потому что не выхожу из своей спальни по известным вам причинам. А вот вы вполне могли разболтать все своей любовнице! Разве вы не знаете, что она шпионка королевы?

Генрих почти беспомощно вздохнул:

— Что делать?

— Все отрицать, а если скажут про де Сов, заявите, что так проверяли ее на готовность помогать побегу. И надо предупредить Франсуа, чтобы он по наивности ничего не сболтнул.

Франсуа предупредили, оба заговорщика вели себя именно так, как посоветовала Маргарита, — все отрицали, делали вид, что не мечтают о другой доле, кроме как о жизни в Лувре, что лучше не жилось нигде и никогда.

Но до этого произошли события, которые оставили на сердце Маргариты неизгладимый след.

Пока Генрих Наваррский по мудрому совету своей жены предупреждал Алансона, королева‑мать отправилась к сыну. Карл только встал и намеревался прослушать мессу, когда к нему почти бегом вошла мать. — Сир, мне нужно поговорить с вами наедине. Отпустите всех.

Тон не терпел возражений, но король попытался отшутиться:

— Да, мадам. Что случилось, новый переворот?

— Почти.

Услышав о подготовке побега, Карл впал в бешенство, его руки вцепились в край стола так, что побелели костяшки пальцев, ноздри раздулись, дыхание перехватило. С криком: «Арестовать их всех!» — он рванул край стола вверх, тот перевернулся, опрокинув все стоящее на нем.

Началось не просто разбирательство, королева‑мать инициировала обыски. Конечно, ни у Алансона, ни у Наварры ничего не нашли, да и что могло быть. Зато у придворных герцога Алансона Ла Моля и Коконнаса нашли фигурки из воска, проткнутые булавками. Причем кукла, обнаруженная у Ла Моля, была одета в королевскую мантию и на голове имела корону!

Дело дошло до суда, Маргарита попыталась помочь мужу, написав за него пространную и довольно эффектную защитную речь. А вот Ла Моля спасти не удалось. Ему вменили попытку нанести вред королю путем магических действий. Ла Моль и Коконнас были подвергнуты пыткам и осуждены на казнь. Когда Коконнас пытался объяснить, что эти фигурки обозначают не короля, а королеву, Ла Моль невесело усмехнулся: