Виктория Холт - Королева Шотландии в плену

— Как она восприняла это известие? — спросила Бесс своего мужа.

— Она уже слышала так много плохих известий, что даже это не вывело ее из оцепенения.

— Бедняжка! Мне жаль ее. Печально, что в последние месяцы ее тюремное заточение было столь строгим. Я до смерти устала от Шеффилда. Как мне хочется насладиться красотой моего любимого Четсуорта!

— Что вы задумали?

— За последние месяцы она превратилась почти что в инвалида. Она нуждается в смене обстановки. Я спрошу королеву, нельзя ли нам посетить Четсуорт. И как знать, если она разрешит, то, может быть, мне удастся отвезти королеву Скоттов на ванны в Бакстон. Они помогли вам. Я уверена, что они также пойдут на пользу и ей.

— И вы думаете, королева прислушается к вашей просьбе?

— Вы что, глупец, Шрусбери? Сейчас как раз настал момент для нее проявить свою снисходительность. Никогда еще фортуна не была столь безжалостна к вашей романтической королеве. Я напишу Елизавете. И клянусь, что очень скоро мы покинем Шеффилд и отправимся в Четсуорт… а вполне возможно, что и в Бакстон.

Как только Мария вновь оказалась в Четсуорте, она почувствовала себя счастливее. С каким восторгом она снова пошла в сад на вершине башни и там вместе с Сетон и Джейн Кеннеди порадовалась, увидев, что посаженные ею растения, за которыми она так заботливо ухаживала, цветут.

Шрусбери был уверен, что ей не предоставят большей свободы, и оказался прав. Она шла из своих апартаментов к озеру и через мост в сопровождении охранников. Они оставались стоять вокруг озера, так что оттуда она не могла сбежать, и хотя, глядя с балюстрады, она всегда видела кого-нибудь из них, по крайней мере, она могла наслаждаться свежим воздухом.

Бесс постоянно рассказывала ей о том, как ванны Бакстона помогли графу Шрусбери, и обе, и королева и графиня, написали Елизавете, умоляя ее позволить Марии полечиться там.

Стоял август, и к концу месяца заканчивался сезон, благоприятный для принятия ванн. Мария отчаялась когда-либо получить разрешение на поездку в Бакстон, а желание попасть туда превратилось для нее в страсть. Она постоянно говорила об этом.

— Я знаю, что если бы смогла принять ванны, то снова была бы здоровой, — заявила она.

Сетон поддерживала ее. Теперь Мария могла целый день не упоминать о смерти Норфолка или о доблести защитников Эдинбургского замка. Она тосковала по маленькому Джеймсу, но это будет продолжаться всю жизнь. Ее все еще беспокоила судьба Джорджа и Вилли Дугласов и всех тех, кого она называла своими бедными заблудшими овцами. Но ее страстное желание посетить Бакстон в большой мере способствовало отвлечению от грустных мыслей. «И, — думала Сетон, — если бы

только мы смогли поехать туда, то я уверена, что она обязательно бы поправилась благодаря ее вере в эти ванны».

Август подходил к концу, когда Елизавета даровала свое разрешение, злорадствуя при этом, что поскольку сезон уже практически закончился, то это посещение ванн, несомненно, пойдет не на пользу, а во вред королеве Скоттов.

Но когда Мария услышала, что может ехать — как бы ни было поздно, — она пришла в восторг.

Она снова выглядела помолодевшей, готовясь к поездке из Четсуорта в Бакстон.

Путь был недолгим — всего каких-то тринадцать или четырнадцать миль, — но уже сама поездка по этой красивой дороге, идущей через холмы, делала Марию почти счастливой.

К ней уже стал возвращаться румянец, и Сетон с восторгом наблюдала за такой переменой в ней. Какая ирония судьбы, думала она, что они, когда-то возвышенно мечтавшие о возвращении на трон, теперь могли испытывать восторг от перспективы поездки в Бакстон.

Климат здесь был более благоприятным для здоровья, чем даже в Четсуорте, не говоря уж о тусклом Шеффилде.

Дом Шрусберов в Бакстоне назывался Нижний Бакстон; именно там и остановилась Мария. Это был очаровательный дом, защищенный от ветров холмом, у подножия которого он расположился. Там был прекрасный горный воздух.

Шрусбери приказал, чтобы все приезжие покинули курорт до приезда Марии, чтобы исключить возможность подготовки ее побега. Вся общественная жизнь этого веселого маленького городка немедленно прекратилась. Королеве не разрешалось никуда ходить без сопровождения охранников.

Она и не смела подумать, что будет по-другому, но она настолько уверовала в эти ванны и так радовалась пребыванию в столь благоприятной для здоровья местности, что начала поправляться.

Она заставляла графа Шрусбери рассказывать ей о замечательном выздоровлении, которое принесли ему ванны Бакстона, и он, никогда не желавший говорить о болезнях, неустанно повторял, насколько слабым он был до принятия ванн и как окреп после них.

— Своим выздоровлением вы обязаны вашей жене, — напоминала ему Мария — Если бы она не была такой решительной и не рискнула вызвать неудовольствие Елизаветы, вы не были бы таким, как сейчас.

Шрусбери угрюмо кивнул. Он действительно во многом обязан Бесс, но не любил, когда ему напоминали об этом. Казалось, это делало его поведение по отношению к Элеоноре, как никогда, заслуживающим порицания. А ему требовались оправдания для этого. Он говорил себе, что никакому мужчине не понравится, когда женщина ведет себя как командир, сколь бы полезной ни была ее властность; мужчине хочется симпатии, взаимопонимания, особенно если на него возложена такая тяжелая обязанность — охранять самого опасного государственного преступника всех времен. Он твердил себе, что любой мужчина на его месте стал бы везде искать возможность расслабиться. Мужчина должен быть святым, чтобы не воспользоваться поддержкой и удовольствием, которое предлагала ему Элеонора.

Ее сейчас не было с ним; он не мог настаивать, чтобы она сопровождала их в Бакстон, опасаясь, что Бесс начнет подозревать. Достаточно того, что она переезжала с ними из Шеффилда в Четсуорт и обратно. Он успокаивал себя тем, что визит в Бакстон должен быть недолгим.

Он искал себе оправдания: «Я дошел до такого состояния из-за тревог, которые тяжелым грузом давили на меня. Они до сих пор остаются. Мне надо как-то расслабляться. Мне нужно забывать об этих постоянных заботах. А как я мог бы легче отвлечься от них, чем в объятиях Элеоноры?»

Граф Шрусбери подробно рассказывал Марии о своей болезни. К ним присоединилась Бесс, и он заметил улыбку, играющую на ее губах. Когда они остались наедине, она сказала ему:

— Я вижу, вы нашли сочувствующего слушателя в лице вашей королевы.

— Она попросила меня рассказать ей о пользе, которую принесли мне ванны.

— И вы с удовольствием это сделали. Вы никогда окончательно не поправитесь, Шрусбери, пока будете с таким удовольствием рассказывать о ваших болезнях.

— Надо, чтобы у меня эта болезнь не повторилась, — холодно отпарировал он.

— Тогда не вспоминайте о ней с такой любовью. Вы с такой нежностью говорите о своих болях. Какая я не сочувствующая жена! Насколько отличается ваша прекрасная королева; она слушает, и ее очаровательные глазки полны сочувствия бедному Шрусбери. Очаровательные глазки не выходили бы Вас, не вернули бы вам здоровье, Джордж Талбот; не помогли бы вам и участливые вздохи. Помните об этом.

Да, он помнил. Поэтому сейчас, вдали от Элеоноры, он испытывал такие угрызения совести. Возможно, он хотел положить конец их связи. Благородный граф и служанка! Конечно, такое случалось сплошь да рядом, но для него это не было мимолетным увлечением. Наверное, вернувшись в Четсуорт, он разорвет их взаимоотношения. Да, он должен это сделать. Бесс может подшучивать над его страстью к королеве Скоттов; но что сказала бы она, если бы она узнала о его связи с Элеонорой Бритон?

Он мог представить поток резких упреков, и знал, что такая женщина, как Бесс, на словах не остановится. Он предупреждал себя, что должен всерьез подумать о том, чтобы положить конец этой связи.

Но он знал, что не сделает этого.

Дни, проведенные в Бакстоне, стали самыми счастливыми в жизни Марии с того момента, как она попала в плен. Теперь она ходила своей прежней упругой походкой, а из ее комнат в Нижнем Бакстоне доносился смех. Иногда она даже играла на лютне и пела песни, которыми когда-то приводила в восхищение французский двор.

«Как мало нужно для того, чтобы восстановить ее хорошее настроение и поправить ее здоровье», — думали те, кто любил ее. Она оставалась молодой, и всегда расцветала, когда жизнь дарила ей хоть небольшую радость. Боли в ее суставах исчезли бы, если бы она имела хоть чуть-чуть более комфортные условия, а не проводила дни и ночи в апартаментах, продуваемых сквозняками.

Однажды организовали экспедицию к Пул'с Хоул, и Мария поехала туда в сопровождении своих друзей и охранников. Пещера у подножия Гринлоу Хилл находилась всего в полумиле от Бакстона, и, подъехав туда, Мария настояла на том, чтобы слезть с коня и войти в пещеру. Окруженная своими дамами, охранниками и факельщиками, низко наклонившись, она направилась по скользкому проходу, иногда предупреждающе подавая голос сопровождающим. Некоторые дамы вздрагивали, глядя на поток внизу, так как на этих камнях можно было запросто поскользнуться и упасть. Но Мария шла дальше, пока не приблизилась к группе сталактитов. Она остановилась полюбоваться ими, приглашая сделать это и своих друзей.

Пещера, освещенная факелами, представляла таинственное зрелище, и королева восхищалась, как ребенок.

— Дальше идти опасно, — предупредил один из стражников, и Мария тотчас согласилась, что им следует повернуть обратно.

Тогда Сетон сказал:

— Давайте назовем эту группу сталактитов столбами королевы Марии.

Мария рассмеялась, проявляя всю свою прежнюю веселость.

— Стоило зайти так далеко, чтобы назвать их в мою честь, — добавила она.

Затем с одной группой факельщиков впереди, а другой позади группа направилась к выходу из пещеры и обратно в Нижний Бакстон.

Счастливые дни в Бакстоне пролетели быстро. С приходом сентября необходимо было вернуться в Четсуорт.

Весь сентябрь и октябрь Мария чувствовала себя прекрасно. Ей нравилось сидеть со своими подругами над гобеленом и вспоминать посещение Бакстона.

— В следующем году, — говорила Мария, — мне бы хотелось поехать туда на весь сезон. Как приятно было бы провести там июнь, июль и август…

Внезапно она умолкла, и на ее лице появилось печальное выражение. Сетон, наблюдавшая за ней, поняла. Мария думала о том, что привыкла к положению узницы королевы Англии.

В конце октября погода переменилась, и солнечные дни, проведенные в Бакстоне, казались очень далекими.

— Я благодарю Бога, — сказала Сетон, — что мы в Четсуорте. С приближением зимы в Шеффилде не было бы так уютно.

— Или в Татбери! — с содроганием добавила Мария.

«Вот и опять, — подумала она, — я проявляю покорность своей судьбе. Я думаю как узница, и я признательна за поблажки узнице».

Бесс в мрачном настроении вошла в ее апартаменты.

— Приказ от Елизаветы, — объявила она, и Мария поняла, что Бесс рассержена тем, что ей приказывают покинуть ее любимый Четсуорт.

— Надеюсь, нас не выгоняют из Четсуорта, — сказала Мария.

— Боюсь, что так. Ее величество узнала, что вы снова жалуетесь на нее. Она заявляет, что поражена вашей неблагодарностью.

— Неужели я должна быть признательна за столь долгое тюремное заключение?

— Кто-то рассказывает сплетни ее величеству. Она очень недовольна. Она боится, что вам слишком вольно живется в Четсуорте. Мы должны немедленно вернуться в Шеффилд.

Мария снова вернулась в Шеффилд, и все ее приближенные заметили перемену в ней. Она уже не была той полной надежд молодой женщиной, которая верила в то, что ее скоро освободят и восстановят на троне. Казалось, что она смирилась с жизнью, как будто сказала себе: «Все идет так, как и должно быть, а следовательно, мне надо постараться сделать эту ограниченную жизнь как можно радостнее для тех, кто пожертвовал собой и находится рядом; и я могу придумать что-нибудь, чтобы сделать жизнь приятной».

Поскольку после Бакстона она чувствовала себя намного лучше, она попыталась внести хоть немного веселья в свои апартаменты. Она решила создать прекрасный гобелен и написала французскому послу, обращаясь с просьбой купить ей материалы во Франции. Она объяснила своим дамам, что там он сможет достать материалы более красивых расцветок, чем те, которые можно купить в Лондоне, и шелк там тоньше.