Она взяла Библию и поклялась на ней.

— Я никогда не желала смерти королеве Англии и никогда не пыталась сделать это, так же как и никому на свете.

Кент с презрением посмотрел на Библию и сказал:

— Поскольку это — папское евангелие, клятва, данная на нем, ничего не стоит.

— По-моему, это истинное евангелие, — ответила Мария. — Может, вы предпочли бы, что бы я поклялась на вашей, в которую я не верю?

Фанатичный Кент предупредил ее, что, поскольку ее смерть близка, она должна подумать о сохранении души, обратившись в истинную веру.

— Я долго прожила в истинной вере, милорд, — ответила она. — Я не изменю ее сейчас. — Она повернулась к Шрусбери: — Когда я должна умереть?

— Завтра утром, в восемь часов. — Шрусбери опустил глаза, и, когда он говорил, голос у него дрожал.

— У меня осталось совсем немного времени, — сказала Мария.


В Фотерингее часы пробили шесть.

Мария позвала Джейн Кеннеди и Элизабет Керль.

— Мне осталось жить всего два часа, — сказала она. — Давайте оденьте меня, как на праздник.

Они помогли надеть ей кафтан из черного атласа и нижнюю юбку из темно-красного бархата; чулки у нее были бледно-голубые с серебряными стрелками, туфли — из тонкой испанской кожи. За эту ночь они сшили ей камзол из прекрасной шотландки, который закрывал ее от талии до шеи. Когда они помогли ей надеть его, она произнесла:

— Мои друзья и в смерти не покидают меня. Я знаю, что мое тело будет прилично прикрыто даже тогда, когда я не смогу этого видеть.

Джейн Кеннеди отвернулась, не в силах ответить ей. Мария тронула ее за плечо.

— Не расстраивайтесь, Джейн. Я давно ждала этого. Старайтесь принять это так же, как я. Но мне не хочется, чтобы мое тело после смерти выглядело неприятным. Так что прикройте его прилично.

Джейн смогла только кивнуть.

— Теперь мое платье.

Они помогли ей надеть ее вдовье платье из черного атласа с вышивкой, золотую цепь с ароматическим футлярчиком и образком Святого агнца и цепь с крестом.

Ее маленький скайтерьер вскочил на стол и уставился на нее удивленно. Она обернулась и погладила его по голове.

— Вам придется позаботиться о нем, когда меня не станет. Бедная маленькая собачка еще не понимает, что мы прощаемся навсегда.

Элизабет Керль проговорила:

— Не бойтесь за него, ваше величество. Но я думаю, что он непременно умрет от горя… боюсь, что и я тоже.

— Нет, вы должны жить. И помните: ваше горе больше, чем мое. Не скорбите по мне. Вас освободят из этой тюрьмы. Думайте об этом.

Но ни Джейн, ни Элизабет не могли вымолвить ни слова. Они отвернулись. Затем Элизабет принесла вдовий капор, сделанный из батиста и тончайших кружев, который они надели на каштановые волосы, а сверху поместили белую газовую вуаль.

— Ну вот, — сказала она, — теперь я готова. Одета как на праздник. Оставьте меня одну ненадолго… я помолюсь, чтобы Бог дал мне мужество, которое может мне понадобиться.

Они покинули ее, и она вошла в свою молельню, где простояла на коленях до рассвета того зимнего утра.


Часы пробили восемь, и Мария вновь была со своими верными подругами.

— Я закончила свои дела с этим миром, — произнесла она. — Давайте преклоним колени и помолимся вместе в последний раз.

В таком виде их застали Шрусбери, Кент и Паулет, явившиеся, чтобы отвести ее в зал, где должна была состояться казнь.

Когда эти люди вошли в ее апартаменты, ее слуги зарыдали.

Паулет твердо заявил, что больше нельзя медлить, и траурная процессия тронулась от апартаментов королевы к залу. Но когда они достигли наружной двери галереи, он сказал им, что остальные не должны идти дальше. Этот приказ вызвал такую бурю негодования, что было решено, что королева может выбрать только двух своих женщин и четырех слуг, которые будут сопровождать ее на эшафот. Она выбрала Джейн Кеннеди и Элизабет Керль, а также сэра Эндрю Мелвила, врача Бургойня, хирурга Гауриона и аптекаря Жервеса.

Сделав выбор, она повернулась к остальным и в последний раз попрощалась с ними. Это была глубоко потрясающая сцена. Они бросились к ее ногам, и мужчины плакали вместе с женщинами. Даже когда их разделили с госпожой и закрыли перед ними двери, в зал доносились звуки их плача.

Мелвил тихо всхлипывал, идя рядом с ней.

— Горе мне, — сказал он, — что на меня ляжет такая тяжелая обязанность, привезти это ужасное известие в Шотландию.

— Не плачь, Мелвил, мой добрый и верный слуга. Лучше радуйтесь, что видите конец долгих страданий Марии Стюарт. Знайте, друг мой, что этот мир всего лишь суета сует, и он полон горя. Я — католичка, вы — протестант, но Христос один, и я призываю его в свидетели, что я умираю, верная своей религии, будучи верной дочерью Шотландии и Франции. Передайте от меня привет моему дорогому и горячо любимому сыну. Скажите ему, чтобы, помня о моем примере, он никогда слишком не полагался на человеческую помощь, а только на помощь Господа Бога…

У Мелвила продолжали течь слезы, и она отвернулась от него, так как его печаль лишала ее присутствия духа.

— Прости, Господи, тех, кто жаждал моей крови, как олень жаждет ключевой воды, — проговорила она. — Ох, Мелвил, осушите ваши глаза. Прощайте, мой добрый друг. Молитесь за свою королеву и госпожу.

Процессия во главе с шерифом и его людьми направилась в зал. За ними шли сэр Эмиас Паулет и сэр Друэ Драри, далее следовали граф Кентский и Роберт Бийл. Граф Шрусберийский шел перед Марией, чей шлейф несли Мелвил, Джейн и Элизабет. Процессию замыкали врач, хирург и аптекарь королевы.

В зале недалеко от помоста, возведенного для этой страшной цели, полыхал огонь в огромном камине. Помост площадью около четырех квадратных метров и высотой меньше метра имел ограждение вокруг. На помосте была плаха и топор.

Примерно сотне зрителей разрешили стоять в зале.

Марии трудно было подниматься на помост, настолько болели у нее ноги, и сэр Эмиас шагнул вперед, чтобы помочь ей.

Она улыбнулась ему.

— Благодарю вас, сэр, — сказала она. — Это последние хлопоты, которые я доставляю вам.

Она увидела, что на помосте стоит стул, покрытый черной тканью, и села на него, пока Бийл зачитывал смертный приговор.

Когда он закончил, она спросила, нельзя ли привести ее духовника, чтобы она могла вместе с ним воздать последнюю молитву. Но ей отказали в этом, а священник из Петерборо, выступивший вперед, пытался заставить ее сменить свою веру. Она ответила ему, что умрет в той вере, в которой жила.

Час настал. Теперь она должна подготовиться к казни. Два палача вышли вперед и стали умолять ее о прощении.

— Прощаю вас и весь мир от всей души, — сказала она им, — ибо я надеюсь, что смерть положит конец всем моим мукам. Идите, Джейн. Идите, Элизабет.

Обе женщины не в силах были тронуться с места. Джейн замотала головой, как будто до сих пор не осознала, что происходит.

— Нет, нет, — с укоризной обратилась к ней Мария. — Тебе должно быть стыдно плакать. Посмотри, как я счастлива, что мне предстоит покинуть этот мир.

Они так дрожали, что не могли помочь ей, и она сама сняла образок и четки.

— Мне бы хотелось, чтобы это передали графине Аранделской на память обо мне, — произнесла она.

Но Буль, палач, возразил:

— Нет, это мое — Он выхватил их у нее и положил в свой сапог.

На мгновение гнев Джейн Кеннеди возобладал над ее горем.

— Отдайте их мне, — крикнула она. — Вы слышали желание ее величества.

Буль отрицательно замотал головой, и Мария вмешалась:

— Отдайте их ей. Она заплатит вам больше, чем они этого стоят.

Но палач продолжал качать головой и прорычал, что это теперь принадлежит ему и он сохранит это.

— Это неважно, — тихо сказала Мария. — Подойдите, помогите мне снять платье.

Стоя в нижней юбке из темно-красного бархата и в камзоле из шотландки, она посмотрела на Джейн, державшую платок с золотой каемкой, которым она должна была завязать глаза Марии. Руки Джейн так дрожали, что она не могла удержать его, и ее слезы закапали на платок, когда она наклонилась за ним.

— Не плачь больше, Джейн. Лучше молись за меня. Давай я придержу платок.

Она так и сделала. Элизабет и Джейн завязали ей глаза. Она стояла величественная, но все же достойная сожаления: платок скрывал от нее плаху, топор и лица, искаженные страданиями или оживленные любопытством.

«Это конец, — подумала она, — я никогда больше не увижу этот мир».

Паулет знаком приказал Элизабет и Джейн покинуть помост, и их отвели прочь, а Марию подвели к подушечке, на которую она должна была встать на колени.

Граф Шрусберийский поднял свой жезл. Щеки у него были мокрыми от слез.

— На тебя, Господи, я уповаю, — взмолилась королева. — Отпусти мне мои прегрешения. В твои руки, о Господи, вверяю я мою душу.

В зале царило напряженное молчание. Топор уже был занесен, но в этот момент заметили, что Мария обеими руками обхватила плаху под подбородком. Буль сделал знак второму палачу убрать их. Тот сделал это, и топор опустился. Удар пришелся Марии по голове и не отрубил ее. По залу пронесся тяжелый стон. Буль ударил снова и вновь промахнулся. Топор упал в третий раз. Голова Марии покатилась по эшафоту.

С победным криком Буль схватил ее за каштановые волосы. К ужасу всех присутствующих голова с седыми короткими волосами покатилась от него, а в руке он сжимал каштановый парик.

— Боже, спаси королеву Елизавету, — произнес он.

— И накажи так всех ее врагов! — закричал священник из Петерборо.

Вряд ли кто-то мог спокойно наблюдать эту сцену. Буль шагнул, чтобы забрать подвязки королевы, которые, как и образок, были его добычей. В это время из-под красной бархатной нижней юбки выполз жалобно скулящий маленький скайтерьер Марии; он побежал прочь, но остановился, съежившись от страха, между головой своей хозяйки и ее телом.

Элизабет и Джейн выступили вперед.

— Мы умоляем вас, — обратились они к Паулету, — позволить нам забрать тело ее величества. Не оставляйте его здесь, чтобы его осквернили те, кто хватается за нижнее белье королевы.

Граф Кентский приказал им убираться. У них больше нет госпожи; им следует рассматривать ее судьбу как предупреждение.

Горько плачущих Джейн и Элизабет оттащили от их госпожи, но маленькую собачку никак не удавалось убрать, так как она огрызалась на всех, кто приближался к ней.


Лондон обезумел от радости. Прекрасный дьявол из Шотландии больше не существовал. Их королеве больше не грозит опасность; протестантская Англия в безопасности. Пусть пылают костры! Это было предлогом не хуже других, чтобы потанцевать и повеселиться.

Король Франции с горечью воспринял это известие, и по Марии, королеве Скоттов, служили панихиды в соборе Нотр-Дам. Король Испании выслушал сообщение о казни невозмутимо. Строительство судов на верфях должно быстро продвигаться. Смерть Марии не внесет изменений в мечты Филиппа II.

Елизавета беспокоилась.

— Я никогда не желала этого, — говорила она. — Я никогда не желала, чтобы она умерла!

Так клялась она своим подданным-католикам, но спала спокойнее в своей постели после смерти ненавистной соперницы. А все те, кто жил ради Марии и служили ей, продолжали оплакивать ее.

Жак Hay и Гильберт Керль долго оставались в тюрьме, так как их упрямство не внушило их тюремщикам любви к ним. Бесси Пьерпонт вскоре освободили из Тауэра, но она не вышла замуж за Жака Hay, продолжавшего оставаться государственным преступником. В конце концов она стала женой йоркширского помещика по имени Ричард Степлтон. А Жак Hay, когда его со временем освободили, вернулся на родину во Францию и там женился на француженке. Гильберт Керль, выйдя из тюрьмы, вернулся к своей жене Барбаре, и они вместе с их дочерью Марией, которую крестила королева, и со своей сестрой Элизабет уехали в Антверпен, где прожили счастливо до конца своих дней.

Джейн Кеннеди вышла замуж за Эндрю Мелвила. Когда они возвратились в Шотландию, король Иаков осыпал их почестями за то, что они усердно служили его матери. Однако именно из-за этой благосклонности погибла Джейн, так как, когда она переправлялась через Ферт-оф-Форт, направляясь на встречу с невестой Иакова Анной Датской, корабль перевернулся, и она утонула.

Скайтерьер Марии после ее смерти отказался есть и умер от страданий.


Для того чтобы доказать всему миру, что она не желала смерти королеве Скоттов, Елизавета приказала устроить ей пышные похороны в Петерборо. Когда останки Марии везли в кафедральный собор, на черном бархатном покрове гроба лежала золотая корона. Гроб с ее телом оставался в соборе в течении двадцати лет, пока ее сын Иаков не приказал перевести его в Вестминстерское аббатство и поместить в центральном нефе церкви Генриха VII.