Мэг Кэбот - Королева сплетен

– Да не очень, – вздыхает он. – Я всегда неуклюже шучу. Эй, послушайте, вы не голодны? Может, сходим в вагон-ресторан? До Суиллака еще далеко, а вы съели все мои орешки.

Я смотрю на пустой пакетик у себя на коленях:

– Господи! Простите, пожалуйста. Я просто умирала с голода. Да, давайте пойдем в вагон-ресторан, куплю вам обед в компенсацию за орешки, слезы и свой нелепый рассказ. Мне правда очень неловко.

– Это я приглашаю вас на обед, – галантно заявляет он. – В компенсацию за неподобающее обращение, которое вы претерпели от представителя моего пола. Как вам такой расклад?

– Хм, ладно. Но… я даже не знаю, как вас зовут. Я Лиззи Николс.

– А я Жан-Люк де Вильер, – говорит он, протягивая мне руку. – И, думаю, вам следует знать, что я банкир-инвестор. Но у меня нет ни особняка, ни «БМВ». Клянусь.

Я машинально беру его руку, но вместо того, чтобы пожать ее, просто тупо смотрю на него, мгновенно вспыхнув.

– Ой, простите. Я не хотела… Думаю, не все банкиры плохие…

– Да ладно, – Жан-Люк сам пожимает мне руку. – Большинство именно такие. Но не я. Ну что, пойдем поедим?

Пальцы у него теплые и лишь самую чуточку шершавые. Я смотрю на него и гадаю, действительно ли розоватое сияние вокруг него – это всего лишь свет заходящего солнца, или же здесь ангел, по счастливому стечению обстоятельств ниспосланный с небес спасти меня.

Да уж, никогда не знаешь… Даже банкир-инвестор может оказаться ангелом. Пути Господни неисповедимы.

Моду на «императорскую талию» – линию талии, поднятую прямо под грудь, – ввела жена Наполеона Бонапарта, Жозефина, которая во времена императорского правления мужа, начавшегося в 1 804 году, увлекалась «классическим» стилем греческого искусства и любила имитировать платья-тоги, в которые были облачены фигуры, изображенные на древних вазах.

Дабы больше походить на фигуры с ваз, многие молодые модницы мочили свои юбки, чтобы ноги под ними выделялись явственнее. Именно от этой традиции, как полагают, возникли современные «конкурсы мокрых футболок».

История моды. Дипломная работа Элизабет Николс

Он не ангел. Во всяком случае, если только ангелы не рождаются и не воспитываются в Хьюстоне, а он именно оттуда родом.

Еще у ангелов обычно не бывает дипломов Пенсильванского университета, какой имеется у Жан-Люка.

Также у ангелов нет родителей, тяжело переживающих развод. Так что когда им (ангелам) хочется навестить отца – как, например, захотелось Жан-Люку, который выкроил пару недель отпуска в своей инвестиционной конторе, – им не приходится ехать аж во Францию. Именно там сейчас проживает его папа. Кстати, француз.

А еще ангелы шутят получше. Насчет шуток он не соврал – они у него и правда неуклюжие.

Но это ладно. По мне уж лучше парень, который неудачно шутит, но помнит, что я ненавижу помидоры, чем картежник и мошенник, который ничего не помнит.

Кстати, Жан-Люк помнит насчет помидоров. Вернувшись из дамской комнаты (живописно названной во французских поездах «туалетом»), куда я отправилась оценить ущерб, нанесенный моему лицу слезами, – к счастью, ничего такого, чего нельзя было бы исправить тушью, подводкой, помадой, – я обнаруживаю, что официант уже у нашего столика и принимает заказ. Жан-Люк ведет все переговоры, потому что, будучи наполовину французом, говорит по-французски бегло. И даже очень. Я не все понимаю, но несколько раз я улавливаю «pas de tomates».

Даже я со своим французским на уровне летних курсов понимаю, что это значит «без помидоров».

Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не разрыдаться снова. Потому что Жан-Люк вернул мне веру в сильную половину человечества. Есть все же милые, приятные, симпатичные парни среди них. Нужно только знать, где искать. И уж точно не в женском душе своего общежития.

Этого, правда, я нашла в поезде… значит, после того как я сойду на своей станции, я могу его больше никогда не увидеть.

Ну да ладно, все в порядке. А чего я, собственно, хотела – закончить одни отношения и тут же начать другие? Вот именно. Можно подумать, что это нормально. Как будто у этих отношений был бы шанс, ведь я только-только оправляюсь после Энди.

И потом, вы же понимаете, «два корабля, плывущие мимо в ночи» и все такое.

О боже, я ведь рассказала ему об ужасных интимных подробностях своей биографии!

ПОЧЕМУ? НУ ПОЧЕМУ Я СДЕЛАЛА ЭТО? ПОЧЕМУ МНЕ ДОСТАЛСЯ САМЫЙ ДЛИННЫЙ ЯЗЫК ВО ВСЕЙ ВСЕЛЕННОЙ?

Но все равно. Он такой… классный. И не женат – кольца нет. Может, у него есть девушка? Вообще-то у такого парня просто не может не быть девушки. Ну и пусть! Он же о ней ничего не говорит.

Это даже хорошо. С какой бы стати мне сидеть и слушать, как этот замечательный парень говорит о своей девушке? Конечно, если бы он стал говорить о ней, мне пришлось бы слушать. Ведь слушал же он мои излияния по поводу Энди.

К обеду он заказал вино. Когда официант приносит его и разливает нам, Жан-Люк поднимает бокал, чокается со мной и говорит:

– За минеты.

Я чуть не давлюсь хлебом, который потихоньку отщипываю. Мы хоть и в поезде, но все же во Франции. А это значит, что еда здесь потрясающая. По крайней мере, хлеб. Он такой великолепный, что я, отщипнув разочек от булочки в корзинке, уже не могу остановиться. Хрустящая корочка и мягчайшая теплая сердцевина – как тут удержаться? Конечно, я об этом потом пожалею – когда мои джинсы девятого размера на мне не застегнутся.

Но пока я просто на седьмом небе. Жан-Люк, хоть и неуклюжий шутник, все же очень забавный.

А еще я соскучилась по хлебу. Очень, очень соскучилась.

– Нет, их мы как раз хотим забрать назад, – поправляю я.

– Я могу только молиться, чтобы ни одна женщина, дарившая мне его, не захотела бы его вернуть, – говорит он.

– Уверена, что таких нет, – говорю я, нежно положив ломтик соленого масла на булочку и наблюдая, как оно тает на теплой мякоти. – Я хочу сказать, ты не похож на человека, который использует других.

– Да, – говорит он, – но и этот твой – как его зовут? – тоже не был похож.

– Энди, – говорю я, вспыхивая. Господи, ну зачем я рассказала о нем? – Мое чутье не сработало. Это все из-за его акцента. И одежды. Будь он американцем, я бы никогда не запала на него. И не повелась бы на его вранье.

– Одежды? – переспрашивает Жан-Люк в тот момент, когда официант приносит мне жареные медальоны из свинины, а Жан-Люку – лосося на пару.

– Ну да. О парне многое можно сказать по тому, что он носит. Но Энди – британец, и это путает все карты. Я, только приехав в Англию, поняла, что там все носят футболки с «Аэросмитом», как Энди в ту ночь, когда мы познакомились.

– С «Аэросмитом»? – Жан-Люк удивленно вскидывает брови.

– Ну да. Я-то подумала, что он, возможно, носит ее в шутку или из-за того, что это был прачечный день. Только приехав в Лондон, я поняла, что так он одевается всегда. И в этом нет никакой иронии. Если бы у нас все сложилось, я, может, и приучила бы его к приличной одежде. Но… – я пожимаю плечами. Все женщины в вагоне-ресторане тоже пожимают плечами и говорят «ouais». Это сленговый вариант «да», во всяком случае, если верить разговорнику «Поехали: Франция», который я купила у Джамаля и проштудировала по дороге до Ла-Манша.

– Значит, ты по одежде человека можешь сказать, что он собой представляет? – спрашивает Жан-Люк.

– Точно, – говорю я, впиваясь в нежную вырезку. Надо сказать, она просто объедение, даже по непоездным стандартам. – То, что человек носит, многое говорит о нем. Вот ты, например.

– Ладно, давай разделай меня. – Жан-Люк ухмыляется.

– Не против? – Я прищуриваюсь.

– Выдержу, – заверяет он.

– Ну, хорошо. – Я внимательно рассматриваю его. – По тому, как ты заправляешь рубашку в джинсы – а это «Левайсы», сомневаюсь, что носишь и другую марку, – можно сказать, что у тебя нет комплексов по поводу своего тела и ты заботишься о внешнем виде. При этом ты не тщеславный. Наверное, ты не очень-то задумываешься о том, как выглядишь. Но, бреясь по утрам, смотришься в зеркало и, возможно, проверяешь, не торчат ли лейблы на одежде. Плетеный кожаный ремень скромен и легкомыслен, но, держу пари, стоит дорого. Значит, ты готов платить за качество, но не хочешь этим кичиться и казаться щеголем. Рубашка у тебя от «Хьюго» – не «Хьюго Босс» – значит, тебе хочется, самую чуточку, отличаться от всех остальных. На тебе туфли «Коул Хаан» на босу ногу – значит, ты любишь удобство, не проявляешь нетерпения в очередях, не возражаешь против того, чтобы рядом с тобой в поезде рыдала чудачка, и у тебя нет проблем с грибковыми заболеваниями и неприятным запахом ног. На тебе часы «Фоссиль», а это означает, что ты атлетичен – уверена, ты бегаешь, чтобы поддерживать форму, и любишь готовить.

Я откладываю в сторону вилку и смотрю на него. – Ну, насколько я близка к истине?

Он изумленно смотрит на меня поверх хлебной корзинки:

– И все это ты поняла по тому, что на мне надето?!

– Да, – говорю я, отпивая вино, – и еще. С самооценкой у тебя все в порядке, ведь ты не пользуешься одеколоном.

Люк потрясен:

– Я купил этот ремень за двести долларов, «Хьюго Босс» смотрится на мне дико, в носках мне жарко, я пробегаю по три мили ежедневно, ненавижу одеколон и готовлю самый вкусный в мире омлет с сыром и зеленым луком.

– Предлагаю слушание дела отложить, – говорю я, созерцая салат из нежной зелени, который только что принес официант. В салате полно сыра с плесенью и засахаренных грецких орехов.

Засахаренные орешки, м-м-м… мечта!

– Нет, серьезно, – настаивает Жан-Люк. – Как ты это делаешь?

– Талант, – скромно отвечаю я. – У меня получается. Правда, это не всегда срабатывает. На самом деле, талант подводит меня, когда я больше всего в нем нуждаюсь: совершенно не могу определить по одежде парня, бисексуал он или нет. Если, конечно, он не надел что-то из моих вещей. И еще иностранцы. Энди был иностранцем, и я сбилась. В следующий раз буду умнее.

– Со следующим британским юношей?

– О, нет! Больше никаких британских юношей. Если только они не из королевской семьи.

– Разумный выбор, – одобряет Жан-Люк.

Он наливает мне еще вина и спрашивает, что я собираюсь делать по возвращении в Штаты. Приходится рассказывать о том, как собиралась остаться в Анн-Арборе и дожидаться, пока Энди получит диплом. Но теперь…

Я не знаю, что буду делать.

И тут я совершенно неожиданно начинаю рассказывать – этому незнакомцу, угощающему меня обедом, – о своих опасениях. Если я поеду с Шери в Нью-Йорк, она рано или поздно бросит меня и переедет жить к своему парню, поскольку Чаз собирается в Нью-Йоркском университете получать степень доктора философских наук. А мне в итоге придется делить квартиру с кем-то чужим. У меня так развязался язык, что я сообщила о неполученном дипломе, о неначатой дипломной работе и о том, что вряд ли мне удастся найти работу в Нью-Йорке по выбранной специальности. Если, конечно, вообще существует работа для специалиста по истории моды. Так что все мои шансы сводятся к возможности работать в торговом центре «Гап». Это ад на земле, в моем понимании. Футболки с цельнокроеными рукавчиками – все на одно лицо – и вытертые джинсы просто убьют меня.

– Мне почему-то трудно представить, что ты работаешь в «Гап», – говорит Жан-Люк.

Я оценивающе смотрю на свой сарафан от Алекса Колмана. – Ты прав. Конечно, нет. Ты считаешь меня сумасшедшей?

– Нет, мне нравится это платье. Это такое… ретро.

– Да нет, я про то, что собиралась остаться жить дома в Анн-Арборе, пока Энди не получит диплом. Шери говорит, что я предаю свои феминистские принципы.

– Не думаю, что желание остаться рядом с тем, кого любишь, противоречит феминистским принципам, – отвечает Жан-Люк.

– Да, но что мне делать теперь? Не сумасшествие ли это ехать в Нью-Йорк, предварительно не подыскав квартиру и работу?

– Нет, не сумасшествие. Это смелый шаг. Ты производишь впечатление довольно решительной девушки.

За окном вагона солнце продолжает клониться к горизонту. Как поздно темнеет летом во Франции! Небо за зелеными холмами и лесами окрашивается в жгуче-розовый цвет. Вокруг нас снуют официанты, разнося тарелки с сыром, шоколадными трюфелями и крохотные бокалы аперитивов. В секции для курящих наши сотоварищи по вагону закурили, наслаждаясь ленивой послеобеденной сигаретой. Дым в этой романтичной обстановке вовсе не кажется мне таким противным, как дым из ноздрей моего бывшего ухажера.

Я чувствую себя как в кино. И я – уже вовсе не я. Нет никакой Лиззи Николс, младшей дочери профессора Гарри Николса, недавней невыпускницы колледжа, которая всю жизнь провела в Анн-Арборе, штат Мичиган, и встречалась всего с тремя парнями, не считая Энди.