Александра Девиль - Королева Таврики

— Она сама нам приказала оставить их одних и не мешать разговору, — оправдывался Энрико. — Мы думали: какая опасность от дамы, с виду благородной?

— Если Марина умрет, я не знаю, что с вами сделаю, — сквозь зубы процедил Донато.

После того как Агафья перевязала рану Марине, Донато снова поднял девушку на руки и вынес во двор, где уже стояли готовые к отъезду лошади. Он осторожно уложил Марину на повозку, застланную мягкими тюфяками; туда же рядом с госпожой села Агафья. Мужчины сопровождали повозку верхом.

Путь до хижины Симоне сейчас казался Донато бесконечным. Он скакал рядом с повозкой и, глядя на бледное лицо девушки, на кровавое пятно, проступавшее сквозь повязку, беззвучно молился и просил Бога сохранить жизнь Марине любой ценой, даже предлагал свою собственную жизнь в обмен на ее спасение.

Иногда к раненой проблесками возвращалось сознание и она смотрела на Донато лихорадочно блестевшими глазами, а один раз даже спросила слабым голосом:

— Чечилия погибла? Но я же в этом не виновата, правда?

— Конечно, любимая! — откликнулся Донато и, наклонившись, коснулся рукой ее разметавшихся волос. — Чечилия сама виновата в своей гибели, это она убийца, а не ты. А тебя Господь хранил.

— Значит, ты теперь свободен, ты вдовец?.. — прошептала Марина. — Как странно… ты свободен, между нами больше нет преград, а я умираю… и нашего ребенка не успею родить…

— О, не говори так! — воскликнул Донато, чувствуя, как от слов Марины по его телу пробегает холод отчаяния. — Я и слышать не хочу о смерти! Когда-то я сам умирал от тяжелой раны, но ведь выжил! Выжил, потому что ты была рядом! А теперь я рядом с тобой и не дам тебе умереть!

Но Марина снова впала в забытье, и Донато не мог понять, слышит ли она его слова, но все равно продолжал говорить, убеждая не только ее, но и себя в том, что смерть отступит перед их любовью.

Наконец, из-за лесистого холма открылся вид на одинокую хижину отшельника. Донато издали разглядел и самого хозяина усадьбы, который седлал коня и явно собирался в дорогу. Заметив путников, Симоне на несколько мгновений приостановился, но, видимо, решив не менять своих намерений, вскочил в седло. Донато помчался ему навстречу, боясь, что знахарь тронется в путь. И эти опасения оказались не напрасными: Симоне и вправду собирался уезжать. Увидев Донато — бледного, с искаженным от отчаяния и тревоги лицом, отшельник понял, что случилось нечто необычное, но не спешился, не пригласил гостя в дом, а лишь замахал на него руками:

— Нет, нет, мессер Донато, хоть вы теперь и важный человек, но я не могу сейчас вас принять и выслушать, даже не просите!

— Но речь идет о жизни и смерти! — яростным голосом воскликнул Донато.

— И у меня речь идет о жизни и смерти! — столь же яростно возразил ему Симоне. — Не останавливай меня, Донато, я еду спасать своих сыновей!

— Сыновей? Разве они ранены или погибают?

— Они едут на войну, они хотят денег и славы, а найдут свою верную гибель! Я должен их остановить!

— Но ведь пока они живы и здоровы, а моя жена погибает!

— Жена?

— Да, Марина!

В этот момент повозка подъехала ко двору знахаря, и он, спрыгнув с коня, поспешил осмотреть раненую. Донато тоже спешился и стал рядом с Симоне, переводя взгляд с него на Марину.

— Что?.. Что скажете, Симоне? — спросил он со страхом и надеждой.

— Ужасная рана. Кто это сделал?

— Тот, кто сделал, поплатился жизнью за свое злодейство.

Симоне отвел Донато в сторону и со вздохом сказал:

— У меня нет уверенности, что Марина выживет. В ее рану было вложено слишком много злобы.

— Да, правда. Но неужели это так непоправимо? Я заклинаю вас всеми святыми!..

— Я знаю, ты любишь эту девушку. Мне жаль тебя и Марину, но я не могу вам помочь. Чтобы лечить такие раны, надо в душе иметь уверенность и силу. А моя душа сейчас не на месте — она там, где мои сыновья. В них вся моя жизнь, так же как твоя — в Марине.

— Симоне! — вскричал Донато, глядя на знахаря сумасшедшими глазами. — Вы отказываетесь ее лечить?! Так я заставлю вас!

Его руки уже потянулись схватить Симоне за одежду и встряхнуть, но взгляд отшельника остановил этот порыв.

— Заставить меня совершить чудо исцеления невозможно, — печально сказал Симоне. — Даже если ты прикуешь меня цепью и поставишь рядом сторожей, моя душа и мысли все равно будут далеко от Марины, хоть я и жалею эту девушку. Я должен ехать за сыновьями. Кто остановит их, кроме меня?

Донато колебался лишь несколько мгновений, потом воскликнул:

— Я знаю, как мне поступить! Вам не надо ехать вдогонку за Бартоло и Томазо! Это сделаю я! Я остановлю ваших сыновей, я не пущу их на войну!

— Ты? — взгляд отшельника стал сосредоточенным и твердым. — Ты обещаешь мне это?

— Я все сделаю для их спасения, если вы спасете Марину!

— Пообещай, что поедешь за ними сам, а не поручишь это кому-то из своих слуг!

— Клянусь вам!

— Хорошо… — пробормотал Симоне. — Может, ты единственный, кто сумеет их остановить. Они упрямы, особенно Бартоло. А у тебя получится. Но надо поспешить, они уже, наверное, выступили в поход. Мне слишком поздно сообщили! Может, придется выкупить их из войска, если они уже получили задаток…

— Об этом не беспокойтесь, я все сделаю. Только спасите Марину!

Донато перенес раненую в дом знахаря и с помощью Агафьи уложил на постель. Служанка привезла с собой куски полотна, травяные настойки и коробочки с бальзамом.

— Агафья поможет ухаживать за Мариной, она тоже немного знахарка, — сказал Донато, обращаясь к Симоне. — Я оставлю вам денег, а мои слуги будут выполнять любые ваши поручения.

— Верни мне моих сыновей, а другой награды я и не попрошу, — заявил лекарь и бросил на Донато нетерпеливый взгляд. — Ступай. Спеши, твоя помощь нужна мне не здесь!

— Симоне… Вы должны знать еще об одном, это может быть важно. Марина беременна.

— Я почему-то так и подумал, — вздохнул лекарь. — Увы, я не уверен, что после таких потрясений женщина сохранит ребенка. Но если сама она выживет, у вас еще будут дети. Я обещаю тебе отдать все свои силы, всю магию, чтобы спасти Марину. Но и ты меня не обмани, не смалодушничай, выполни свое обещание до конца! Помни: мы сейчас зависим друг от друга. Ну а теперь иди, пусть Бог тебе поможет!

— И вам.

Донато поцеловал пребывавшую в беспамятстве Марину и, оглядываясь на нее, отступил к двери.

Во дворе его ждал взволнованный Коррадо; чуть поодаль стояли слуги. Энрико, чувствуя свою вину, боялся поднять глаза на хозяина. Но Донато сам к нему обратился:

— Мне надо срочно ехать в Кафу, а ты, Энрико, остаешься здесь за главного. Распорядись так, чтобы дом Симоне день и ночь охраняли. Выполняй все указания знахаря.

— Вам надо ехать, синьор? — удивился Коррадо. — Но как вы оставите ее?..

— У меня нет другого выхода, — тяжело вздохнул Донато. — Я должен удержать сыновей знахаря от военного похода, иначе Симоне не сможет лечить Марину. И вот еще что, мессер Коррадо. Мне сейчас важна каждая минута, и я не могу задерживаться в Кафе для объяснений о гибели Уберто и Чечилии. Вы видели, как все произошло, и я прошу вас доложить кафинским чиновникам, что брат и сестра Одерико погибли по собственной вине.

Генуэзец кивнул в знак согласия, а Донато обратился к двоим слугам, которые верхом сопровождали повозку:

— Ты, Галеотто, и ты, Никколо! Вы поедете со мной. А ты, Энрико, все понял? Если второй раз допустишь такой промах, как сегодня…

— Нет, нет, синьор, я все понял, я больше вас не подведу! — торопливо сказал Энрико, глядя на хозяина преданными глазами.

Кивнув на прощание Коррадо и бросив тоскливо-тревожный взгляд на хижину знахаря, Донато вскочил на коня и в сопровождении слуг помчался по дороге в сторону Кафы.

Они ворвались в город как раз в тот момент, когда стражники уже закрывали ворота предместий. Не замедляя бешеной скачки, всадники пронеслись мимо оливковой рощи у южного склона Митридатского холма, мимо недостроенной башни святого Фомы, мимо фонтана за юго-западным крылом цитадели и наконец осадили лошадей у таверны «Золотое колесо», что стояла при дороге, ведущей к порту. Именно в этом сомнительном, но бойком заведении Донато рассчитывал застать Бартоло, который, как завсегдатай таверны, непременно захочет перед отбытием в поход выпить с приятелями.

Светильники в углах обширного помещения разгоняли вечерний мрак, но не настолько, чтобы Донато сразу разглядел всех участников шумной компании, собравшейся вокруг большого стола. Вбежав в таверну, он с порога крикнул:

— Бартоло, ты здесь?

От компании тотчас отделилась разрумянившаяся, с полуголой грудью Бандекка и кинулась на шею к Донато, обдав его запахом вина и дешевых благовоний.

— Красавец мой, давно же ты у нас не появлялся! Говорят, живешь теперь в деревне с какой-то дикаркой? А она умеет так целоваться, как я?

Донато резко отстранил цеплявшуюся за него девицу и шагнул к столу. Навстречу ему поднялся Лукино Тариго:

— Римлянин, ты? Что это тебя к нам занесло на ночь глядя? Да ты, гляжу, так запыхался и запылился, словно за тобой черти гнались!

— Это я гонюсь, а не за мной, — сообщил Донато. — Спешу застать в Кафе братьев Бартоло и Томазо.

— Бартоло и Томазо? — Лукино присвистнул. — Ну, так ты опоздал. Их уже больше недели нет в городе.

— Как нет? — насторожился Донато. — Симоне сказал, что они еще здесь. Я должен их догнать и вернуть, я обещал ему.

— Так это старый отшельник хочет задержать их в Кафе? — усмехнулся Лукино. — Что ж, значит, Бартоло все правильно рассчитал. Он так и думал, что старик помешает их отъезду, а потому попросил передать ему весточку с опозданием.

— Черт возьми! — Донато упал на скамью и с досадой стукнул кулаком по столу.

Завсегдатаи таверны уставились на него с любопытством и удивлением, пьяная Бандекка расхохоталась, а Лукино насмешливо спросил:

— А почему ты взялся выполнять поручение Симоне? Ты же теперь разбогател, стал владельцем поместья. Какое тебе дело до сыновей полоумного отшельника?

Донато вскочил и потянул генуэзца прочь от стола:

— Пойдем, Лука, мне надо с тобой поговорить, это очень важно.

Тариго был явно заинтригован и повел Донато в отдельную комнату, где обычно собирались близкие друзья владельцев таверны.

— Так что за причина для волнения? — спросил генуэзец, зажигая светильник на столе. — Впервые вижу невозмутимого римлянина таким встревоженным.

— Лукино, помоги мне догнать Бартоло и Томазо! — воскликнул Донато, сверкая глазами и нетерпеливо постукивая ребром ладони по спинке стула. — Я хорошо тебе заплачу, только помоги! Время дорого!

— Но я не смогу помочь, если не буду знать, в чем дело, — заявил Тариго. — Или рассказывай все, или не проси о помощи. Да и потом, мы не можем ехать за ними на ночь глядя, а только с утра. Так что время есть, рассказывай.

— Ладно, слушай. У меня нет причины скрывать это от тебя.

Выслушав рассказ Донато, генуэзец сделал удивленную гримасу:

— Кто бы мог подумать, что эта малютка-славяночка так зацепит гордого римлянина и что ради нее он будет готов совершать безумства!

— Не смей говорить о ней в таком тоне! — Донато непроизвольно поднес сжатую в кулак руку к лицу Лукино. — Она сейчас между жизнью и смертью! И только Симоне может ее спасти! А он не исцелит Марину, если я не верну ему сыновей!

— Погоди, не горячись, — остановил его Тариго. — Рассуди здраво: как может спасение Марины зависеть от того, вернутся ли в Кафу Бартоло и Томазо? Если раненую удастся вылечить, значит, такова божья воля. А старику скажешь, что не застал его сыновей в Кафе, потому что уехали они не сегодня, а десять дней назад. Не будет же он из-за этого вредить твоей милой.

— Вредить не будет, но и помочь не сможет. Он ведь не простой лекарь, этот Симоне, а настоящий горный колдун, который видит людей насквозь. Он сразу поймет, что я обманул его, смалодушничал, не сделал все, что мог. Поэтому и прошу тебя, Лукино: помоги мне догнать его сыновей! Ведь ты наверняка знаешь, где они сейчас.

— Где они сию минуту — не знаю, — пожал плечами Лукино. — Но неделю назад они вместе с другими арбалетчиками отплыли из Кафы в Тану, чтобы присоединиться к отряду, прибывшему туда из Генуи.

— Значит, они еще могут быть в Тане?

— Да. А может, уже выступили в поход.

— Вместе с войсками Мамая?

— Мамай будет идти из своей столицы Сарай-ал-Джедид, а генуэзцы, вероятно, присоединятся к нему по дороге. Впрочем, я точно не знаю.