Сигара в сочетании с виски оказывала странный эффект. Комната ходила ходуном, а лицо Гарри становилось все больше и больше.

— Эти женщины должны повзрослеть и научиться ответственности, пока еще не слишком поздно. Тогда я посоветовал тебе нанять Фелперстоуна, потому что подумал: чем скорее ты уяснишь себе, как обстоят дела, тем быстрее сможешь принять необходимые меры. Ты не дашь своей леди упасть на самое дно, сможешь спасти ее. Сможешь спасти вас обоих.

Стул снова противно заскрипел. Это прозвучало как насмешка. Послышался визг из комнаты наверху. Роберт закрыл глаза, перед его взором снова всплыли два мертвых тела, лежащие на кровати, словно куклы. В их головах зияли пулевые отверстия.

— Я весьма рад, что она беременна, Роберт. Весьма рад. На твоем месте я посадил бы ее на первый же пароход и увез домой.

Роберт покачал головой. Движение было сильнее, чем ему хотелось, он едва не свалился со стула.

— О чем ты говоришь, Гарри? Все это твои фантазии, неужели ты не видишь? Вся эта болтовня о «таких женщинах». Это не имеет отношения ни ко мне, ни к моей жене. Ну что ж, мне почти жаль тебя.

— Не надо жалеть меня. Лучше послушай, что я скажу.

— Мне надо домой, — пробормотал Роберт, затушив сигару. — Или я не выдержу и ударю тебя. Возможно, нам не следует больше встречаться.

Он попытался встать, но Гарри положил руку ему на плечо.

— Я не хотел рассказывать тебе об этом. Но только так я смогу достучаться до тебя.

— О чем ты не хотел мне рассказывать?

Гарри вздохнул.

— Это произошло где-то неделю назад. Мод видела Женевьеву в Люксембургском саду. Она гуляла с мужчиной.

— С каким мужчиной?

— Они целовались.

— Друзья целуют друг друга при встрече, разве это не так? Мы же в Париже.

— Мод сказала, что они, без сомнения, любовники. Прости, друг.


— О чем ты думаешь? — спросил Закари. Они только что занимались любовью, Женевьева лежала в его объятиях.

— Мне кажется, что желтое пятно на твоем потолке похоже на карту Франции.

— Это она и есть. А что еще?

— Мне кажется, что скрип твоей кровати напоминает смех старика.

— Ты абсолютно права. В ловушку моего матраца угодило пять стариков, именно они поддерживают эту кровать. А смеются они, потому что постоянно пьяны. Что еще?

— Я думаю… — Она обвела взглядом комнату. Замечательная антикварная французская мебель, не сочетающаяся между собой и в не слишком хорошем состоянии. Выцветшие шторы. Обстановка, которая требует, чтобы ее слегка обновили. — Я думаю, почему самый дорогой в мире сапожник живет в такой полуразвалившейся, старой квартире?

Он помолчал, словно решая, что ответить, затем снова спросил:

— О чем еще ты думаешь?

Она не могла разгадать выражения его глаз. Высвободившись из его объятий, села на постели.

— Я не уверена, что ты захочешь это узнать. — Она подняла рубашку, которую он сбросил на пол, и надела ее, наслаждаясь тем, что может сделать это, может вдыхать его аромат. А затем скользнула в свои золотые туфли и отправилась на кухню.

Она как раз наполняла стакан водой, когда он подошел сзади, обнял ее за талию и положил голову ей на плечо. Они немного постояли так, она откинулась назад и прижалась к его обнаженному телу.

— За что ты наказываешь себя? — спросила она.

— Наказываю? Что ты имеешь в виду? — Он поцеловал ее в шею.

— Ты отвергаешь роскошь, которую с легкостью можешь себе позволить. Эта квартира… не такая, какой ей следовало быть. Здесь определенно не хватает женской руки.

— Это стиль моей жизни. — Он все еще крепко держал ее в объятиях. — Я ценю свое время. Почему я должен тратить его на украшение квартиры?

— Но это же твой дом.

— Дом? — Он фыркнул. — Я с удовольствием согласился бы жить даже в картонной коробке, если бы мог создавать там туфли.

— Знаешь, мне кажется, что в этом есть нечто странное. — Она отодвинулась от него и присела за кухонный стол. — Я не хочу, чтобы у нас были секреты друг от друга, Паоло.

Он сел напротив нее.

— Если тебе здесь не нравится, мы можем встречаться в отеле.

Она сжала кулаки и с расстроенным видом постучала ими по голове.

— Ты от меня что-то скрываешь. Возможно, ты сам этого до конца не осознаешь. Подумай об этом. Ты самый лучший сапожник из живущих на белом свете. Тогда почему же ты не самый богатый и знаменитый из всех сапожников на свете?

Ты должен создавать туфли для новых модных коллекций Коко Шанель, они появлялись бы на страницах Vogue. Ты мог бы работать с кем пожелаешь. С Полем Пуаре, Жанн Пату, Мадлен Вионне — с кем угодно! В своем мастерстве ты превзошел Феррагамо и Перуджи. Они только мечтают создавать такие туфли, как ты. Ты должен знать, что все это в пределах твоих возможностей.

— Теперь ты хочешь рассказать мне, как вести дела? — Его лицо помрачнело.

— Я хочу знать, почему ты упорно продолжаешь прятаться в этом магазине, когда весь мир может оказаться у твоих ног! — Она пыталась успокоиться. — Послушай, прости меня. Наверное, я немного не в себе. Сегодня утром я узнала о смерти друга.

— Я сочувствую тебе.

— Он был поэтом, хорошим поэтом. Я наткнулась на его жену и подругу в Нотр-Дам. Они горевали вместе, поддерживали друг друга.

— Мило, ничего не скажешь, — пробормотал Закари.

— Это заставило меня задуматься о быстротечности жизни. Я поняла, что человек должен сделать все от него зависящее, чтобы обрести истинное счастье и ощутить значимость жизни. Мы должны сделать это сегодня, потому что, возможно, не будет других дней, не будет завтра. Ты не можешь позволить себе самодовольства.

Теперь он улыбался.

— Жаль, что я не могу объяснить тебе, что живу полной жизнью. Работа для меня — целый мир. Он завораживающий, прекрасный, яркий. И все время меняется, каждый час, каждую минуту. Он здесь. — Закари постучал себя по лбу. — И здесь. — Он раскрыл руки, показывая ей ладони.

— Ну что ж, а я не жила полной жизнью, — призналась Женевьева. — Но что-то очень важное произошло со мной сегодня. Я приняла решение. Я больше не могу оставаться женой Роберта.

— Что ты говоришь?

— Ты прекрасно понимаешь, о чем я. — Она пристально смотрела на него. Могли ли скрываться более теплые чувства за этим суровым выражением лица? Ей необходимо знать, так ли это.

— Возвращайся домой, выспись и только утром прими окончательное решение, — сказал он в конце концов.

— Зачем? Это ничего не изменит. — Она встала и отправилась в спальню, чтобы одеться.

Он шел следом.

— Но ты даже не задумывалась над этим.

— Так же как и ты, — откликнулась Женевьева.

— Думать — опасное занятие, — вздохнул он. — Именно размышления приводят нас к неприятностям.

Она скинула его рубашку и подобрала свое белье.

— Все дело в Вайолет де Фремон? Ты по-прежнему не хочешь расставаться с другими женщинами, правда?

— О господи! — Он изо всех сил ударил по медному изголовью кровати. — Нет никаких женщин. С тех пор, как появилась ты.

Она почувствовала, что невольно улыбается.

— Ты любишь меня, Паоло?

— Мне необходима свобода. — Он повернулся к ней спиной. — Я привык свободно путешествовать в своем воображении. Я работаю, когда пожелаю. Порой я работаю день и ночь напролет. Мои туфли всегда на первом месте. И я не позволю ни одной женщине становиться на их пути.

— Я люблю тебя, — сказала Женевьева. — Я люблю тебя, Паоло.

Закари молчал. Она заметила, как напряглась его спина.

— Тебе не приходило в голову, — начала она, — что я могла бы с радостью согласиться с тем, что работа для тебя превыше всего? Понимаешь, вполне вероятно, что твои модели стали бы еще совершеннее, если бы ты жил с любимой женщиной. У тебя осталось бы все, что ты имеешь сейчас, но у тебя появилась бы я. Я могла бы помочь тебе. Я не художница, Паоло, но я разбираюсь в искусстве. Я могла бы стать твоей самой сильной сторонницей, даже партнером. Кто больше меня знает о туфлях? Я бы даже подружилась с Ольгой.

Он покачал головой:

— Это невозможно.

Она принялась грызть ноготь с дорогим маникюром.

— Паоло, в моей квартире целая комната отведена под туфли. Там полки от пола до потолка. Туфли — моя страсть. Я держу их у самого сердца. В каждой коробке в этой комнате — неудовлетворенное желание, мечта, фантазия. — Она на мгновение закрыла глаза. — Я обожаю свою коллекцию, но я позволила ей заменить мне реальную жизнь. Я больше не желаю этого.

— Женевьева. — Он снова обернулся к ней, теперь в его глазах светилась грусть. — Ничего не получится. Если мы вдвоем станем жить здесь… Здесь… Твоя чертова коллекция туфель полностью заполонит мою квартиру, мне просто не останется места! Тебе лучше вернуться домой.

— Я знаю, что ты любишь меня, Паоло. Одна эта пара туфель, — она снова посмотрела на ноги, — значит для меня больше, чем вся моя коллекция.

— Мне хочется крушить стены.

Она остановилась, чтобы поднять свое платье, она путалась в застежках. Закари молча наблюдал за ней.

— Я говорю абсолютно серьезно, — продолжила Женевьева. — Я хочу уйти от Роберта. Скажи одно слово, и я больше не вернусь к нему.

— Ты даже не подумала о последствиях.

— Да, да, твоя работа, твоя свобода…

Закари грустно улыбнулся:

— Я говорю о последствиях для тебя, Женевьева.


37

Наутро Роберт проснулся с ужасной головной болью, отвратительным привкусом во рту и понял, что не представляет, где находится. Кровать, на которой он спал, оказалась очень короткой, очевидно детской, его ноги свисали с края. В комнате было темно. Он встал и попытался отыскать окно, открыть жалюзи, но наступил на какой-то острый предмет и споткнулся обо что-то.

В комнату хлынул яркий солнечный свет. Роберт увидел, что находится в спальне мальчика. На полу валялись игрушки, крошечная машинка, волчок, плюшевый мишка, несколько книжек. Стены были выкрашены в небесно-голубой цвет. Он заметил, что на нем голубая пижама, явно с чужого плеча.

Где он, черт возьми?..

Сидя на кровати и сжимая ладонями пульсирующую от боли голову, он пытался восстановить в памяти события прошлого вечера. Конечно, он помнил игру в покер, затем они пили вместе с Гарри. Тяжело и неохотно припомнил все, что рассказал ему Гарри. После этого ему снова захотелось улечься в постельку мальчика и оставаться там.

Откуда-то снаружи раздавался шум. Похоже, гремели посудой. Приглушенный хлопок закрываемых дверц буфета. Трели звонкого детского голоска. Французская речь.

Он ехал домой, не так ли? В такси. Он был ужасно зол. Он хотел поговорить с ней, даже если для этого потребовалось бы разбудить ее. Но ее постель оказалась пуста. В квартире не было и намека на ее присутствие.

Болтовня ребенка в соседней комнате стала более явственной. Ему отвечал глубокий и ласковый женский голос.

Он поймал еще одно такси и отправился обратно в клуб, ища Гарри. У него возникло ужасное чувство, когда он вспоминал все это, кажется, он плакал, когда приехал туда. Мадам Юбер, владелица заведения, была любезна и сообщила ему, что его друг уже уехал. Она спросила его, не хочет ли он войти. А он ответил… О господи, он согласился.

Неужели он сейчас именно там? В одной из задних комнат в клубе?

— Господи, пожалуйста, нет.

Раздался скрип стула о деревянный пол. Женщина говорила ребенку, что он должен поторопиться и закончить завтрак. Пора идти в школу.

Воспоминания стали возвращаться к нему один гадкий отрывок за другим. Латунная кровать с грязным желтым стеганым одеялом. Девушка в корсете, пахнущем дешевыми духами. Он просто хотел спать, но она тоже забралась в постель. Он так устал, но она продолжала толкать его, что-то жарко шептать ему на ухо и прижимаясь к нему всем телом. Она лезла ему прямо в лицо.

— Мистер Шелби Кинг? — снова раздался женский голос. — Вы проснулись?

— Да.

Это определенно не клуб. Но он отчетливо помнил латунную кровать и желтое постельное белье. Эта комната не похожа на комнату в клубе. И вид на узкий переулок за окном нисколько не напоминал пейзажи Монмартра.

— Мистер Шелби Кинг? Мне не хотелось бы вас беспокоить, но… Я оставлю вам халат. Вы найдете его прямо за дверью.

Знакомый голос. Он хорошо знал ту, которой голос принадлежал.

— Спасибо, Мари-Клер. Я сейчас выйду.


Она сидела за кухонным столом вместе с сыном, которому было лет семь-восемь. Они ели хлеб с джемом и пили кофе с молоком из больших чашек. Ребенок что-то лепетал, но Мари-Клер попросила его замолчать, заметив, что Роберт появился в дверях.