— Давай, Роберт.

Почему ее сердце так бешено колотилось? Из глубины квартиры послышался шелестящий звук, напоминающий звук рвущейся бумаги.

— Могу я открыть глаза?

Стоя с закрытыми глазами, она вдруг почувствовала, как окружающая реальность начинает исчезать. Пол под ногами казался теперь не таким устойчивым, как мгновение назад.

Ей почудилось, что ее уносит к потолку, но, возможно, она стремительно летела вниз, в шахту лифта. Женевьева хотела протянуть руку, прикоснуться ладонями к стенам в шелковых обоях, ухватиться за что-нибудь, чтобы понять, где оказалась.

— Хорошо. — Он снова оказался рядом. Его руки тяжело легли ей на плечи, он слегка подтолкнул ее через порог. — Можешь открыть глаза.


Сюрприз возвышался прямо перед ней, на мгновение показалось, что он раздавит ее. Женевьева слегка вскрикнула и попыталась отступить, но сильные руки держали ее, не давали сдвинуться с места, тело Роберта, словно стена, возвышалось у нее за спиной.

— Я не мог забыть ту историю, которую ты рассказала мне, — прошептал он. — О твоей лошади. Она как-то необъяснимо тронула мою душу. Я представлял тебя маленькой девочкой, скачущей верхом по своим владениям, свободной, словно птица. Я часто думал об этом.

Она на самом деле стояла там, прямо посередине холла, яростно взвиваясь на дыбы на своем мраморном пьедестале. Бронзовая статуя восьми футов высотой, не меньше.

— Видишь? — Роберт ткнулся носом в ее шею. — У тебя есть муж, который полностью тебя понимает. Ты догадывалась об этом?

Безумно вытаращенные глаза, огромные зубы, страшные раздувающиеся ноздри.

И как он на самом деле мог подумать?..


В тот вечер, когда Роберт впервые переступил порог дома родителей Женевьевы и они впервые увиделись за ужином, она мило улыбнулась ему через стол, точно зная, что он пришел спасти ее.

Она так долго ждала своего избавителя. Задолго до того, как наступило то полное неприятностей лето, она начала жаждать спасения. Женевьева пробиралась сквозь бесконечную вереницу дней, читая и мечтая о жизни, которой сможет когда-нибудь жить, и неразборчивым почерком записывая свои стихотворные фантазии в дневнике. А затем появился Роберт с его непринужденным смехом, мужественностью, обходительностью и такой доброй улыбкой. Каким спокойным и непринужденным он казался по сравнению с ее измученной, невротической матерью! Каким прямодушным выглядел по сравнению с ее двуличным отцом! Она выросла в доме, наполненном тайнами, там никто никогда не выражал открыто своих мыслей. И вот, наконец, появился человек, с которым она спокойно могла говорить о чем угодно.

Они встречались три месяца, Женевьева испытывала истинное наслаждение от разговоров с ним, пыталась серьезно оценить его и не позволить себе делать суждения под влиянием желания покинуть родительский дом. Она не была влюблена, по крайней мере, в ее душе не возникло и следа взрывной влюбленности, того невероятного ощущения, когда земля уходит из-под ног. Она испытывала огромную нежность и искренне надеялась, что это бесхитростное чувство сможет перерасти в Настоящую Любовь. К тому времени, когда он решился сделать предложение, Женевьева не сомневалась, что находится на полпути к заветной цели.


Лошадь была изваяна в натуральную величину, но выглядела абсолютно безжизненной.

— Я не слишком хорошо разбираюсь в искусстве, — говорил Роберт, — но я прислушался к некоторым советам, можешь мне поверить, это весьма удачное вложение денег. Гораздо более удачное, чем все те литературные журналы, которые ты заставляешь меня спонсировать.


Как-то днем, еще в период ухаживаний Роберта, они прогуливались в розарии леди Тикстед. Небесную твердь заволокло тучами, над головой рокотали раскаты грома.

Женевьева подняла голову и взглянула на небо. Буря обещала быть великолепной.

— Знаешь, как я голодна? — страстно прошептала она. — Я имею в виду жизнь, целый мир.

— Нам лучше вернуться, — предложил Роберт. — Собирается дождь.

— Ну, так давай вымокнем до нитки. — Она крепко держала его за руку.

— Твоя матушка будет недовольна мной. Что, если ты простудишься?

— О, Роберт, не будь таким занудой.

Неожиданно хлынул дождь.

— Быстрее, — крикнул он. — Мы промокаем насквозь.

— Мне все равно. — Она прижала ладонь к его щеке. — Я задыхаюсь в этом доме. Моя жизнь уходит от меня все дальше и дальше.

Он нахмурился, пристально посмотрел на нее. Это был взгляд потерявшейся собаки, он говорил: «О чем ты?» — он кричал: «Пожалей меня!» Впервые за все это время он смотрел на нее такими глазами.

Она тут же замолчала. И только одно слово громко звучало у нее в голове. Это было громкое и четкое: «Нет».

— Женевьева?

Через несколько мгновений она сумела совладать с собой. С трудом проглотила подступивший к горлу ком, отогнала навязчивое слово, заставила себя забыть его.

Он именно тот человек, который навсегда заберет ее отсюда и бросит к ее ногам целый мир.

Роберт сжал ее руку.

И она позволила ему увести себя обратно в дом.

— Женевьева? Ты ничего не хочешь сказать?

Но она больше не могла притворяться перед самой собой. Муж не понимал ее и никогда не сможет понять.


5

Утром Женевьева собиралась встретиться с Лулу, чтобы вместе отправиться на штурм магазина Закари, но, едва забрезжили первые лучи слабого мартовского солнца, она уже стояла в одиночестве перед магазином. Женевьева почти не спала этой ночью. Стоило закрыть глаза, как перед ее мысленным взором возникали взбрыкивающие бронзовые копыта. В голове звучали ржание и фырканье. Все это выглядело так, словно монстр, расположившийся в холле, насмехается над ней. Не в силах вынести мысли о том, что придется еще несколько часов лежать без сна, а затем завтракать с Робертом (и что она скажет ему за столом? Что она сделает?), Женевьева приняла ванну, оделась и тихо покинула квартиру.

Из цокольного этажа, расположенного под магазином, пробивался свет. Возможно, это его мастерская? Должно быть, он сейчас там совсем один. У нее возникло желание позвонить, но вывеска «закрыто», красовавшаяся на двери, обезоружила ее. Ей не хотелось раздражать его еще больше. Сделав два круга по крошечному дворику, она вышла через узкий проход на улицу.

На рю де ла Пэ стояла необычная тишина. Ставни известных модных домов были закрыты, кругом царило безмолвие. На мгновение она замерла, пристально разглядывая Вандомскую площадь. Знаменитая колонна казалась сегодня утром странно короткой и толстой. Какой-то мягкой. Словно рулон ткани стоял прямо в центре восьмиконечной площади. Но, вероятно, это была всего лишь игра света и тени.

Пока Женевьева стояла в мечтательном созерцании, длинный черный автомобиль «ли-фрэнсис» проехал мимо, слишком близко к тротуару, и, разбрызгав грязную лужу, облил ее ноги. В уникальных бальных туфлях от Андре Перуджи, парижского дизайнера обуви, с невероятно высокими испанскими каблуками и остроконечными носками, мягчайшее кожаное покрытие которых украшало множество ярко расцвеченных и переплетенных между собой треугольников из замши и парчи. На создание этих туфель, по словам самого Перуджи, его вдохновили картины Матисса. Эти туфли она надела, чтобы произвести впечатление на Паоло Закари, теперь они промокли насквозь и были перепачканы в грязи. Вне себя от ярости Женевьева шагнула вперед и уже открыла рот, чтобы выкрикнуть что-нибудь обидное, но машина уже скрылась за углом. На заднем сиденье сидела женщина. Женевьева не успела рассмотреть ее, но ей показалось, что раньше они встречались… Все те же старые знакомые…

После двух укрепляющих бодрость духа чашек кофе и круассана с маслом, за столиком у окна в ближайшем кафе с мрачноватым зеленым интерьером, Женевьева наконец смогла заставить себя наклониться и взглянуть на промокшие туфли. Все оказалось именно так, как она предполагала. Туфли были безнадежно испорчены. Она смочила свой платок в стакане с водой, чтобы протереть их, но какой теперь в этом был смысл?

— Вам лучше взглянуть на это с другой стороны, — раздался рядом мужской голос. — Они были не так уж и хороши, ведь правда? В них есть что-то клоунское, они немного напоминают туфли Арлекина. Невелика потеря.

— Невелика потеря! Вы представляете себе, сколько эти… — Выпрямившись, Женевьева вдруг обнаружила, что разговаривает с Паоло Закари.

— Это от Андре Перуджи, правда? — весело спросил он. — Знаете, вы определенно переплатили. — Затем он снял пальто и уселся за столик, не спрашивая у нее разрешения.

Поначалу она не могла выдавить из себя ни слова. Его высокомерие полностью лишило ее дара речи, она изумленно смотрела на него разинув рот. На нем было то, что она приняла за рабочую одежду: твидовые коричневые брюки отличного качества, но выцветшие и мешковатые, и хлопчатобумажная рубашка свободного покроя, расстегнутая на груди. Его чванливая манера вести себя с окружающими наводила на мысль, что такой человек едва ли унизится до того, чтобы утруждать себя работой. Бездонные черные глаза скрывали истинные мысли и намерения.

Официант с впалой грудью и меланхоличными усиками принес миндальный круассан и эспрессо и поставил все это перед ним. Похоже, это был обычный завтрак Закари, который уже давно не менялся, поэтому его не стоило обсуждать.

— Ну и как, ты выиграл вчера, Антон? — поинтересовался Закари.

Официант покачал головой:

— Это очень печально, месье Закари. Фабиен убьет меня, когда узнает, сколько я проиграл. Но я нисколько не сомневался, понимаете? Я на самом деле считал, что знаю, что делаю.

Закари дружески кивнул официанту:

— Никогда ни в чем нельзя быть абсолютно уверенным, мой друг. — И он снова посмотрел на Женевьеву, прищурив глаза.

Именно в этот момент Женевьева заметила веснушку на шее Закари, как раз над воротничком рубашки, она притаилась в маленькой впадинке на шее, там, где самая нежная кожа. Каким-то волшебным образом эта веснушка все изменила. Она выглядела очень мило и дружелюбно, намекая, что у этого человека есть другая сторона натуры — ранимость. Ухватившись за нее взглядом, Женевьева начала потихоньку расслабляться.

— Я устраиваю костюмированную вечеринку, — сообщила она Закари. — Главная тема — кубизм. Эта вечеринка превзойдет даже праздник у Вайолет де Фремон, она станет легендой. Там соберется весь свет, и все будут смотреть только на меня. — Она остановилась, чтобы перевести дух. — А на мне будет пара ваших туфель, месье Закари. Что скажете?

Губы Закари растянулись в улыбке. Он вытащил из кармана пальто пачку сигарет и, достав одну, положил пачку на стол.

— Не возражаете, если я закурю?

Осмелев, Женевьева протянула руку к его пачке и тоже взяла сигарету.

— Значит, туфли представляют для вас огромную ценность, миссис Шелби Кинг? — Он поднес зажигалку к ее сигарете, а потом прикурил сам.

— Совершенно верно.

Он откинулся на спинку стула и провел рукой по своим спутанным темным волосам.

— Почему? — Он выдохнул дым и пристально посмотрел на нее.

— Почему? — повторила она. Сигарета оказалась крепче, чем она ожидала. От ее дыма слегка засосало под ложечкой. Но тем не менее она сделала еще одну затяжку. — Неужели должна быть какая-то причина? Туфли могут быть невероятно красивы, мы оба знаем это. Они могут быть произведением искусства.

— Но ведь и платья тоже, правда? А также колье, кольца и духи. Но почему вас интересуют именно туфли?

— Я коллекционер, — ответила Женевьева, немного смутившись. — У меня целая комната отведена под туфли, там более пятисот пар. Туфли — моя страсть.

— Да, да. Но вы до сих пор так и не сказали почему.

От сигаретного дыма у нее кружилась голова.

— Я равнодушна к духам. Конечно, я пользуюсь ими, но не более того. Платья, драгоценности, ну что ж, они, несомненно, важны, но так тривиальны. По-настоящему красивые туфли впечатляют гораздо больше. Ну, конечно, несколько лет назад женщины могли носить под платьем подбитые сапожными гвоздями ботинки или деревянные башмаки — и никому до этого и дела не было. Но теперь… Теперь по-настоящему изысканный костюм — ничто без правильно подобранных туфель.

Его улыбка стала чуть шире.

— Продолжайте.

Она вдруг догадалась, что он испытывает ее. Для нее же будет лучше, если ее ответ окажется правильным.

— И потом, хорошие туфли не просто красивы. Наряд должен быть безупречен, иначе самая блистательная вечеринка может превратиться в сплошную пытку. Туфли связывают нас с окружающим миром, понимаете, в самом прямом физическом смысле. — Ей понравилось собственное последнее замечание, казалось, оно придавало глубину ее словам. Ее голова кружилась все больше, мир плыл перед глазами. Она затушила сигарету.