Симона Вилар - Королева в придачу

24 декабря 1513 г.

Графство Саффолкшир, Англия

В старом замке Хогли готовились к Рождеству...

Время было полуденное, однако из-за продолжавшегося уже несколько дней снегопада, низких свинцовых туч и снежной круговерти в замке стоял полумрак. Но даже эти ранние потемки не могли повлиять на то праздничное оживление и веселье, какое прямо-таки проникает в кровь и душу в преддверии праздника Светлого Рождества Христова.

В полуподвальном помещении замковой кухни шла подготовка к рождественскому ужину. Воздух был насыщен запахами специй, жаркого, соусов, ароматом пирогов и сладостей. Поварята, кухарки, прислуга, горничные, охранники замка – все находились здесь, всем нашлась работа – одни рубили мясо, другие вращали вертела, гремели кастрюлями и противнями. В помещении замковой кухни шла обычная шумная подготовка к рождественскому ужину. Кто-то ругался на клубы дыма, то и дело врывавшиеся под вытяжки очагов из-за непогоды, трещали сковороды, кричала гусыня, которой кухарка неловко свернула голову.

По кухне с деловым видом сновала пожилая дама в черном траурном платье, переднике и накрахмаленном чепце и, бранясь, отдавала приказания. Ей не перечили, ибо леди Гилфорд слыла дамой властной и не терпящей возражений. Худая как жердь, с лицом некрасивым, но не лишенным того обаяния, какое дает сильной личности особый внутренний свет, она постоянно вмешивалась во все дела, приказы её были точны и беспрекословны, как у решительного полководца.

– Хью, добавь дров в камин. Черри, не переперчи соус. Берта, да уйми ты эту гусыню! Голова раскалывается от её криков. Изабел, ты уверена, что точно знаешь, сколько чернослива надо класть в рождественскую кашу? О нет! Святочная каша делается не так. Отойди-ка, милочка. Святочная каша – нечто особенное. Зерна должны быть из самой лучшей первосортной пшеницы, и варить ее надо непременно на молоке, а не на воде. Даже если это вода из источника Святого Эдмунда.

На ходу перекрестившись при упоминании имени самого почитаемого в Саффолкских землях святого, она решительно потеснила робкого вида бледную женщину, и стала сцеживать в котелок желтоватое молоко утренней дойки. Изабел Одли, жена кастеляна замка, робко отступив в сторону, послушно кивала, соглашаясь со всем, что ей выкрикивала, чтобы перекрыть общий гул, властная леди Гилфорд. Но в какой-то момент она отвлеклась, заметив на сходнях лестницы своего мужа, топтавшегося на ступенях и мявшего в руках берет.

– Да ты слушаешь ли, милочка? – окликнула её леди Гилфорд – Я говорю, что теперь надо добавить сахара и специй и дать настояться. Но чтобы к столу её подавали непременно горячей...

– Простите, миледи, – робко прервала её Изабел. – Но пришел Джон и ему надо сказать вам...

– Что, ваш олух сынок так и не появился? Что ж, одному Богу ведомо, куда он мог отправиться в такую метель.

– О нет, миледи. Дело не в Илайдже, а в... Кажется, моего Джона послал доктор Холл. Это касается принцессы.

Леди Гилфорд тут же перестала мешать половником в котле и, вытерев руки о передник, заторопилась к выходу, успев заметить Изабел, что голову с неё снимет, если та что-нибудь испортит и святочная каша будет не такой, как должно.

Джон Одли, кастелян замка Хогли, что-то сказал ей, и дама, решительно потеснив его и подхватив пышные юбки, совсем по-девичьи взбежала по крутым ступеням. Миновав узкий сводчатый коридор, где после жара кухни было пронзительно холодно, она оказалась в главном, зале поместья. Здесь также царила предпраздничная суета – служанки украшали стены остролистом с красными ягодами, окуривали старинное помещение розмарином, пажи вешали на потолочные балки гирлянды плюща. Леди Гилфорд шла быстро, но и здесь успевала давать указания. Лишь выйдя в очередной узкий коридор и заметив солидного полноватого мужчину в темно-синем одеянии лекаря, несколько замедлила шаги. Приближаясь, она машинально постаралась припрятать за отворот чепца выбившуюся прядь. Взгляд её стал мягче, на тонких губах появилась нежная, почти заискивающая улыбка.

– Мистер Джонатан?

Он подошел стремительно, взял её руку в свои и почти по-отечески похлопал, словно не замечая невольного кокетства во взгляде важной матроны.

– Дело, Мег, гораздо хуже, чем я предполагал. Она стоит наверху башни и не желает выходить. Откуда у неё эта уверенность, что брат пришлет за ней непременно сегодня? Мег, голубушка, уж не ты ли подала ей эту идею?

– Сохрани Боже, Джонатан! Я не ведаю, отчего наша Мэри решила, что с неё снята опала, и её августейший брат непременно сообщит ей об этом к Рождеству. Святочный подарок от старшего брата, то бишь! Бедная девочка. Три года в изгнании! Она ведь так истосковалась, понимает, что король Хэл[1] поступает с ней несправедливо, но не хочет в это верить.

Теперь леди Гилфорд не кокетничала, она была взволнована и расстроена, и с охотой согласилась пойти к принцессе, лишь захватив в кладовой подбитый мехом плащ.

Узкая винтовая лестница в башне выстыла от холода. Пламя факела колебалось сквозняком, отбрасывая красноватые тени. Также холодно и уныло было в округлой, башенной комнате, где возле узкого, как бойница, окна с западной стороны стояла худенькая девичья фигура. У леди Гилфорд заныло сердце – такой одинокой и хрупкой показалась ей она. Лишь пышная, золотистого цвета, волна волос, ниспадающая по спине девушки из-под облегающей голову вязаной шапочки, была единственным теплым пятном в сером сумраке каменного покоя. Даже огонь в очаге потух, а от тяжелых серых стен так и веяло холодом.

Женщина накинула на плечи госпожи плащ.

– Мэри... моя высокочтимая леди... девочка моя. Так ведь можно совсем расхвораться, подхватить насморк. Что же тогда будет с нашим хорошеньким носиком?

Носик действительно был очаровательным. Маленький, изящно вылепленный кельтский нос Тюдоров. Леди Гилфорд видела нежную округлость щеки девушки, темный изгиб длинных ресниц. А когда сестра короля, принцесса Мэри Тюдор повернулась, стали видны её огромные темные глаза. Темными они казались в сумраке помещения. На самом деле они были серыми – не прозрачно-серыми, светлыми, а того темно-серого оттенка, какой бывает на камнях гранита, когда их освещает солнце, или в цвете крыла голубки, или в грозовом небе над северным морем.

– Что ты хочешь, Гилфорд? – тихо спросила девушка. – Оставь меня. Я не выйду отсюда, пока не увижу на дороге гонцов от короля.

Три года не было вестей. Три года она жила в изоляции, в глуши и безвестности. И это принцесса королевских кровей, дочь августейших Тюдоров, сестра самого прославленного в христианском мире короля Генриха VIII, невеста эрцгерцога Карла, которую и величать-то полагалось – её высочество принцесса Кастильская, как пышно титуловали её до того, как по указу брата сослали в Саффолк, в провинцию.

Леди Гилфорд хотела сказать ей много теплых хороших слов, но вместо этого лишь строгим тоном произнесла:

– А ну-ка подожмите губы, как добропорядочная леди. Уж и наградил вас Господь губищами. Сущее наказание для девицы благородных кровей.

Принцесса Мэри повиновалась. Губы у неё действительно были пухлые, чувственные, неприличные, как уверяли ее. И она привыкла держать их чуть сжатыми, дабы казались тоньше. Но эта очаровательная ямочка под нижней губой на подбородке все же выдавала их сочную мягкость, почти непристойную для невинной девушки, да ещё принцессы.

Леди Гилфорд отошла, начала ворошить кочергой в камине, выгребая из-под золы ещё тлевшие уголья. Потом раздула их, стала накладывать сверху хворост, а когда он занялся, положила сверху толстые поленья.

– Ну вот, теперь вы не замерзнете. Ишь, что удумала! Простудиться захотела, да ещё в такой день. Вспомните, ваша милость, какой сегодня праздник. Скоро Рождество, родится божественный младенец, и весь мир пребывает в предвкушении этого события. Добрые христиане ликуют, а вы...

– Я хочу умереть, – тихо сказала принцесса. – Обо мне все забыли. И Чарльз Брэндон в том числе...

Если Мэри Тюдор заговорила о своей первой полудетской любви, значит дело совсем плохо. Но Мег Гилфорд сделала вид, что не расслышала последних слов своей подопечной.

– Ну, вот еще! – совсем по-деревенски фыркнула матрона. – Да вы поглядите, Мэри, какая круговерть на дворе. Никакой гонец к нам не пробьется через такие заносы.

Мэри впервые за все время оглянулась.

– Ты думаешь, Гилфорд? Мег, но ведь ты говорила, что на Рождество всегда ясное небо. Чтобы видеть звезды.

Леди Гилфорд прислушалась. Ветер выл и стонал на улице. В окне дребезжали стекла, за которыми то и дело проносились хлопья снега, белые, как призраки. В трубе завывало, разгоревшийся огонь метался, и клубы дыма из-за ветра разлетались по комнате. Послышалось, как затрещала сорванная бурей с крыши плитка черепицы и неслышно упала – вокруг замка намело огромные сугробы.

– Вишь, какое ненастье, – сказала леди Гилфорд. – Зря ты здесь торчишь, девочка. Но к ночи, ко времени Рождественской мессы, непременно распогодится, уверяю тебя. А там и гонцы прибудут.

Она не верила в то, что говорила, но главное – вывести Мэри из её горестного оцепенения, какое нашло на неё с утра. Надо же, а ведь ещё накануне весела была, как птичка.

– Ну так что, Мэри? Так и будешь тут торчать? Мне нужна твоя помощь, Сама-то я не управлюсь по хозяйству.

Мэри впервые улыбнулась. Это ее-то Гилфорд не управится? А потом принцесса сказала, что выпила бы немного эля с булочкой. Ну что ж, это уже победа. У её высочества с утра маковой росинки во рту не было.

Однако покидать свой наблюдательный пункт принцесса отказалась. Леди Гилфорд не настаивала, уйдя целиком в предпраздничные хлопоты. А потом в какой-то момент и сама почувствовала себя усталой и подавленной. Душа болела за подопечную. Носившая ей перекусить Изабел сказала, что принцесса хоть и поела с аппетитом, но от окна не отходит. И что, спрашивается, выглядывает? Кругом лишь снег и сугробы, дороги совсем замело. Но с другой стороны, леди Гилфорд её понимала, и ей сделалось горько. Она отстраненно следила, как слуги устанавливают столешницы на козлах, расстилают белоснежные скатерти. Им и дела нет до переживаний принцессы, они привыкли к постоянным перепадам её настроения. А на подходе Рождество. Все веселы, смеются, охранники шутят со служанками, дети бегают, собаки путаются под ногами. Леди Гилфорд неожиданно все это стало раздражать. Она кричала, бранилась, мечась меж кухней и залом, даже ударила и отчитала одну из нерадивых служанок.

А потом ей на плечи легла широкая теплая рука доктора Джонатана Холла.

– Ты утомилась, дорогая. Иди передохни. Я пригляжу за всем.

Как хорошо, когда на закате жизни подле тебя человек, который заботится о тебе, желает помочь. Леди Гилфорд на миг склонила набок голову, потерлась благодарно щекой о его теплые пальцы. Не беда, если кто-то и заметит. Хогли – замок маленький, здесь все всем известно, и наверняка многие из слуг уже знают, что лекарь принцессы наведывается по ночам в спальню гувернантки миледи. Но так приятно после долгих лет вдовства вновь очутиться в постели с теплым мужским телом, заснуть, положив голову ему на плечо. А то, что он не ровня ей, даме из свиты её высочества, что ниже рангом... Будь они при дворе, она бы этого не допустила. Здесь же... что ж, жизнь в глуши имеет и свои преимущества.

Леди Гилфорд решила отдохнуть часок в своей комнате. Кровать чуть скрипнула, когда пожилая леди удобно устроилась поверх мехового покрывала. Огонь в её комнате поддерживали весь день, и теперь здесь царило тепло в сочетании с тонким запахом сосновых поленьев. Глядя на язычки пламени, женщина задумалась.

Она была приставлена к принцессе, когда той минуло пять лет. Король Генрих VII Тюдор, покойный отец нынешнего монарха, считал, что девочке самое время браться за обучение. Мэри была младшей в семье. Старшими были наследник престола Артур, принцесса Маргарет и принц Генрих. Мэри считали слабым и болезненным ребенком и, когда в штат юной принцессы ввели вдову лорда Гилфорда леди Мег, ей сразу дали понять – её подопечная нуждается в особо деликатном и бережном обращении. Гувернантка же вскоре пришла к выводу, что более избалованного и капризного ребенка ещё свет не видывал. А все эти её загадочные болезни – притворство чистейшей воды. Стоило девочке чего-то захотеть, что ей не дозволялось – и она начинала жаловаться на всякие боли, реветь, падать на пол в истерике. Часто своим плачем она и в самом деле доводила себя до болезненной лихорадки, покрываясь нервной сыпью. Ее венценосные родители тут же шли на всякие уступки – и приступы принцессы тотчас прекращалась. Возможно, Мэри и была слабенькой с детства, но потом своим детским умишком скоро усвоила, как многого может добиться притворством. Леди Гилфорд это поняла не сразу. А потом убедилась, что в этом очаровательном хрупком ребенке пропасть здоровья и лицемерия, и не побоялась все чаще прикладывать к августейшей попке её высочества свою худощавую, но отнюдь не легкую руку. Тогда она еле терпела свою подопечную и всерьез подумывала отказаться от столь хлопотного места. Но потом незаметно получилось, что строгая дама и капризная принцесса научились находить общий язык, а Мэри даже привязалась к зануде гувернантке. И постепенно Гилфорд стала с ней куда мягче, принцесса сделалась послушнее, прекратила симулировать, её обучение пошло в гору, и вскоре леди Гилфорд получила в знак поощрения за успехи принцессы повышение жалованья.