– Не делай так больше, моя милая, – зашептал он ей на ухо. – История твоего романа с его величеством ещё не забыта, и тебе не стоит привлекать к себе внимание... особенно королевы.

Сам же Генрих словно и не замечал Джейн. Лишь когда в покоях Мэри он увидел, как её слуги вешают на стене гобелен с купанием Джейн, он развеселился:

– Прекрасный ковер, яркий и мастерски выполненный, Я на нем, как живой, и Брэндон также, А эта милая купальщица, Джейн Попинкорт, если не ошибаюсь. Она ведь в твоей свите, Мэри?

Он оглянулся, поискал фрейлину глазами, едва заметно улыбнулся ей, но в следующий миг уже говорил, что ему пора отправляться в церковь, а Мэри может располагаться, отдыхать после дороги. О Джейн он больше не думал – она была в прошлом. Его интрижка с Бесси Блаунт интересовала его сейчас куда более.

Мэри заметила его равнодушие к Джейн и взволнованно взглянула на подругу. У Джейн был странный, несколько отстраненный вид, она словно грезила наяву. Мэри даже пришлось несколько раз окликнуть ее, чтобы фрейлина очнулась и помогла ей раздеться.

Потом Мэри отпустила их всех. Сбоку от её роскошного ложа стоял домашний аналой, и Мэри в одной рубахе, с распущенными волосами, опустилась перед распятьем на колени и долго молилась. Была ночь перед Воскресением. Святая ночь. У Мэри навернулись слезы на глаза, когда она услышала полночный звон колоколов. Иисус воскрес. А вернувшиеся из Рима колокола[8] радостно ознаменовали это событие.

В воскресенье король просто умилил Мэри, когда после богослужения в Соборе Святого Павла вышел на крыльцо, где, несмотря на сверкающую роскошь своих одежд, стал на колени и омыл ноги более двадцати нищих. Потом проехал на коне через самые бедные кварталы, раздавая милостыню нищим и больным, с обещанием молиться за них. Его действия в этот день были традиционными, но Генрих так искренне вел себя и был так прост, что, как всегда, завоевал толпу. И когда он возвращался во главе пышной свиты в Вестминстерский дворец, казалось, весь город собрался, чтобы приветствовать его.

А потом был великолепный пир, от которого Мэри была в полном восторге. Три часа под треск факелов гости вкушали самые изысканные блюда, причем появление каждого нового блюда сопровождалось громом фанфар. Потом давали балет, в котором участвовали пятьдесят четыре танцовщицы. Они выступали шестью группами, одну из которых составляли дамы в масках, игравшие на тамбуринах.

Потом в громадный зал вкатили целый искусственный лес. Генрих склонился к сестре, объясняя, что он называется «Парк доблести и любви». На каждом из концов этого сооружения возвышались позолоченные башни, в которых сидели по шесть хорошеньких девушек и посылали гостям воздушные поцелуи. Земля в искусственном лесу была усеяна цветами из яркой парчи, а листья были сделаны из зеленого шелка. В центре сада возвышалась арка, и зрители зааплодировали, а потом закричали, когда под аркой из клубов цветного дыма показался искрящийся серебряный дракон и извергнул пламя. Но тут же заиграла музыка, и в зал вошли рыцари в сверкающих доспехах, с высоко поднятыми мечами, сразились с драконом, отрубили его бутафорную голову и поднесли её под звуки фанфар к ногам Мэри. Из башни вышли освобожденные девушки и станцевали перед гостями бальный танец.

Потом гости прошли из дворца в сад и стали разыскивать в зелени яркие пасхальные яйца, которые заранее были спрятаны среди клумб, кустов, в дуплах деревьев. Атмосфера стала непринужденной, все бегали, смеялись, соревновались, кто найдет больше яиц, которые, как гласило предание, разбрасывали в садах и парках вернувшиеся из Рима колокола.

Мэри развеселилась. Она собирала яйца в специальную корзину и сносила в богато украшенный павильон, где королева Катерина восседала среди своих солидных дам и государственных сановников. Улыбалась, поглядела на разрумянившуюся, веселую Мэри.

– У вашего высочества находок больше всех. Может, только у короля ...

И она с нежностью поглядела туда, где её супруг, как простой школьник, рыскал по кустам, складывая в корзину идущего за ним Норриса свои находки.

Набегавшись, Мэри вернулась к королеве, где с интересом слушали .слова ученого Томаса Мора, рассказывавшего, что яйца издавна играли большую роль в обрядах у многих древних народов – египтян, римлян, персов, греков, галлов. Но в христианстве яйцо – особый символ – символ воскрешения. Отсюда и освящение яиц, которое существовало ещё в четвертом веке.

Мэри нравился Томас Мор. У него было приветливое, открытое лицо, к тому же он был прекрасный рассказчик. И ещё Мэри импонировало его высказывание об образовании женщин: если у женщины есть душа, то есть и разум, и, следовательно, не следует пренебрегать ни тем, ни другим. Мэри захотелось прихвастнуть перед известным ученым своими познаниями: Еврипида она с ним обсуждала на греческом, Плавта – на латыни, щегольнула и итальянским, когда разговор коснулся творений Данте. Но когда Мор обратился к ней по-французски, она стушевалась. Принцесса владела языком французов, но не настолько, чтобы поддерживать беседу.

– Надо непременно приставить к вам кого-то, кто знает этот язык, – заметила Катерина, и не удержалась от невольного вздоха. Ей уже были известны планы Генриха насчет Мэри, как известно и то, что супруг велел до поры до времени скрывать свои планы от сестры.

А принцесса уже невозмутимо пожимала плечами.

– Не надо ко мне никого приставлять. В моей свите есть женщины, которые прекрасно владеют этим языком. Нанетта Дакр, сестры Грей, Джейн Попинкорт...

Она осеклась, не смея и взглянуть на королеву, понимая, что совершила бестактность.

– Джейн Попинкорт? – несколько напряженно, но вежливо переспросила Катерина.

– Так, одна из моей свиты, – небрежно ответила принцесса и поспешила уйти, чтобы избежать дальнейших расспросов.

Вечером были танцы. Король открывал бал вместе с королевой. Катерина двигалась грациозно, искусно делая плавные па в церемонной паване, просто на глазах хорошея от счастья, что Генрих так мил с ней. Но, откровенно говоря, она не любила этих увеселений, танцы ей скоро прискучили, и она удалилась на свое место на возвышении, предпочитая скорее наблюдать, чем участвовать.

Мэри же была в восторге. Ей нравилось это изысканное веселье, восхищало изобилие свечей, веселая музыка, яркие одежды и сверкающие драгоценности. И она танцевала и танцевала! Карроль, павана, романеска – Мэри не чувствовала усталости, порхала, как бабочка, начисто забыв все неприятное. Потом плясали моррис-данс. По старинной мавританской традиции все надели на руки бубенчики и весело двигались по кругу, меняя партнеров, прихлопывали, звеня в такт мелодии бубенчиками.

Королева Катерина сидела в стороне с наиболее благовоспитанными придворными джентльменами и самыми скучными дамами, которые никогда не принимали участие в забавах двора. Королева попивала лимонад, почти не обращая внимания на пытавшегося её развеселить шута Уила Соммерса. В отличие от своего супруга, в котором так и кипели страсти, Катерина была по натуре спокойна, не любила шумные забавы и принимала в них участие только из желания угодить Генриху.

– Уил, принеси мне ещё лимонада, здесь душно.

Да, король приказал добавить огня. Одежда танцующих сверкала и переливалась всеми цветами радуги, сливавшимися и контрастировавшими между собой. На серебряном парчовом костюме Генриха в прорезах были алые вставки. Он сделал знак, и музыканты на хорах заиграли веселую гальярду. Подбоченясь, Генрих прошел меж дам и, конечно же, пригласил свою сестру Мэри. Танцующие выстроились в три шеренги. По центру Генрих с сестрой, слева ослепительный де Лонгвиль с малышкой Бесси Блаунт, а справа обаятельный Чарльз Брэндон в одежде тех же тонов, что и у короля, ведущий за кончики пальцев хорошенькую черноволосую девушку в оранжевом платье. Она была из свиты принцессы, и Катерина ещё не знала её имени.

Музыка веселила. Пары кружились, держась за самые кончики пальцев, подпрыгивали, менялись местами. Потом следовал поклон и, когда женщины выпрямлялись и вскидывали руки, партнеры поднимали и кружили их, а затем целовались в щеки, кланялись и менялись партнершами.

Теперь Генрих танцевал с черноволосой девушкой, Лонгвиль с Мэри, а Брэндон с малышкой Бесси. Катерина невольно заметила, что её супруг, нарушая обязательное правило хорошего тона, не улыбался партнерше и пару раз как-то виновато взглянул в сторону королевы. Зато Мэри прекрасно смотрелась с Лонгвилем. Для Катерины было унизительно такое возвышение француза, как и оскорбителен был отказ в руке Мэри её племяннику Карлу. И ради кого – ради старого подагрика Валуа! Катерина уже знала, что переговоры об этом союзе уже ведутся, и хотя не смела возразить Генриху, от души надеялась, что эта свадьба не состоится. Ведь расторгся же брачный договор с Карлом, хотя Мэри и по сей день на континенте величают принцессой Кастильской.

Катерина перевела взгляд на Брэндона с Бесси. Чарльз что-то говорил ей, и Бесси мило краснела, отводя глаза, потом они закружились, и ноги девушки оторвались от пола – Чарльз всегда высоко поднимал своих партнерш. А когда он целовал ее, то Катерине показалось, что их лица дольше положенного оставались вблизи – или он ей что-то шепнул? По крайней мере, Бесси, вспыхнув, порхнула к Генриху. Королева чуть нахмурилась. Брэндон опытный соблазнитель, а Бесси только четырнадцать. Надо будет предупредить ее. Зато как удивительно бережно и нежно ведет её маленькую фрейлину Генрих, как ласково улыбается.

А вот Лонгвиль не улыбался своей черноволосой партнерше, наоборот, взгляд его был пристальным и внимательным. Не диво, что вспыхнувшая было на устах этой девушки улыбка тоже погасла, и она смотрела на герцога, как зачарованная.

Зато Брэндон с Мэри едва ли не хохотали, кружа вокруг друг друга. Катерина повнимательнее пригляделась к ним, вернее, к золовке. Королева замечала в Мэри нечто, что требовало пристального присмотра за ней.

Празднества продолжались всю неделю: фейерверки, верховые прогулки, маскарады, представления живых картин, игры, шарады. По части развлечений Генрих был непревзойденным мастером, его выдумкам не было предела, к тому же, несмотря на свою властность, он мог быть просто веселым и обаятельным, умел создавать непринужденную атмосферу, когда каждый чувствовал себя во дворце свободно, как дома.

В последний день апреля король решил отвезти сестру в её резиденцию в Ванстеде. Замок показался Мэри прекрасным – она увидела его сперва в глади воды большого озера, по которому плавно скользили белые лебеди.

– Как же я давно здесь не была! – вздохнула Мэри, любуясь парящим над лесом замком.

Крепостной ров замка и зубчатые стены были данью прошлому, воинственному веку. А за ними царили мир и покой. Скученные башенки и бельведеры, возвышавшиеся на первый взгляд в хаотическом беспорядке, поражали своей внутренней гармонией и простотой.

А внутреннее убранство! Мэри только ахнула, оглядывая искусно выполненные створки лакированных дверей, резные панели на стенах, мраморные камины, отполированные до блеска полы...

Генрих наблюдал за восхищенной сестрой, и глаза его доброжелательно поблескивали. Он ходил за ней, уперев руки в бока, словно мальчик, игрушкам которого все завидуют, а он, добрый и великодушный, делится этими игрушками. На его широком берете сверкала бриллиантовая лилия, когда-то подаренная эрцгерцогом Мэри, но которую Генрих и не думал ей возвращать.

На другой день двор собирался отметить один из своих любимых празднеств – день Мая. И с утра молодежь отправилась в лес собирать Май – нежную свежую зелень, какой полагалось украсить в этот день все вокруг. Не обошлось и без шуток и ядовитых намеков в виде «постылого мая», когда у дверей леди, славящихся сварливостью, привязывали терновник, ленивым – черемуху, а легкомысленным – ветки вишни. Но в основном все дарили друг другу ландыши, и весь замок пропах их сладковатым, дурманящим запахом.

В парке, возле замка, установили увитый гирляндами зелени помост для королевы Мая, которой все безоговорочно избрали Мэри Тюдор, увенчав её венком из живых цветов. А возле украшенного лентами и зеленью Майского шеста устроили соревнования и танцы, и стекшиеся со всей округи простолюдины с восторгом взирали на традиционные пляски в костюмах Робин Гуда, где сам король изображал благородного разбойника, Бесси Блаунт – леди Марианну, а Чарльз Брэндон был просто великолепен в роли шерифа.

Пир устроили прямо на лужайке в лесу, где установили навес для придворных и дам. На столах возвышались горы булок, круги золотистого сыра, корзины со всякой снедью, зелень, огромные мясные пироги. Кравчие разносили легкое белое вино и красное бордосское, заправленное фисташками, корицею и гвоздикою. На траве расстелили ковры и шелковые подушки, дамы располагались на них в непринужденных позах, расправив вокруг разноцветные юбки, напоминавшие лепестки цветов; мужчины и сам король, сняв камзолы и закатав рукава рубашек, играли в шары и кегли, весело перекликаясь с наблюдавшими за ними леди. Некоторые парочки уединились, или бегали и ловили друг друга меж кустов цветущих роз, более старшие и солидные вели беседы, покачиваясь на подвешенных к ветвям цветущих каштанов скамеечках, или сидели на складных стульях, играя в шашки или шахматы.