Теперь Брэндон мог быть избран победителем. Затаив дыхание, трибуны ждали, появится ли герцог Франциск, сможет ли он принять вызов английского герцога? Из палатки Франциска вдруг вышел Бониве, пересек ристалище и, о чем-то переговорив с Брэндоном, занял место подле него, как обычно полагалось оруженосцу.

– Как он смеет! – возмутилась Маргарита таким поведением своего признанного поклонника. – Он что, с ума сошел, приняв сторону противника Франсуа?

Со своего места Мэри видела лицо Бониве – обычно улыбчивое, оно сейчас было мрачнее тучи. Но вот в проеме шатра появилась золоченая фигура в доспехах, и трибуны радостно загалдели.

Франциск вел себя несколько иначе, чем ранее: он не поднимал решетки забрала, не красовался перед зрителями. Когда к нему подвели коня, он спокойно сел в седло и, не заставляя скакуна гарцевать мимо трибун, молча занял свое место в конце ристалища и взял копье наперевес.

– Видимо, больной палец его все же слишком беспокоит, – сокрушенно вздохнула преданная жена Клодия.

А Маргарита бешено рукоплескала, крича, что её брат никому просто так не отдаст победы. Она взволнованно подалась вперед. Ей уже не было так весело и интересно, как раньше. Ей стало страшно. От мощной фигуры в золоченых доспехах веяло угрозой, и королева пожалела, что не захватила с собой какой-нибудь амулет, приносящий успех в сражениях.

Бой начался быстро и стремительно. Удар! Копья разлетелись в щепы, но оба противника усидели в седлах. Не сбавляя темпа, они доскакали до конца арены, быстро приняли из рук оруженосцев новое оружие и вновь устремились навстречу друг другу. Удар! Все повторилось. В третий раз не выдержали лошади. Когда всадники вновь сшиблись, кони вздыбились с громким ржанием и стали заваливаться, путаясь в складках роскошных попон.

Оруженосцы с обеих сторон кинулись помогать всадникам подняться на ноги. Первым встал Франциск, и все увидели, как он, на ходу вытягивая меч, кинулся на все ещё поднимавшегося Саффолка. Как ни странно, меж ними встал Бониве и, пока англичанин не поднялся, он, безоружный и без доспехов, загораживал его и отступил лишь тогда, когда Брэндон занял оборонительную позицию.

Пеший бой не был предусмотрен правилами этого дня, но противники явно изъявляли желание сразиться. Страсти зрителей достигли предела – здесь уже не пахло показательным выступлением, это был бой до победы, до первой крови, который в старину назывался «Божьим судом». Даже маршалов-распорядителей охватил азарт, и они не прерывали поединка.

Сражаться пешими, да ещё в турнирных доспехах, было непросто, однако они оказались достаточно удобны, сковывали движения, и поэтому рыцари бились с яростным пылом. Стоял страшный грохот, искры летели от скрещивающихся лезвий, грохотала сталь пластин лат. В какой-то миг Франциск обрушил на Брэндона такой стремительный град ударов, что почти загнал его в дальний край ристалища, туда, где находились палатки рыцарей-участников. Но Брэндон в последний миг ловко увернулся и резким движением нанес ответный удар, разрубив ремень, удерживающий наплечник доспехов Франциска. Тот отлетел в сторону, плечо Ангулема стала заливать кровь.

Тут же Маргарита и Клодия закричали, требуя от Людовика, чтобы тот остановил бой, пока этот бешеный англичанин не изувечил наследника престола. Но сама фраза «наследник престола» настроила короля на оказание поддержки Саффолку.

– Успокойтесь, милые дамы, – улыбаясь, проговорил Людовик, – вы ведь не настаивали на прекращении поединка, пока ваш Франсуа нападал на нашего гостя.

Теперь воины бились настолько далеко от королевской ложи, что трудно было разглядеть, что там происходит. Вдруг по галереям зрителей, и без того шумящим, прокатился вопль, а маршалы стали кричать и махать флажками, требуя прекратить бой. Оказалось, что пока Франциск и Брэндон скрестили мечи у самых рукоятей и напирали друг на друга, Ангулем вдруг отбросил свой небольшой ручной щит и, выхватив кинжал, ударил Брэндона, стремясь попасть в щель латного воротника. В тот же миг, уворачиваясь, Брэндон выбил его меч, но при этом потерял и свой. Ангулем вновь нацелился ему в горло кинжалом, и Брэндон сделал единственное, что мог: сжав руку в латной перчатке в кулак, освободившейся правой рукой он ударил противника в решетку забрала. Саффолк дрался, как моряк в портовой таверне, – удар, ещё, потом ещё... Решетка смялась, потом отлетела в сторону, и кулак пришелся в незащищенное отверстие под забралом.

Франциск рухнул на ристалище с залитым кровью лицом. Со всех сторон к поединщикам бежали распорядители, но Бониве отгонял их прочь, даже подняв один из мечей, замахнулся на них, удивив и изрядно повеселив зрителей. Появились оруженосцы Франциска, подхватили беспомощного герцога и почти бегом унесли его под полог шатра. Толпа все ещё шумела. Бониве, поймав Брэндона за налокотник, что-то быстро говорил ему, пока Чарльз не вырвал руку и пошел в сторону королевской трибуны. Зрители, опомнившись, стали рукоплескать.

Английский герцог Саффолк был признан бесспорным победителем турнира.

Франциск появился в покоях королевы лишь через несколько дней. Рука с загипсованным большим пальцем всё ещё висела на перевязи, но ни на плече, ни на лице герцога, вопреки ожиданию, уже не осталось никаких следов увечий.

– Мессир, вы бились на турнире не по правилам, – заметила ему королева.

– Признаю, – сконфужено заметил он, – и прошу вас, если это возможно, помирить меня с мсье Саффолком.

Маргарита Алансонская ничего не понимала, видя, как друзья Франциска, до этого открыто игнорировавшие Брэндона, теперь просто заискивали перед ним. И Монморанси, и Флеранж, и Бониве... С последним, казалось, у Чарльза сложились вполне дружеские отношения. С Франциском же англичанин держался несколько сдержанно, хота и принят него в качестве подношения роскошный костюм золотой парчи.

Мэри же была в упоении от любимого. Её глаза начинали сиять, когда появлялся герцог Саффолк. Но теперь её спасало то, что победитель турнира стал общепризнанным любимцем французского двора, и не одна Мэри теперь улыбалась ему. Все дамы и фрейлины добивались его внимания, заигрывали с ним, щебетали. Королева даже начинала ревновать, подзывала его, и они подолгу беседовали... обязательно прилюдно, на глазах у свидетелей. Придворные куртуазные ухаживания не считались зазорными, и соотечественник королевы по праву признавался её фаворитом, особенно теперь, когда Франциск, словно стыдясь чего-то, отошел в тень, прекращая любезничать с Мэри, едва появлялся герцог Саффолк.

– Что меж вами все-таки случилось? – спрашивала Мэри у Брэндона. – Я ведь вижу, что Ангулем стал необычайно любезен с тобой.

Чарльз не отвечал, улыбаясь и глядя на неё так, что её пронзала дрожь, и охватывало безрассудное желание устроить тайную встречу. Они обменивались парой фраз, и в полдень Мэри проходила по коридору в сторону музыкальной комнаты, а Брэндон специально оказывался там. И были лихорадочные поцелуи, страстные ласки, сводящие с ума признания... Эти тайные объятия распаляли пыл обоих, разжигали страсть. Но что им оставалось делать? Весь двор следил за ними, в Ла Турнель постоянно было полно народа; и они, доведенные до лихорадочной дрожи, томные, возбужденные, вынуждены были расставаться. Мэри возвращалась в покой, где пела Анна Болейн, вела умные беседы Маргарита, сидела за пяльцами Клодия, рассказывал забавные истории Бониве и задумчиво перебирал томик стихов Франциск. Затем они все вместе отправлялись к вечерней мессе. Всё это время Мэри жила, как во сне; но вот вместе с королём появлялся Брэндон. Мэри смотрела на Чарльза... И удалялась с Людовиком.

Король теперь часто и подолгу заседал в Совете – это являлось его первейшей обязанностью, столь же важной, как и ночи с женой. И он видел, как Мэри, оживленная, даже счастливая в кругу придворных, сникала, когда они оказывались в спальне. Да, она была покорна, уступчива, но печальна... и так хороша! Да, его юной супруге куда приятнее находиться в веселом обществе молодых придворных, когда все эти привлекательные мужчины готовы на все, лишь бы добиться её внимания. Если честно, Людовику импонировало, что они так восхищаются его супругой, хотя иногда его и мучила ревность. Ведь он так стар! Он понимал это, и поэтому постепенно стал прекращать празднества, которыми поначалу хотел ублажить Мэри, и которые так утомили его самого. Как и их супружеские ночи... Увы, несмотря ни на её покорное пособничество, ни на все его усилия, зачастую отнюдь не победоносные, по-прежнему не было ни единого намека, что королева подарит ему дофина[19]. Да, он стар, безнадежно стар. И теперь Людовик с большей охотой занимался государственными делами, где он по-прежнему был силен, нежели супружескими обязанностями, после которых чувствовал себя совершенно измотанным.

Вновь зачастили дожди, серые, нескончаемые, холодные. Жизнь двора теперь, когда Людовик прекратил увеселения, окончательно переместилась в особняк Ангулемов. Там допоздна играла музыка, велись возвышенные беседы, живые игры. Порой, чтобы избавиться от скуки, Мэри навещала Ангулемов, и эти встречи развеивали её скуку. А когда возвращалась в Ла Турнель, сразу навещала супруга, который в последнее время сильно расхворался и большую часть дня проводил в постели. Даже своих советников король принимал, не вставая с ложа, но приходу супруги всегда был искренне рад. Мэри же, едва здоровье короля вновь развело их по разным спальням, сразу стала добрее к Людовику. Опять она готовила ему лекарственные снадобья, подолгу просиживала с ним, слушая его рассказы, или сама развлекала его: читала вслух, играла на гитаре, пела, или же, вызвав своих фрейлин, устраивала перед королем танцы. Двигалась она превосходно, была тонка, легка, грациозна, и больному Людовику доставляло удовольствие глядеть на неё. Больше он ничего не мог, теперь он ясно это понимал. И уже спокойно относился к тому, что частенько то тот, то иной из его приверженцев, когда он их призывал, оказывался в Ангулемском особняке. Людовик понимал, что все придворные стремятся заручиться поддержкой следующего короля – Франциска Валуа из рода Ангулемов.

Теперь в Ла Турнеле стало совсем тихо и пусто. Казалось, сложилась благоприятная обстановка для тайных встреч Мэри с Брэндоном, особенно теперь, когда Чарльз жил с ней под одной крышей, занимая особые апартаменты в Ла Турнеле... Однако именно теперь они обнаружили, что за ними следят как никогда. Чарльз постоянно замечал слежку кого-либо из лакеев, прислуги, даже пажей. Что же касается Мэри, то от неё ни на шаг не отставала баронесса д’Омон или её подруга дама де Нэвэр. А в последнее время даже Клодия переехала в Ла Турнель под предлогом ссоры с Франциском и желанием быть поближе к отцу, а на деле выполняя приказание мужа установить при Мэри бессменное дежурство. О, эта маленькая падчерица-шпионка! Она была так сдержана и так навязчива; она следовала за Мэри, когда та совершала прогулки, читала вместе с ней, вышивала, и даже спальня её выходила дверь в дверь к спальне королевы Марии. Клодия даже терпела вспышки некоторой раздражительности мачехи, лишь плача до тех пор, пока Мэри становилось неловко, и она сама первая не спешила с примирением. Ведь что такое Клодия? Она просто подвластна воле супруга... который под предлогом слежки попросту удалил её. Даже не сам Франциск, а Гриньо. Мэри вскоре поняла, какой властью пользуется этот молчаливый и вроде бы незаметный гувернер Ангулемов, который в последнее время почти переселился в Ла Турнель.

Да, им с Чарльзом приходилось вести себя осторожно и сторониться друг друга, ибо оба понимали, что при встречах выдают себя с головой. А как им хотелось броситься в объятия друг друга!.. Мэри постоянно мучилась, когда Чарльза не было рядом, не могла думать ни о ком, кроме него, её ничто не могло развеселить. Она завидовала своей фрейлине Лизи Грэй, которая пользовалась большей свободой для встреч со своим ненаглядным Монморанси, и каждую ночь, закутавшись в широкий голубой плащ, покидала апартаменты королевы, уходя на свидание.

Правда, в последнее время Лизи Грэй прекратила эти полночные похождения, стала нервной, а глаза её покраснели от слёз. Обычно сдержанная по натуре, она и вовсе замкнулась в себе. А так как у Мэри были свои заботы, она и не вникала в проблемы английской фрейлины, не обращала внимания на то, как перешептывались, косясь на Лизи, члены её свиты. Но и её вскоре стала раздражать нерасторопность и крайняя рассеянность Лизи Грэй.

– Что с тобой происходит, в конце концов?! – как-то прикрикнула на девушку Мэри, когда та, сидя на полу и пришивая к её платью жемчужину, вдруг сломала иголку и, дергая её, оторвала край тесьмы.

Лизи не отвечала, но её голубые глаза вдруг наполнились слезами. Мэри, впервые внимательно присмотревшись к ней, увидела осунувшееся, белое, как полотно, лицо фрейлины и темные круги под глазами. И её недовольство неуклюжестью мисс Лизи вдруг переросло в сильное подозрение. Она жестом выслала своих дам и камеристок, велев Лизи остаться.