Хотя она понимала, отчего он таится. Маменькин сын прибыл в Клюни своевольно, не спросясь разрешения мамаши. Франциск несколько смутился и одновременно обрадовался её словам.

– Так вы не видите причин, по которым я мог бы не стать королем?

– Ни единой.

Мэри улыбалась. Она добровольно отдавала ему то, что могла попытаться оспорить. И опять Франциск чуть не обнял её. Ей было забавно видеть его сдержанность, и одновременно грустно.

– Ваши глаза так печальны, Мари. Хотя это и неудивительно, – герцог обвел взглядом её покой. – Ужасно! Черный цвет, черные драпировки, занавеси, кресла... Прости меня, Мари, тут я бессилен. Это этикет, обычай, закон, это надо вынести. Положение обязывает. Я ведь тоже живу с нелюбимой женой, вместо того...

Франциск умолк. Он ведь уже не помнил, когда последний раз посещал Клодию в опочивальне. А Мэри... Даже жалея её, он хотел, чтобы она осталась там, где находится.

– Так должно быть, Мари. Никто не сожалеет об этом больше меня, но с этим надо мириться. Я уеду, а вы останетесь. Мы оба должны поступать так, как от нас требует титул, все же остальное...

– Траур окончится, и я уеду, – холодно прервала его Мэри. – Это все, чего я хочу.

– Все?

Он вдруг склонился над ней.

– Зачем вам уезжать, Мари? Останьтесь во Франции, останьтесь со мной! Как король, я поддержу вас в этом решении. Генрих Тюдор не имеет над вами власти, пока вы находитесь в моей стране. Вы будете жить как королева, не нуждаясь ни в чем, в роскоши и почете, пользоваться даже большей властью, чем при Людовике! Вы станете подлинной королевой Франции, а не Клодия. И тогда мы сможем быть вместе! Если хотите, я подыщу вам для прикрытия богатого и родовитого супруга – моего кузена герцога Лоренского, например...

Она отшатнулась, и Франциск умолк, поняв, что сказал не то. Закрыв глаза, он тряхнул головой.

– Простите, Мари. Я просто не знаю, что вам предложить, лишь бы вы остались. Знаете, один итальянский прелат прислал ко двору на ваше имя дифирамб, уговаривая не выходить повторно замуж и жить в покое, наслаждаясь обществом ученых людей, и проявить себя как покровительница наук и искусства. Вы могли бы прославиться.

– Итальянский прелат? – переспросила Мэри. – Так мной ещё интересуются?

Ею интересовались, даже более, чем она могла предположить. В Европе эту вдовствующую королеву называли даже новой Пенелопой, руки которой добиваются множество правителей. Но ей не стоило пока об этом знать, и Франциск лишь повторил:

– Останьтесь со мной, Мари! Во Франции. Кто знает, может, Клодия не переживет родов, кое-кто предполагает и такой исход. И тогда... Если же вы уедете, то заберете с собой радость моего сердца... Мир померкнет для меня.

Как он говорил! Как лгал! Но Мэри уже достаточно знала его, чтобы понять это. И, главное, герцог сам верит в свою ложь. Ей даже стало жаль его. К тому же она понимала, что, если не поспешит уехать, если останется и станет известно, что она беременна...

– Я хочу, чтобы вы стали королем, Франсуа! – горячо и твердо сказала она.

Он поглядел на неё удивленно.

– Я благодарен, но...

Он вдруг умолк, прислушиваясь. Теперь и Мэри различила за дверью голоса, топот, и отдающий приказания голос Луизы. Она почти вбежала, запыхавшаяся, растрепанная, причем не одна: с ней были Монморанси, Бурбон, Тремуйль, даже престарелого кардинала Прие она привела с собой.

– Сын мой, Франциск, весьма похвально, что вы навещаете её величество в дни её траура. Однако вы забыли правила этикета – ни один мужчина, будь то даже король, не смеет навещать мадам Мари в одиночестве!

Конечно же, она поспешила привести с собой целую свиту, наверняка опасаясь, что застанет молодую вдову уже полураздетой, соблазняющей «невинного» Франсуа на ложе порока. Мэри едва смогла подавить улыбку. Царственно кивнув вновь прибывшим, она сделала знак, позволяющий им сесть, и повернулась к Франциску.

– Я внимательно слушаю вас, сир.

Он растерянно теребил подвески на нагрудной цепи.

– Так что я вам говорил?

Мэри решила воспользоваться ситуацией.

– Вы изволили дать согласие на мою просьбу, чтоб в штат вошли члены моей английской свиты. И сказали, что не против, если мне позволят гулять в саду внутреннего двора Клюни.

Он кивнул.

– Да, конечно. Я распоряжусь насчет вашей свиты. Всего две дамы – это мало для королевы. И, конечно, сад! Вам нужен воздух, Мари, вы так бледны.

– Но этикет... – начала Луиза.

– Мадам королева не будет общаться ни с кем, – прервал её сын, взглянув на мать почти сердито. Франциск был недоволен, что Луиза вмешалась в их свидание. – Она будет, как и прежде, жить в уединении, но воздух и прогулки просто необходимы для её здоровья. Она ведь не узница.

Потом они ещё немного поговорили о погоде и о коронации Франциска. Мэри спросила, не прибыло ли в Париж посольство от её брата. Нет, но Генрих Тюдор уже неоднократно писал, справляясь о сестре. Когда темы были исчерпаны, Франциск распрощался с ней, раскланялись и остальные.

Однако после ухода Франциска настроение Мэри несколько улучшилось. Она даже напевала что-то, перебирая струны лютни. Франциск по-прежнему добр к ней, по-прежнему влюблен, и он не даст её в обиду. Конечно, если она не станет мешать исполнению его честолюбивых планов. Но разве она не дала ему понять, что не желает стоять у него на пути? Да, она уедет, и... её рука замерла на струнах. Королева позволила себе расслабиться и помечтать. Да, она уедет, вернется в Англию, в Саффолкшир... Конечно, жизнь при дворе – это почести, блеск, развлечения, но также и интриги, слежка, предательство... Двор хорош лишь в небольших дозах. А в Саффолкшире она будет ездить верхом, принимать гостей, удить рыбу, выращивать травы, будет разгуливать в простой юбке и без корсажа – так удобнее бегать. О, какое бегать! Бегать она не сможет – она будет вынашивать беременность. И, конечно же, она выйдет замуж за Чарльза Брэндона. Ведь иначе и быть не могло, раз она ждет его ребенка! В эту минуту она не думала о ребенке, как о неприятности и обузе, а как о сыне Чарльза, и впервые ощутила мягкую нежность. Ребенок, маленькое дитя – о, это прелестно!..

На другой день к штату королевы прибавилась Анна Болейн.

– Остальная ваша свита уехала в Англию, – сообщила девочка, оглядывая мрачную обстановку королевы. – Я задержалась лишь потому, что мой отец все ещё посол при французском дворе, и жила у него.

Мэри поначалу страшно обрадовалась Анне. Как приятно слышать родную речь, как приятно увидеть хоть кого-то из своих! Она и не предполагала, что Анну к ней приставили как ещё одну шпионку: Луиза надеялась, что королева будет откровенна со своей соотечественницей, откроется перед ней. И перед девочкой Анной опять предстала задача не по летам – ей приходилось угождать своим новым покровителям, доносить о королеве, и в то же время сделать так, чтобы Мэри осталась расположена к ней и ничем не смогла опорочить её перед королем Англии, подданными которого были Болейны.

А Мэри так и забросала её вопросами. Что говорят о ней при дворе? Все ли уже признали Франциска королем, и когда прибудет посольство от Генриха? Знают ли уже, кто войдет в него? В конце концов, Мэри не сдержалась и в упор спросила её о Саффолке.

– Мне известно только, что герцог Саффолк по-прежнему пребывает в Кале, – потупясь, сказала девочка.

– В Кале? Значит, он на континенте? И значит, мой брат может именно его прислать во главе посольства?

Анна по-прежнему не глядела в глаза королеве. Она уже знала, что Генрих, узнав, что Франциск милостиво относится к Чарльзу Брэндону, решил, что именно он должен возглавить делегацию о заключении договора меж Англией и новым королем, а Франциск уже даже послал за Брэндоном своего верного Бониве. Но она не имела права пока говорить об этом. Её дед по матери герцог Норфолк не желал, чтобы Саффолк первым предстал перед Мэри Тюдор, вновь возродив тем самым слухи, будто Чарльз добивается сестру своего короля, а Генрих смотрит на это сквозь пальцы. Поэтому Норфолк при посредничестве королевы Катерины прислал в Париж другого посланника к Марии, некоего францисканского монаха Лэнгли. Об этом Анна и сообщила её величеству.

Мэри пожала плечами.

– Монах францисканец? Не понимаю, зачем, – и рассмеялась. – Думаю, щепетильная мадам Луиза не допустит его ко мне. Ведь пусть он и монах, но все же мужчина, а этой ящерице только и мерещится, что я соблазню любого, лишь бы забеременеть.

А пока она наслаждалась болтовней с Анной, пела с ней, прогуливалась по саду, с наслаждением вдыхая сырой зимний воздух. Анна ныла, что из-за сырого снега совсем промокли её башмачки и кайма на юбках, но Мэри лишь рассмеялась, запустив во фрейлину снежком. А так как Анна была бойкой девочкой и ответила тем же, то какое-то время, они весело бросались снегом, пока их не отвлекла вереница чинно идущих в часовню бернандинок. Мэри даже показалось, что затворницы тоже наблюдают за ними – по крайней мере, одна из послушниц далее приотстала, словно бы сделав попытку подойти. Заинтригованная, Анна сделала ей ободряющий жест и засмеялась, когда послушница, наоборот, ускорила шаги, удаляясь в молельню.

– Ни за что не хотела бы стать монахиней, – заметила фрейлина королеве. – Уйти из мира, лишиться внимания мужчин... какая, должно быть, скука!

По сути, Анна при королеве тоже вела жизнь затворницы. Конечно, Анна была свободнее, могла покидать Клюни, бегая за покупками для королевы. После смерти супруга Мэри осталось немалое состояние, и она могла позволить себе купить все, что угодно. А ещё ей остались драгоценности, множество сверкающих украшений, которыми Людовик так любил баловать юную жену. Порой Мэри перебирала их. Огромный бриллиант «Неаполитанское зеркало» – мерцающий, темно-серый, с бликами на изящных гранях... Он был как раз под цвет её глаз. А прекрасные жемчуга – совершенно круглые, отборные, с нежным лунным оттенком! Рубины, темные, но с огненным сиянием изнутри, а ещё сапфиры и изумруды в тонкой золотой филиграни, драгоценные колье, диадемы, кольца, броши. Их отблеск развлекал Мэри, она любовалась ими, порой даже забывая о мраке черной комнаты, о своем узилище. Казалось бы, за эти сокровища она могла купить все на свете. Но нет. Был ещё спорным вопрос, имеет ли она на них права, не заберут ли их у неё под предлогом, что они принадлежат французской короне.

Складывая украшения, Мэри краем глаза увидела Анну Болейн. Девочка, кажется, не дышала, не сводя глаз с этого великолепия. Сейчас, не видя, что королева наблюдает за ней, захваченная зрелищем отблеска драгоценностей, она не контролировала выражение своего лица. Без обычной игривой веселости, оно и не напоминало лицо подростка: напряженное, алчное, глаза так и горят.

Анна все же заметила, что королева смотрит на неё, и словно испугалась. Но тут же, очаровательно пожав плечами, улыбнулась.

– Какая роскошь! На что бы я только не решилась, чтобы иметь такие же.

И, спохватившись, склонилась к вышиванию. Мэри задумчиво смотрела на неё. Прелестная девичья головка, длинные ресницы, черные волосы, разделенные на аккуратный прямой пробор – сама невинность! Но у невинности имелась роскошная шапочка из бесценного китайского шелка, расшитая золотом и мелкими алмазами, с бархатки на шее свисала большая жемчужина в форме сердца, а в ушах мерцали гранаты, и такой же, но более крупный гранат сиял на броши в форме звезды, приколотой на корсаже. Мэри знала, что Анна Болейн очень любила украшать себя. Даже в замкнутом мире Клюни она то и дело наряжалась, украшая себя дорогими каменьями. Мэри как-то заметила, что драгоценностей у этой девочки поболее, чем у её прочих фрейлин, хотя по знатности рода и богатству Болейны уступали Дакрам и Греям. Откуда же все это? Мэри нравилась Анна, но её опасное положение и постоянная настороженность сделали её подозрительной. Ведь жалование Анны было не так уж велико, чтобы покупать столь ценные вещи, а её отец деньги тратил на коллекцию мебели, и Анна даже как-то жаловалась, что Томас Болейн совсем не помогает ей материально. И тем не менее она ежедневно меняла наряды и драгоценности.

– Откуда у вас сия дивная вещица? – как бы между прочим спросила Мэри, указывая на украшавшую корсаж фрейлины брошь с гранатом в форме звезды. – Дорогое украшение. Девочка смутилась и выронила моток пряжи, который скатывала в клубок.

– Мне лестно, что миледи заметила сию безделицу. Конечно, она не идет ни в какое сравнение с вашим бриллиантом «Неаполитанское зеркало», или с вашими жемчугами. А ваши рубины, такие алые, крупные...

Она словно тянула время, подыскивая ответ. Заметив испытующий взгляд королевы, Анна как можно беспечнее ответила, что получила брошь в подарок от некоего поклонника. Мэри отвернулась к огню в камине и задумалась. Кто, интересно, мог быть этим щедрым поклонником девочки-фрейлины? Флиртовать-то Анна умела, как взрослая, но, перебирая в уме тех, кого она видела в обществе мисс Болейн, Мэри неожиданно отметила, что эту девочку чаще всего замечала в обществе Гриньо. И это её настораживало. Гриньо слишком много знал. Откуда, интересно? Выследил ли он их с Брэндоном сам или ему помогли? Давнишняя история с Курносым, маленькой собачкой, которая, кроме королевы, признавала только Анну Болейн... Мэри зябко поежилась. И почему к ней приставили только Анну? В самом ли деле только потому, что на момент её просьбы видеть в своем окружении соотечественников только она одна осталась в Париже?