Январь, 1377. Кеннингтонский дворец


Я должна была завоевать уважение зажиточной части жителей Лондона своим возросшим влиянием на положение дел в королевстве. Даже если Ричард беспрепятственно займет трон короля после смерти Эдуарда, мне потребуется, чтобы граждане столицы безоговорочно поддержали это данное Богом право моего ребенка. Получая подаренную Неду золотую посуду, своими учтивыми словами и грациозными жестами я уже заслужила их одобрение. Теперь я должна была воззвать к простому люду, с его грубыми удовольствиями и непредсказуемыми предпочтениями. Вполне в моих силах было повести за собой толпу, нашептать о моих запросах правильным и исполнительным людям. Кому ж не захочется праздника? И по такому замечательному поводу народ Лондона оказался на высоте положения.

С наступлением вечера по лондонским улицам, заполненным толпами веселящихся людей, подогретых бесплатным элем, прошла большая, более сотни человек, группа переодетых актеров, выдававших себя за рыцарей и оруженосцев, кардиналов и папских легатов, которые, резвясь и беснуясь, размахивали факелами, отбрасывавшими причудливые тени. Это была шумная пирушка, которую не забудут еще долго. Оттуда вся эта чрезвычайно шумная ватага актеров по моему личному приглашению направилась в Кеннингтон, где всех нас, включая славное семейство королевских дядьев Ричарда и самых влиятельных магнатов страны, уже ждали.

Это был дальновидно продуманный вечер, наполненный смехом и весельем. Ричард, получив в подарок от ряженого в кричащие пурпурные с золотом одежды императора шулерские игральные кости, вдохновенно бросал их на кусок черного шелка и раз за разом выигрывал вполне настоящие золотые вещи, визжа от детского восторга и ничего не подозревая об обмане. По моему приказу, но от имени Ричарда, всем лицедеям были розданы золотые кольца, а сопровождавшей их толпе – бесплатный эль. Под веселую музыку танцевали все: и лорды, и простолюдины, и даже королевские дядья моего сына, поддавшиеся беззаботной хмельной атмосфере. Я была удовлетворена сверх всякой меры, и это ощущение не омрачалось даже немалым количеством денег и разных хитроумных уловок, потребовавшихся для постановки такого красивого действа. Оно того стоило, и я готова была вытерпеть и вонь от немытых тел, и жирную копоть факелов, от которой местами потемнели стены прекрасного Кеннингтонского дворца, построенного Недом.

– Умна. – У моего плеча стоял Ланкастер, запыхавшийся, с влажными от пляски волосами. Он сразу понял, кто стоял за этим представлением. – Ричард Счастливчик, Ричард Необычайно Щедрый. Ты достойна высших похвал.

– А что, нет? – Я продолжала наблюдать за толпой, улавливая малейшие нюансы смены настроений.

– Это твои кости?

– Нет, они принадлежали Неду. Опережая твой следующий вопрос, хочу сразу сказать, что выигранные золотые украшения настоящие и обеспечены мной. Актерам это стоило только их согласия.

– Мне кажется, я узнал нож с драгоценными камнями на рукояти, который выиграл Ричард. Это я подарил его Неду много-много лет тому назад. – Он рассмеялся, возможно признавая мои амбиции не менее сильными, чем его собственные. – Но для твоего сына ничего не жалко, верно?

– Верно. Ничего.

Я перевела взгляд туда, где Ричард продолжал танцевать в процессии с кардиналом и горсткой неряшливых рыцарей с бутафорским оружием. Именно этого я и хотела для своего сына. Оставив Ланкастера, я проследила, чтобы чаши были вновь наполнены, и увела Ричарда с собой, потому что он устал и мне хотелось, чтобы он был рядом со мной. Его светлые волосы блестели от пота, а глаза сияли от восхищения, которое он читал на лицах людей. Просто идеальный принц, которого будет любить народ; король, которому обязательно улыбнется фортуна, – даже если для этого фортуну придется хорошенько лягнуть ногой в щиколотку.

В другом конце комнаты Ланкастер принимал очередной кубок вина. Я думала о том, как мне поговорить с ним. Но нет, не сейчас. Здесь не место и не время, однако сделать это нужно уже скоро. Жизнь короля явно подходила к своему завершению. И я должна быть терпелива в период ожидания его кончины.

Я ничего не пила. И мое восприятие событий того вечера ничем не было искажено.


Время для осуществления моих планов наступило позже, в феврале, когда я меньше всего ожидала этого, причем все это произошло обескураживающим и захватывающим образом, что в очередной раз напомнило мне, насколько все мы уязвимы в этом мире. Поздно вечером, когда священник на вечернем богослужении уже благословил нас ко сну, к нам в Кеннингтон пожаловал нежданный гость. После короткого разговора со мной и моего согласия мой камергер провел ко мне Ланкастера, мокрого, взъерошенного, злого, который, прямиком войдя в мои личные покои, тут же резким жестом удалил оттуда всех моих женщин, даже не спросив на это моего разрешения.

Я не возражала. Было ясно, что события в городе, вести из которого доходили до нас ежедневно, докатились до критической ситуации. Вооружившись всем своим терпением, я ждала, пока он расхаживал по комнате, сбрасывая на ходу свой плащ с изящно сложенным капюшоном и оставляя за собой на полу капли дождя, и одновременно оценивала его настроение – он был мрачнее тучи.

– Не говори ничего, пока не выпьешь вот это, – наконец сказала я.

Поднявшись со своего стула, я налила ему вина, которое он выпил одним большим глотком, после чего села обратно и дождалась, когда он осушит и второй кубок.

И тогда в тишине моей комнаты он принялся рассказывать короткими, рублеными фразами, как будто со злостью выплевывая подробности происшедшего. Он ужинал с друзьями на частном приеме в доме одного из верных сторонников могущественного клана Перси, когда им сообщили о приближающейся толпе, которая хотела отомстить Перси и Ланкастерам за их посягательства на свободы парламента, церкви и городских жителей.

– И это тебя удивило? – спросила я преднамеренно спокойным тоном.

Потому что к этому времени я уже взяла себе за правило держаться в курсе всего, что происходит в городе. Почему невозможно доверять ни одному мужчине в том, чтобы он вел себя благоразумно? Ланкастер демонстративно подбросил яркий факел в уже разгорающийся костер обидчивости парламентариев и священников. И это вызвало настоящий пожар. Я злилась на него, хотя и признавала, что сама ничуть не удивлена его поступками. Когда он выходил из себя, то редко следил за своими словами. Я допускала, что он был холериком по темпераменту, человеком, чьи манеры по их надменной высокомерности могли уступить только манерам его старшего брата Неда, но все равно это было непростительно.

Взывая к своим сторонникам, Ланкастер распространялся насчет того, чтобы отменить или игнорировать всю предыдущую законодательную деятельность «хорошего парламента», и даже предлагал, по каким-то своим альтруистическим соображениям, находящимся вне моего понимания, восстановить положение при дворе Алисы Перрерс как постоянной компаньонки короля. Спикер, возглавлявший не желавшую молчать оппозицию, был арестован и заменен ставленником Ланкастера, что обеспечило незамедлительное поступление значительной суммы налогов в пользу короны, которую отрядил новый парламент. Очень многим не нравился такой контроль со стороны Ланкастера – слишком уж деспотичным и неразборчивым он был в смысле средств достижения цели. Поэтому у него осталось мало друзей, когда он усилил свое личное королевское влияние и начал всячески гнобить парламент, отрицая, что тому вообще принадлежит какая-то власть в этой стране.

Не самая мудрая политика, учитывая, что именно парламент контролировал сбор налогов для короны, все больше погружавшейся в долги.

И как будто этого было недостаточно, антагонизм усилился еще больше за счет конфликта с церковниками. Почему Ланкастер решил поддержать этого радикально настроенного богослова Джона Уиклифа, да еще так открыто и яростно? Я, возможно, тоже испытывала симпатию к этому человеку, но порой принципы должны быть подчинены соображениям целесообразности. Тем не менее, когда собравшаяся в августе Ассамблея Церкви выступила против Джона Уиклифа, призвав его прекратить распространять взгляды, подрывающие могущество и благосостояние духовенства, и явиться перед их собранием, чтобы ответить на обвинения в ереси, что в это время сделал Ланкастер? Ничего особенного: просто ворвался в собор Святого Павла, дабы спасти своего протеже от расправы толпы, а потом еще пригрозил стащить епископа Лондонского с его престола за волосы. И все духовенство тут же дружно ополчилось против него, как прежде это сделал парламент.

– Мне не оставалось ничего другого, кроме как просто удрать, – заявил мне теперь Ланкастер, предпочитая не обращать внимания на циничное выражение моего лица. – Это их бесчестие, как они его называют, привело их просто в бешенство, ни о каком примирении не могло быть и речи. К тому же кто-то пустил слух, что я собираюсь отрубить голову этому проклятому епископу. У меня, возможно, и была такая мысль, но только дурак мог бы пойти на такое.

– Тогда как ты не дурак. И поэтому был вполне готов пойти на переговоры с ними.

– Господи! Нет же, нет! Им не добиться от меня примирения. Разъяренная толпа уже угрожала ворваться в Савойский дворец. Ты знала это? Мне удалось найти какую-то вонючую лодку и не менее вонючего лодочника, который и перевез меня на веслах на другой берег Темзы. На голени у меня рана величиной с кулак, не меньше, и при этом мне пришлось отказать себе в целом блюде великолепных устриц, каких я в этом месяце еще не ел. Говорю тебе, Джоанна, бежать от всякого сброда – это тяжелый удар по моей гордости. Чтобы принц королевства вынужден был спасать свою жизнь…

Так вот оно что. Ланкастер оказался в опасности. И поэтому пришел ко мне. Все возможные последствия происшедшего мгновенно возникли у меня в сознании, причем уже сформированными и в завершенном виде – словно Афина, родившаяся из головы Зевса сразу в полном боевом облачении.

Он принялся снова шагать по комнате, и, пока он это делал, на чем свет стоит ругая лондонцев, которые посмели объявить его предателем принципов рыцарства и которые прибили его герб к дверям собора Святого Павла и Вестминстер-холла в оскорбительно перевернутом состоянии, я думала о том, какая великолепная возможность сейчас сама плывет мне в руки. Этот человек был необходим мне в качестве союзника. Если бы я попросила совета у кого-то из своих знакомых, любой бы сразу предупредил меня держаться подальше от Ланкастера с его непомерными амбициями и непредсказуемым нравом. Но я и сама разбиралась в таких вещах. Мне нужно было связать свое будущее с будущим Ланкастера, и сейчас у меня появился блестящий шанс пришить его к себе – и к Ричарду тоже. Оставалось только забросить появившуюся у меня аппетитную наживку, чтобы подцепить эту исключительно важную для меня рыбу.

Но позволит ли он мне это сделать? Гордыня была тем самым грехом, который постоянно преследовал род Плантагенетов. Посчитает ли Ланкастер нужным соблюдать свою клятву, данную им Неду в столь драматической ситуации, у смертного одра брата? Это было несущественно для меня. Я приучу его, истерзанного и отчаянно нуждающегося в помощи. И он станет моим.

– И поэтому ты пришел сюда, ко мне, – мягко заметила я, когда он закончил свой рассказ и стал наливать себе еще вина, что-то недовольно ворча насчет своих порванных обтягивающих панталон.

– А куда мне было идти? На тебя они не нападут. Тебя почитают так, будто ты сама Дева Мария. Как изменчива твоя судьба. – Он шумно втянул воздух. – Мне необходима твоя помощь, Джоанна.

Я по-прежнему сидела неподвижно, хотя и видела, как страдает его гордость из-за того, что ему приходится просить меня.

– Тебе необходимо чудо. И ты сам в этом виноват.

– А что мне было делать? Встать на колени перед этим отребьем? Они уже все считают себя королями и принцами. Они что, забыли, кто я такой? И какой властью обладаю?

– Они бы ничего не забыли. А ты мог бы пойти на компромисс.

– Пока они распускают слухи о том, что меня подменили?

Я знала, что из всех обвинений больше всего его задевали ходившие по Лондону оскорбительные слухи о том, что на самом деле он сын какого-то мясника из Гента, которым в свое время подменили умершего королевского ребенка. Это ущемляло его гордость, как ничто другое. Но я не позволила себе какого-то сочувствия по этому поводу.

– Ты угрожал епископу Лондонскому?

– Да. Но сейчас меня вообще объявили врагом Англии. И жаждут крови всех, кто поддерживает Ланкастера. – Джон наконец перестал ходить и опустился на скамью возле меня. – Я боюсь за Савой. Боюсь за своих людей. И не знаю другого способа уберечь их, кроме как разогнать толпу черни с помощью отряда стражников, который позволил бы моим людям уйти. – Он хмуро взглянул на меня. – Подозреваю, что ты опять скажешь, что выводить на улицы моих вооруженных солдат – это плохой политический ход. Может, ты и права.