— В соборе четыре человека в кольчугах, — проговорил монах, задыхаясь. — Я видел их совершенно отчетливо, а потом они исчезли в тени. Они задумали недоброе, ваше преосвященство.

— Одетым в кольчуги, — ответил Бекет спокойно, — позволено присутствовать на вечерней молитве.

— Но они вооружены, ваше преосвященство. Я видел у них мечи.

— Ну и что ж. Молодые рыцари — в кольчугах и при оружии — часто проводят ночи в церкви за молитвой.

— Но они почему-то спрятались, — настаивал монах.

— Возможно, они не хотели напугать вас, — заметил Бекет с мягкой улыбкой.

— Однако они меня встревожили. Обыкновенные люди себя так не ведут. А теперь они затаились в тени, где может укрываться до утра сотня людей. Умоляю ваше преосвященство остаться здесь, где вы в безопасности, и не ходить сегодня в церковь.

— Я должен, как всегда, присутствовать на вечерней молитве, — ответил Бекет. — Что может со мной случиться перед алтарем Господним?

Было его спокойствие нарочитым? Быть может, он, сознавая опасность, решил, что если ему суждено умереть, то лучше встретить неизбежное хладнокровно и спокойно, выполняя свой священный долг. Иди он верил в могущество церкви, которая в те дни давала убежище даже закоренелым преступникам. Правду никто никогда не узнает.

Сопровождаемый перепуганными монахами и священнослужителями — ибо слух о грозящей опасности распространился мгновенно, — Бекет прошел в собор, где свечи образовали небольшой светлый остров среди безбрежного моря мрака. Пройдя на клирос, он запретил запирать за ним, калитку.

— Церковь не подобает превращать в крепость, — заявил он, возможно полагая, что святость этого места не посмеют нарушить даже наемные убийцы.

И четверо молодых рыцарей убили его именно здесь, и Бекет умер в горьком сознании, что умертвить его приказал сам король — бывший друг, превратившийся во врага, — потому что, когда мечи пронзили его тело, он ясно увидел при свете свечей эмблемы, о которых с такой горечью недавно говорил Генрих…

В начале 1177 года Альенора вернулась в Англию после удачной поездки в Европу. Она повидалась с любимым сыном Ричардом, принявшим титулы герцога Аквитанского и графа де Пуату. Когда она уезжала, он деятельно пробовал свои силы в государственных делах. Альенора нередко думала: вот молодой человек, которым гордились бы ее отец, дедушка и все прекрасные, смелые и благородные предки. Ричард — по общему признанию, один из лучших воинов своего времени — не только мастерски владел боевым топором или копьем, но был также прекрасным поэтом и музыкантом. Из всех ее детей в нем наиболее ярко проявились лучшие черты характера аквитанцев; сеньоры и рыцари Аквитании приняли его с большим энтузиазмом, которого они никогда не проявляли к обоим мужьям своей герцогини. «Ричард в Аквитании в безопасности, и Аквитания с Ричардом в надежных руках», — подумала Альенора.

Двигаясь на север, она на некоторое время задержалась в Ле-Мане, где ее старший сын Генрих — не такой любимый, как Ричард, но все же бесконечно дорогой — пытался набить руку в самостоятельном правлении. И тут бросалась в глаза большая разница между обоими сыновьями, которую Альенора, несмотря на привязанность и материнские чувства, не могла не заметить. Старший по годам, Генрих по уровню своего духовного развития отставал от Ричарда. Ему нравилось играть в короля. Вокруг себя он собрал группу веселой молодежи, и главной отличительной чертой этой пародии на королевский двор было легкомыслие. Генрих-младший не имел ни малейшего представления о том, сколько при необходимости Нормандия и Анжу смогут выставить вооруженных людей — отдельно лучников — и сколько лошадей. Ричард, с другой стороны, знал возможности своих владений наизусть, вплоть до деревенского кузнеца. В последние месяцы у Альеноры порой мелькала мысль, что старшим и наследником английского престола следовало быть Ричарду, но она старалась сразу же отбрасывать ее, считая проявлением фаворитизма. Женщины часто отдают предпочтение ребенку, в котором видят воплощение своей мечты — мечты о том, какими им самим хотелось бы быть. У Генриха добрая душа, утешала Альенора себя, со временем он угомонится; просто некоторые люди взрослеют быстрее других. В этом нет ничего необычного.

Однако Альенора намеревалась по приезде в Англию поговорить о младшем Генрихе и Ричарде с Генрихом-старшим. Он относился к ним несколько странно — любил, но вместе с тем был суров и недоверчив. Наделив их еще в юном возрасте официальными титулами, Генрих II ожидал, что они на публике будут вести себя как взрослые мужчины, однако сам обращался с ними, как со школьниками, а когда они куда-нибудь уезжали, поручал специально подобранным людям, фигурировавшим в качестве охранников и попечителей, следить за ними и докладывать ему обо всем.

По пути до Лондона Альенора думала о том, что она скажет мужу. Постоянные наблюдения и контроль сделали Генриха-младшего — еще мальчика — безответственным и скрытным, а Ричарда — уже вполне зрелого мужчину — непокорным и раздражительным. Обоим следовало предоставить больше свободы, хотя бы на какой-то испытательный срок, и если Генрих-младший и дальше станет вести себя так же безрассудно, его необходимо приструнить, но как мужчину, а не как ребенка. «Свобода пойдет Ричарду только на пользу», — рассуждала Альенора и тут же с улыбкой одергивала себя, вспоминая о фаворитизме.

Когда она вернулась домой, Генриха в Лондоне не оказалось. Он отправился в Вудсток, но, конечно, никто не мог поручиться, что он все еще был там. За семь лет после смерти Бекета король стал еще непоседливее и постоянно разъезжал по своим владениям, будто стараясь таким путем сбросить лишний вес, накопившийся с годами, или желая — так шептали набожные люди убежать от угрызений совести. В этот момент он вполне мог ехать обратно в Лондон.

Альенора решила отправиться в Вудсток. Потом она будет вспоминать с усмешкой, как это решение было принято под влиянием минутного настроения. В последние годы Генрих как-то отдалился от нее, хотя и сохранялась живая связь через детей. Он уже больше не обсуждал с ней государственные дела или вопросы, которые его тревожили, — возможно, отвык от этой привычки, когда Бекет был его другом и советчиком. После его смерти, которая на него глубоко и странно подействовала, он часто, пожалуй, сам того не осознавая, вспоминал, как Альенора предостерегала его от назначения Бекета архиепископом. Постепенно она отодвинулась на задний план и довольствовалась лишь ролью матери детей Генриха. И теперь в этой роли она отправилась в Вудсток, уверенная, что, несмотря на занятость, ему будет приятно узнать об их здоровье и делах и, по крайней мере, выслушать ее мнение относительно предоставления им большей самостоятельности и свободы.

Когда Альенора выехала, день был ясный, солнечный; на полях усердно трудились крестьяне, занятые весенней пахотой. В защищенных от ветра рощах цвели душистые примулы. Затем — как это часто бывало в непредсказуемом английском климате — погода изменилась, и остаток пути Альенора проделала под мелким дождем со снегом и порывистым ветром. Продрогшая до костей, в мокрой одежде, прилипающей к телу, она спешилась во дворе замка и узнала, что Генрих накануне вечером уехал в Шрусбери. Слуга, сообщивший ей об этом, выглядел слегка испуганным и смущенным, и она, желая успокоить, мягко проговорила:

— Это неважно. Огонь, чтобы высушиться, и еда, чтобы подкрепиться, — это все, что мне необходимо. Сумеете организовать? Как только погода улучшится, я перестану вас беспокоить.

Небольшая гостиная располагалась на верхнем этаже замка, в конце огромного зала, и, полагая, что в маленьком помещении скорее согреется, она направилась прямо туда. Однако в камине, занимавшем почти всю стену, уже весело плясало яркое пламя. Сбросив мокрый плащ, Альенора пододвинула стул к камину и протянула руки к огню, довольная, что не нужно ждать, пока слуги разожгут дрова и они разгорятся.

Через некоторое время, потирая руки, она с любопытством посмотрела вокруг. Рядом стоял небольшой стол, на нем — неглубокая чаша с примулами, тщательно уложенными на зеленые листья; кроме того, на столе находилась шкатулка с принадлежностями для шитья, крышка, инкрустированная серебром и перламутром, откинута. Внутри — янтарные катушки с аккуратно намотанными разноцветными шелковыми нитками, ножницы с золотыми ручками и перчатка из мягкой кожи со старательно проработанными швами, над которой трудился владелец всех этих красивых вещей. На тыльной стороне перчатки — витиеватая буква «Г», окруженная венками из дрока. Зеленые листья были уже закончены, желтые цветочки вышиты лишь наполовину.

В тот момент, когда Альенора с изумлением разглядывала свидетельства присутствия и деятельности в замке Вудстока какой-то женщины, дверь отворилась и в комнату вошла эта самая женщина и остановилась, захваченная врасплох. Молча они смотрели друг на друга. Альенора видела юную, почти детскую фигурку, одетую, в платье из бархата янтарно-желтого цвета; мелкие, невыразительные черты ее прелестного личика отличала какая-то неуловимая, болезненная красота и очень нежный цвет, который медленно перекрывала горячая, мучительная волна пунцовой краски. От кромки желтого лифа она медленно поднялась до того места, где волосы соприкасались с выпуклым лбом, и тут же снова схлынула, чтобы смениться мертвенной бледностью.

— Кто вы такая? — спросила Альенора.

— Я… я работаю здесь, иногда. Я вышиваю…

Будто слова придали ей силы, девушка рванулась вперед, скомкала перчатку и захлопнула крышку шкатулки. Пока она суетилась, кольца на ее пальчиках засверкали в свете каминного огня драгоценными камнями. Альенора перевела взгляд с колец на усыпанный золотыми бляшками пояс с пряжкой, охватывающий тонкую талию, а затем на ожерелье, украшавшее по-детски белую шею. По виду это была не простая портниха.

Неожиданно в памяти королевы вновь воскрес тот день, когда она сидела у окна в Вестминстерском дворце и слушала юношу, игравшего внизу во дворе на лютне. Потом он запел: «Мирская роза цветет на западе…» Альенора впервые слышала эти слова и сладостную мелодию, которая проникала в душу. Она перегнулась через подоконник, чтобы лучше слышать певца, и увидела, как выскочившая из дверей Амария отвесила ему две затрещины и крикнула: «Чтобы ты никогда больше не смел играть эту песню!» В ответ на просьбу объяснить свой внезапный приступ гнева Амария нахмурилась и сказала, что некоторые слова песни непристойны и откуда юнцу научиться отличать хорошее от плохого, если старшие не укажут ему на разницу. Тогда все это показалось Альеноре довольно странным, но она не стала докапываться до причин и как будто забыла незначительный эпизод.

Затем однажды, когда Генрих-старший и Генрих-младший обсуждали со своими двумя-тремя друзьями рисунок новой королевской эмблемы для лучников, кто-то предложил изобразить распустившуюся розу, окруженную двумя кольцами из красных и белых лепестков, с золотым кругом в центре — подобная эмблема, помимо прочего, будет представлять собой великолепную мишень. Какое-то мгновение оба Генриха молчали, потом сын сказал: «Никаких роз!» — и один из присутствовавших согласился: «Да, никаких; слишком женственно для храбрых лучников». Кто-то коротко хохотнул. Все — мелочи, почти забытые.

Но теперь те эпизоды вновь всплыли в памяти, и Альенора спокойно спросила:

— Тебя звать Роза?

— Розамунда, — прошептала девушка.

— Ну конечно, Розамунда… мирская роза. И ты заняла мое место здесь… и везде. Как давно?

Девушка оцепенела. И они смотрели, не отрываясь друг на друга, — между ними чаша с примулами. Молчание затягивалось — мучительное, действующее на нервы молчание. Но вот, внезапно меняя манеру поведения, девушка с достоинством сказала:

— Я никогда не занимала вашего места. Разве это возможно? Я только по мере своих сил давала королю то, что ему от меня требовалось.

Альенора взглянула на шкатулку с принадлежностями для шитья, которую девушка прижимала к груди.

— Ты слушала… — проговорила Альенора. — Ты сидела здесь, шила ему перчатки и слушала его речи, не говоря ни слова.

— Даже не понимая их смысла, — заявила девушка печально. — Но я всегда угадывала по тону его голоса, когда он хочет, чтобы я, отвечая на его вопрос, сказала «да» или «нет».

— И ты постоянно попадала в точку! — горько рассмеялась Альенора и поспешила добавить: — Дитя мое, я смеюсь не над тобой, а над тем, какими было угодно Богу создать мужчин и женщин. Видишь ли… Я очень старалась понимать и давать ответ, который мне казался правильным. И потому я потерпела неудачу. Кроме того, я не люблю шить, а мужчинам, очевидно, доставляет особое удовольствие наблюдать, как женщина усердно работает иглой. Скажи мне, ты очень любишь короля?

— Люблю быть с ним, когда позволяют обстоятельства, — ответила Розамунда. — Я пошла против воли моего отца и монахинь из монастыря Годстоу, которые меня воспитали. Нет ни одного человека, которого я могла назвать своим мужем… А еще удручает необходимость таиться и потеря доброй репутации. Да, мне кажется, я могу сказать, что люблю его. Порой он так горюет по поводу случившегося семь лет назад… вся эта печальная история, ссора с Томасом Бекетом. Он даже иногда плачет. В таких случаях я говорю: «Но ведь вы получили свое наказание, а после наказания все прощается». И он тогда улыбается.