— Ты должен отдать мне в починку свои перчатки: некоторые жемчужины оторвались и утерялись. А где твой красивый пояс? Отцу не понравится, что ты подпоясался простым ремнем. Выглядит словно отрезанный от сбруи.

— Дорогая мама, — рассмеялся Ричард, — вы нисколько не изменились! Постоянно пытаетесь заставить меня соревноваться с Иоанном. Разве его великолепного вида не хватит на двоих? Что же касается отцовского пояса, то я его продал.

— Ричард, ты напрасно это сделал! Какой изумительный был пояс! Отец непременно рассердится.

— Он рассвирепеет еще больше, если узнает, что на вырученные деньги я одел в стальные доспехи шесть отличных воинов и приобрел с дюжину превосходных лошадей. Да и к чему мне столь затейливо украшенный пояс?

— Но ведь это был подарок… — начала было Альенора.

Ричард взглянул на нее, и его ясные голубые глаза сузились.

— Когда я кому-нибудь что-то дарю, а это, признаюсь, случается очень редко, я сразу же отказываюсь от всяких прав на вещь. Получивший подарок может поступать с ним, как ему заблагорассудится, и может отдать или, если охота, бросить в ближайший пруд. А с отцом беда вот в чем. Он щедрый человек. Может подарить вам еще до завтрака знатный титул, обширные земли, город или замок, половину королевства, а потом за обедом спросить, как вы распорядились подарком, и визжать подобно ошпаренной свинье, если ваш ответ придется ему не по вкусу… Но я уже говорил об этом раньше. Он нанес мне поражение, хитростью захватил вас и бросил в Винчестерскую тюрьму, и только потому, что я послал своих лучших воинов помочь брату Генриху. В следующий раз… — Лицо Ричарда потемнело. — Мне кажется, он понимает, что встретил во мне достойного противника. Отсюда и эта семейная встреча. Плата за мир со мной — ваша свобода. Я дал ясно это понять.

— А я все удивлялась: зачем мы собрались? — сказала Альенора, вспоминая многозначительную улыбку Иоанна.

— О, только для того, чтобы он мог нас благословить, чтобы все выглядело благопристойно и сентиментально, выглядело так, будто никто не испытывает к нему неприязни. Вот увидите, еще сегодня он попросит вас поблагодарить его за то, что он в течение десяти лет предоставлял вам бесплатно кров и питание в Винчестере.

Ужин шел своим чередом. Было очевидно, что Генрих II решил во что бы то ни стало угодить Альеноре. Обычно он — хотя и обладал завидным аппетитом — не любил особенно засиживаться за трапезой, и некоторые придворные, в первую очередь пожилые, почти беззубые люди, жаловались: король-де не дает им справиться со своими порциями. Чаще всего он вообще не садился за стол, а, шагая взад и вперед по залу, схватывал там и сям кусочек-другой и продолжал на ходу диктовать указы или обсуждать различные планы.

Но в этот вечер все было торжественнее. Одно изысканное кушанье сменялось другим. Кубки для вина никогда не пустовали; на дальнем конце зала менестрели исполняли мелодичные песни Аквитании. Постепенно Альенору охватило полудремотное ощущение благополучия. Два дня, проведенные в седле, утомили ее, хотя и заметно освежили, а встреча с Ричардом и его уверенность, что она вернется с ним в Пуату, пробудили в ней надежды. Возможно, все еще утрясется?

Наконец Генрих II поднялся и направился через занавешенную арку в задней части возвышения. Семь членов его семьи последовали за ним в комнату отдыха. В камине полыхал яркий огонь, а вблизи на скамьях и столах были разложены принадлежности для рукоделья, музыкальные инструменты и различные игры, за которыми дамы коротали зимние вечера. Алис, взглянув на Ричарда, взяла в руки лютню, а Альенора, усаживаясь поближе к огню, подумала: «Любовь к музыке упрочила бы их союз».

— Я приказал затопить камин в кабинете Соломона, — сказал Генрих II. — Там мы сможем спокойно поговорить… Вы двое, — взглянул он угрюмо на Ричарда и Иоанна, — далеко не уходите. Можете потом понадобиться.

Какую-то секунду он стоял в нерешительности, размышляя: не предложить ли Альеноре руку, но потом, отказавшись от этой мысли, направился к двери в дальнем углу комнаты.

Кабинет Соломона представлял собою мрачное помещение. Одну из стен покрывало огромное полотно, на котором была вышита цветными нитками, лишь слегка поблекшими за сто лет, сцена суда Соломона над двумя женщинами, предъявлявшими свои права на одного и того же ребенка. Чертами лица и одеждой Соломон сильно смахивал на нормандского рыцаря — вероятно, на самого герцога, покорившего Англию, а две бедные еврейские женщины — очень опрятные и чрезвычайно огромные — были одеты монахинями. Альенора, знавшая, как выглядят восточные монархи и еврейские женщины, не могла удержаться от смеха, когда увидела эту сцену впервые, и вот теперь, после стольких лет, она вновь взглянула на нее с легкой улыбкой.

Во исполнение приказа Генриха II в камине горел яркий огонь, но поскольку камин давно не топили, в комнате было прохладно, а от трех голых стен шел пар. В прежние времена, когда королевский двор находился в Виндзоре, Альенора часто пользовалась этим кабинетом. В нем было удобно укрыться от шума и суматохи, царивших в общих залах, и здесь ей довелось принимать многих доверенных людей, выслушать немало секретных сообщений и дать кучу полезных советов.

Сегодня вечером король Англии, по-видимому, чувствовал себя так же неловко, как любой из этих людей, посещавших Альенору в прошлом в этой комнате. Внезапно он, прерывая затянувшееся молчание, проговорил:

— Присядьте… нет, в большое кресло. Я постою.

Подбросив дров в камин, он посмотрел, как вверх взметнулись языки пламени, а затем немного отступил, привычным жестом засовывая большие пальцы рук за пояс.

— Прежде всего, — возобновил король прерванную речь, — я хочу, чтобы вы поняли: я готов похоронить прошлое. Мы собрались не сводить старые счеты. Нам нужно думать о будущем, а не о том, что было. Вы согласны?

— Если вы хотите знать, согласна ли я непредвзято обсудить с вами какие-то вопросы, то я отвечу — да, согласна. В чем дело?

— Когда все уладится, вы можете уехать куда пожелаете. — Он помолчал, будто ожидая от нее каких-то реплик, а потом продолжил: — После смерти Генриха-младшего ситуация коренным образом изменилась, но нам необходимо к этому привыкнуть и поступить… поступить как можно разумнее в новых условиях.

С испугом Альенора увидела, что при упоминании умершего сына в жестких голубых глазах Генриха появились слезы. Кто-то посторонний мог подумать, что именно смерть сына свела их вместе. Но ведь он покоился в земле уже много месяцев. Не следовало также забывать, что у Генриха-короля чувства никогда не играли главенствующей роли. Они присутствовали где-то рядом с основной целью и редко одерживали верх над трезвым расчетом. Поэтому Альенора ждала, что за этим последует.

Генрих II заговорил опять:

— Ричард ведет себя отвратительно, водит компании с молодым Филиппом, королем Франции, оскорбляет людей, которых я посылаю к нему помочь управлять владениями, пытается надуть меня с финансами и разбрасывает деньги направо и налево…

— Разбрасывает? Совсем не похоже на Ричарда.

— Он теперь мой наследник, не забывайте об этом, — сказал Генрих, игнорируя замечание Альеноры. — Он наследник, а бедный Генрих-младший преподал мне хороший урок. Наследники должны оставаться дома и учиться управлению государством. Поэтому я предлагаю следующее. Я перевезу Ричарда в Англию и устрою так, чтобы я мог присматривать за ним день и ночь. Он будет посещать канцелярию канцлера и усваивать хитрости этой должности, затем ему придется присутствовать на заседаниях Совета и познавать механизм правления. Больше никаких турниров, никаких приглашений горячим головам сразиться с ним, никаких хождений под ручку с Филиппом. Я обломаю Ричарда, даже если это будет последнее, что я успею сделать на этом свете.

— Пожалуй, поздновато спохватились, — возразила Альенора. — Ему уже двадцать семь лет.

— Пора образумиться. И в этом мне нужна ваша помощь, — он остановился и, поколебавшись с секунду, продолжал: — Место моего наследника здесь, возле меня.

— Согласна, что ему следует какое-то время побыть в Англии, — сказала Альенора.

Она отлично знала: Англия имела важное значение. Она всегда это понимала. Независимое королевство, окруженное морем, — страна с неограниченными возможностями, пока и наполовину не использованными, которая под энергичным руководством Генриха II начала складываться в единое могучее государство, где смешение нормандских и саксонских кровей привело к появлению особых человеческих качеств.

Альенора подумала, что Генрих II собирается попросить ее отправиться в Аквитанию и действовать там в качестве наместника Ричарда, пока тот в Англии обучается искусству управления.

— Это нужно сделать очень тактично, — сказала она и, помня, что ей тоже следует проявлять такт, добавила: — Мне кажется… Пожалуй, самое лучшее — официально провозгласить его уже сейчас, как когда-то Генриха-младшего, принцем-наследником. Это побудит его приехать в Англию и закрепит здесь его интересы.

— Нет-нет! — запротестовал король. — Ни под каким видом! С покойным Генрихом я допустил ошибку, которую не собираюсь повторять. Я пока не планирую никаких официальных титулов для Ричарда, злоупотребившего теми, которые он уже имел. Как раз здесь мне требуется ваша помощь. Есть только один способ прибрать его к рукам, и только вы в состоянии это сделать.

Все еще ничего не подозревая, Альенора ответила:

— Я… ну что ж, я и Ричард всегда хорошо понимали друг друга, но я не стала бы утверждать, что теперь имею на него большое влияние. В конце концов, за много лет он научился обходиться без меня.

— Аквитания и Пуатье принадлежат вам. Вы еще при жизни уступили их Ричарду, но по праву они все еще ваши. Вы их когда-то передали, и вы можете их опять забрать. Лишенный земель, он скоро будет вынужден смириться и сосредоточить свое внимание на Англии. А Аквитания перейдет Иоанну: ему самое время чем-то обзавестись.

Огорошенная и сбитая с толку, Альенора на какое-то время лишилась дара речи. Затем медленно проговорила:

— Вы просите меня отнять герцогство у Ричарда и отдать его Иоанну?

Генрих II кивнул, не сводя с нее напряженно-внимательного взгляда.

— Я никогда даже и не подумаю совершить подобную несправедливость, подобное сумасбродство, — заявила она решительно.

— Постойте, давайте не будем торопиться, — проговорил Генрих, с усилием сдерживая себя, отчего его лицо густо покраснело. — Вас мое предложение застало врасплох, у вас не было времени как следует подумать. У меня же его было достаточно, и я в состоянии видеть все преимущества моего проекта. Спокойно обдумайте сказанное мною и затем объясните, почему вы находите мой план несправедливым и сумасбродным.

— Могу объяснить без долгих размышлений, — ответила Альенора с жаром. — Во-первых, это было бы несправедливо по отношению к Ричарду, которого я объявила своим преемником, еще когда он был ребенком, которого я представила своему народу, принявшему его, как такового. Его способы и методы отличаются от ваших, но в Аквитании, то есть в том месте, которое ему принадлежит по праву, он справляется с государственными делами совсем неплохо. Его связывали по рукам и ногам установленные вами ограничения власти и порой доводило почти до сумасшествия вмешательство ваших попечителей, и тем не менее он много сделал, чтобы навести порядок и обуздать могущественных баронов. Простой народ любит Ричарда. А потому, во-вторых, это было бы несправедливо по отношению к моему народу. И турниры, о которых вы отзываетесь с таким пренебрежением, усиливают любовь к нему, — люди очень гордятся тем, что их герцог самый знаменитый рыцарь во всем христианском мире. Они приняли Ричарда в качестве моего преемника, и для них, а также и для меня он останется им до конца дней своих. И помимо всего прочего, Генрих, вы создаете опасный прецедент, обращаясь с законными правами наследования так, будто они ничего не значат и могут передаваться из рук в руки по сиюминутной прихоти.

— Но необходимо считаться и с Иоанном, — упорствовал Генрих. — Болтаем о справедливости! А разве справедливо, когда у Ричарда слишком много, а у Иоанна — ничего?

Альенора отметила, что совсем не упоминается Ирландия, и она знала почему.

— Генрих, — проговорила она, — вы владели многими землями, прежде чем стали королем Англии, но я не помню, чтобы кто-то предложил забрать у вас часть из них и передать вашему младшему брату. И кроме того, следует учитывать еще кое-что. Послать Иоанна в Аквитанию — значит вынести ему смертный приговор. Посмотрите, как он вел себя в Ирландии! Даже находясь взаперти в Винчестере, я слышала о его проделках, о том, как старых племенных вождей, которые пришли засвидетельствовать ему свое почтение, он таскал за бороды, приговаривая, что их вонючее дыхание поганит его руку и что им следует целовать ему вместо руки ногу. А когда они пытались это сделать, он пинал их, к удовольствию молодых шалопаев-придворных! Чтобы управлять государством, нужно, как и во всяком другом деле, иметь талант. У Иоанна его нет. Мои аквитанцы не потерпят такое обращение и неделю! Вы забыли, как они поступили с вашим человеком, когда он их оскорбил? Бог свидетель, они изрубили его на такие мелкие кусочки, что из них можно было бы приготовить начинку для пирога. Если вы отнимите у них Ричарда и поставите взамен Иоанна, то страшно даже подумать о последствиях.