— А ты, Кейт, передашь ему письмо, если я напишу? Тайно, я имею в виду.

— Можно попробовать.

Альенора немедленно села писать Ричарду и, снимая крышку с чернильницы, слегка улыбнулась. Если бы Генрих только мог видеть, для каких целей она использует его чернила! На этот раз она писала откровеннее, чем прежде, Когда старалась избегать вопросов, которые могли бы усилить вражду между отцом и сыном. После поездки в Виндзор ее ненависть к Генриху усилилась, а мысль о том, что он, возможно, отправится в крестовый поход, увидит Восток во всем его великолепии, покроет себя славой, в то время как она должна заживо гнить в заточении, ожесточила ее еще больше. И потому она писала сыну, с кем связывала все надежды на свободу: «Как только он уйдет в поход, приходи освободить меня».

Глава 19

В ожидании, когда отправится в далекий поход Генрих и ей на выручку придет Ричард, Альенора стала тщательно заботиться о своем физическом и психологическом здоровье. В этом ей надежным союзником была старая Кейт, хотя по-прежнему грубоватая на язык и склонная время от времени каким-нибудь жестом напомнить о своей независимости. Ее набеги на кухню часто завершались успешно, и она возвращалась с вкусными остатками, которые дополняли скудный рацион Альеноры. Дружба Кейт с прислугой нередко оборачивалась двумя-тремя поленьями сухих дров или лишней свечой, а получив вместе с другими слугами свой рождественский подарок — серое домотканое полотно, — она настояла на том, чтобы королева изготовила из него себе просторную накидку с длинными рукавами, которую можно было носить поверх платья. Но самым полезным было то, что постоянное желание Кейт слышать новые песни заставляли Альенору не бросать этого занятия, даже когда у нее самой пропадал всякий интерес.

В один прекрасный день они изобрели новую игру. Идея возникла во время редких воспоминаний Кейт о своем прошлом. В те дни, когда ей пришлось работать армейской прачкой, она кочевала с отрядом лучников и была очень высокого мнения о них самих и их искусстве.

— Безусловно, из мужчин они лучше всех. Если они бражничали или беспутничали, то не надолго сохранили бы острый глаз и твердую руку. А в бою им не на что рассчитывать, кроме как на свои глаза, руки и стрелы, которые они сами затачивают, и именно такими должны быть мужчины. Человек в доспехах и на коне — кто он? Просто небольшая передвижная крепость, и он хорош или плох в зависимости от того, сколько у него в кошельке денег, чтобы купить прочные доспехи и надежного коня. Мне нравились лучники… — В старческих глазах Кейт появилось мечтательное выражение. — Среди них был один, который научил меня стрелять из лука. Можете верить или нет, мне наплевать, миссис, но в свои лучшие дни я могла расщепить стрелой очищенный от коры прутик.

— Я тебе верю, — сказала Альенора. — В молодости я тоже упражнялась в стрельбе из лука. Конечно, я не пробовала расщепить прут, но однажды мне удалось подстрелить ястреба, который повадился в нашу голубятню.

— Неужели? — В голосе Кейт прозвучали уважительные нотки. — Если бы вы, подобно мне, могли свободно ходить куда вздумается, то мы устроили бы состязание и увидели, сколько ловкости у нас осталось после многих лет. Но вам запрещено выходить во двор, а эта комната слишком мала, чтобы стрелять в мишень, тем более настоящими стрелами.

Через несколько дней Кейт вошла, прихрамывая, с довольно объемистым свертком, на лице торжествующее выражение.

— Я кое-что придумала, — заявила она, кладя сверток на стол. — Теперь посмотрим, выйдет из этого что-нибудь или нет.

Сперва Кейт достала из свертка квадратную доску — примерно восемнадцать дюймов в длину и ширину, на одной стороне — аккуратно нарисованная круглая мишень с красным центром, вокруг которого располагались концентрические круги, черные и белые.

— Видите? А вот гвоздь и молоток. Нам нужно повесить доску на стену, там, где есть свет. А потом… взгляните сюда, — по-моему, они просто красавцы. Их сделал для меня Мартин. — Кейт показала несколько миниатюрных дротиков — четыре дюйма в длину, с железными, но незазубренными наконечниками и с оперением из коротких гусиных перьев. — Мне подумалось: мы можем посостязаться в метании. По крайней мере, хорошая проверка нашей зоркости и ловкости, не так ли, миссис?

— Я думаю, что это великолепная идея, Кейт. Давай сразу же повесим и попробуем.

— Прибивать доску к стене не стоит, попрошу Мартина прикрепить к доске веревку, чтобы быстро ее вывешивать и убирать. Она не должна попасться на глаза ни старому Нику, ни караульным. Во-первых, он ее заберет и, во-вторых, подумает, что мы замышляем недоброе. — Кейт повертела в руке один из дротиков. — Этой штуковиной можно убить человека, если бросить изо всех сил в глаз или в шею, где проходит жизненная кровеносная жила.

Как видно, одна только мысль о такой возможности уже доставляла ей большое удовольствие.

Новая игра оказалась источником бесконечных забав и развлечений. Начав с обыкновенного испытания собственной ловкости в поражении цели, прежде всего красного кружка в центре, они постепенно усложняли задачу и вырабатывали новые, более хитроумные правила. Попадание прямо в центр приносило двадцать очков, в ближайший белый круг — пятнадцать, в следующий черный — десять, в последний белый — пять и в самый крайний черный — одно очко. Способ подсчета был самый простой, поскольку арифметические возможности Кейт исчерпывались количеством пальцев на руках и ногах. Но и в этих пределах не составляло труда придумать разнообразные варианты. Иногда на протяжении игры под запретом находилась какая-то часть мишени и при попадании туда утрачивались все заработанные прежде очки. Было еще одно правило, которое Альенора старалась неукоснительно соблюдать — нельзя было обыгрывать Кейт слишком часто и с большим перевесом. Потерпев поражение, она по-детски надувала губы и не скрывала своего раздражения. А поскольку Альенора была все-таки моложе и пусть не ненамного, но все же искуснее, то проблема проигрыша — достаточно регулярного, но незаметного — придавала игре дополнительную изюминку.

В самой тюрьме жизнь сделалась терпимее, но за ее стенами ситуация складывалась весьма неблагоприятно. Еще осенью 1184 года Алберик говорил о новом крестовом походе, а весной следующего года в Англию к Генриху II приехал сам архиепископ Иерусалимский, и Генрих, выслушав его, ответил, что если церковь объявит перемирие и установит период, за который прекратятся все враждебные действия между европейскими правителями, включая и его собственных сыновей, то он поведет войско сражаться за Священную землю.

Теперь, помимо Алберика, Альеноре иногда сообщала некоторые новости и Кейт, которые она собирала и там и сям. И в этих случаях память старухи функционировала выборочно: она запоминала только то, что живо интересовало ее самою. Таким путем Альенора узнала о приезде архиепископа и об условии Генриха, и огонек надежды на скорое освобождение вновь загорелся в ее груди. Алберик, посетивший Винчестер летом 1185 года, унес еще одно письмо для Ричарда.

«Обещай все что угодно, — писала она, — лишь бы он уехал, а затем приезжай за мной». На предыдущее письмо ответа не последовало, хотя Алберик клялся, что Ричард его получил, но на это он ответил с такой быстротой, что верный маленький торговец вернулся в Винчестер на пять недель раньше обусловленного срока.

«Как я могу пойти на перемирие, когда он держит вас в тюрьме, — писал Ричард. — Чтобы освободить вас в его отсутствие, мне придется нарушить перемирие и навлечь на себя гнев всех христианских государств. Намного лучше — разбить его в открытом бою. И с Божьей помощью я это сделаю. На это потребуется время. Не падайте духом и наберитесь терпения еще на один год».

Один год. Что значит для нее один год, когда она уже просидела в заточении столько лет.

Потом, правда, пугающая новость: Филипп, король Франции, Генрих II, король Англии, и Ричард, герцог Аквитанский, собравшись вместе, уладили свои разногласия. Церковь объявила временное перемирие для всех враждующих сторон, и Генрих II мог теперь выступить в крестовый поход.

Что это значило? Быть может, Ричард изменил свои планы и, отказавшись от нее, бросил, как есть, заживо погребенной?

Но вскоре поступило ободряющее известие: первым нарушил перемирие Филипп Французский. Он вторгся в Нормандское герцогство Генриха II. Таким образом можно было не сомневаться: Ричард искусно и настойчиво продвигался к решающему сражению, в ходе которого надеялся обрести независимость… А она — свободу.

Новая война продолжалась, не один, а целых четыре года. За это время на Альенору вновь обрушилось горе. Заболев лихорадкой, умер сын Джеффри. Теперь остались только Ричард и Иоанн. Дни тянулись медленно, будто налитые свинцом, но когда Альенора оглядывалась назад или смотрела вперед, они, казалось, мчались на крыльях. К чему было стараться сидеть прямо, не сутулясь, торговаться с Кейт из-за лишнего куска, ухаживать за волосами, тщательно следить за своей внешностью, беречь здоровье, сохранять разум? В любой момент, даже вот сейчас, Ричард может лежать мертвым на поле битвы. И хотя Генрих будет рыдать над телом павшего сына, он никогда, никогда и в тысячу лет не поймет, почему Ричард сделался его врагом, и никогда не выпустит ее из тюрьмы. Даже ради мертвого Ричарда. И она умрет в заточении.

Время шло. Наступил 1189 год. В день рождения ей исполнится шестьдесят семь лет, и шестнадцать лет она уже находится в заключении.

Глава 20

— В городке чума, — сообщила Кейт восхитительным июньским утром. — Мартин, который сделал мне дротики, и тот толстый малый, которому я только на прошлой неделе сшила новую кожаную куртку, — оба умерли. И еще семеро заболели. Они сперва предположили, что Мартин съел что-то плохое, а тот, другой, порезал палец и получил заражение крови, но теперь они знают наверняка, — Кейт рассказывала совершенно безучастно. — Меня все это не касается. Я перенесла чуму еще маленькой девочкой. Мои отец и мать, шестеро братьев и сестер — все умерли. Приходской священник тоже умер, и некому было их похоронить: хорошо помню. А я уцелела. Но если вы хоть раз болели, то уже нечего бояться. В безопасности на всю жизнь. Очень удобно.

«Кейт совершенно огрубела, стала черствой и бессердечной», — подумала Альенора.

Но пока она так размышляла, старуха сунула руку в карман и вынула какой-то небольшой круглый предмет, похожий на миниатюрного ежика.

— Я изготовила для вас ароматический шарик, предохраняющий от заразы, — сказала она, протягивая его на ладони. — Апельсин был уже старый и немного сморщенный, и я досушила его на огне за одну ночь. Думаю, откладывать нельзя, вам нужно иметь его как можно скорее. Было не так-то легко раздобыть у повара гвоздику, можете мне поверить, она стоит четыре пенса за штуку — так они говорят.

Альенора взяла апельсин, высушенный почти до каменной твердости и весь утыканный сухими цветками гвоздики. Ее слова благодарности заглушило громкое хихиканье Кейт.

— Смех, да и только, — проговорила она. — Я как раз подумала… молодой девушке полезно быть хорошенькой, мужчины ей ни в чем не откажут. Старухе же выгодно выглядеть по-настоящему безобразной, тогда ей не отказывают, потому что принимают за ведьму и боятся, что она напустит порчу. Если смотреть в целом, то мне кажется, моя безобразная внешность помогла мне больше, чем миловидная в пору моей молодости. Я только зло взглянула на повара, и он тотчас же всучил мне гвоздику. Теперь вы будете в полном порядке, не заболеете.

— Очень любезно с твоей стороны, Кейт, и очень предусмотрительно. Я не забуду этого и всего, что ты для меня сделала, я…

Но запасы учтивости у Кейт были уже исчерпаны; для восстановления равновесия требовалась небольшая грубость.

— Обо мне и не вспомните, — заметила она угрюмо. — Знаю женщин. Если эта дверь сию минуту распахнется, вы сшибете меня с ног — лишь бы побыстрее удрать. Кроме того, я сделала этот шарик вовсе не из доброты, а чтобы избавить себя от лишних хлопот и не ухаживать за вами на смертном одре.

Эта длинная речь вернула Кейт привычное чувство собственного достоинства, и она уже нормальным голосом произнесла:

— А как насчет игры с дротиками?

Прошло два дня, и смерть вновь посетила замок. Повару, который скрипя сердце выдал гвоздику, внезапно сделалось плохо.

— Повернулся от стола, где готовил пирог с начинкой из крыжовника — первый в этом году, — рассказывала Кейт, — закружился, упал возле стены и скончался.

Потом некоторое время никто больше не умирал. Не было и паники. Все давно привыкли к тому, что летом почти всегда чумой заболевали два-три человека. Дожившие до двадцатилетнего возраста, как правило, уже пережили несколько вспышек чумы и обрели в какой-то степени иммунитет. По-настоящему скверные времена наступали после длительной — в несколько лет — полосы затишья или когда болезнь внезапно меняла свою природу, пробивая барьеры сопротивляемости.