— Я знаю, где Меридон, — проговорила Альенора, обходя стол и склоняясь над картой. — Это одно из феодальных владений на территории Аквитании. Расположено между Пуатье и Люсиганом… Вот оно, — указала она пальцем.

— А почему, — спросил с кислой миной Одо, — здесь написано Сен-Марин, а не Меридон?

— Да потому, что ваша карта изрядно устарела. Мой дедушка, герцог, как вы помните, сильно повздорил с церковью, и наиболее преданные ему вассалы, чтобы показать, на чьей они стороне, демонстративно переименовали свои владения, присвоив им светские названия. Жервез Одноглазый, потерявший глаз в крестовом походе, в котором участвовал и мой дедушка, был одним из самых преданных людей и сменил название своего поместья с Сен-Марин на Меридон.

— В споре упоминается некий Жервез Меридонский! — горячо воскликнул Людовик VII.

— Вам следовало спросить меня! — проговорила Альенора с не меньшим жаром. — Я знаю их всех! В данном случае речь, вероятно, идет о внуке Одноглазого… А о чем, собственно говоря, спор? Неужели Уильям по прозвищу «Молот» возобновил свои претензии?

— Именно так, — ответил Людовик VII, чувствуя себя несколько неловко, и, чтобы скрыть смущение, обращаясь к Одо, сказал: — Измените название на карте своим пером, Одо. Где-то должна быть более новая карта. Ее следует отыскать.

Пробормотав что-то относительно запропастившегося куда-то пера, Одо отошел от стола. Ни Людовик, ни Альенора не заметили, что он не вернулся. Обрадованная возможностью быть полезной и поговорить о своей любимой Аквитании, Альенора начала рассказывать о Меридоне: как возникли взаимные претензии, как этот сосед из-за брачных уз поддержал одну сторону, а тот сосед встал на другую сторону, поскольку давно враждовал с ее соперником. Она говорила с подъемом, постоянно ссылаясь на карту, и поведала довольно романтическую историю, особенно когда заговорила о сыне Жервеза Одноглазого, который, вернувшись с войны в Кастилии, привез с собой жену-мавританку, за что был лишен наследства рассерженным отцом, а также отлучен от церкви за отказ крестить жену против ее воли.

— А чьей стороне мы сами отдали бы предпочтение? — спросил Луи, настолько захваченный ее рассказом, что забыл свойственную ему осторожность и собственные предписания.

— Оба спорящих — прекрасные рыцари, и у обоих равные, то есть в равной степени необоснованные претензии, — заметила Альенора рассудительно. — Но Уильям Молот уже стар — ему было за тридцать лет, когда он выдвинул свои требования. У него нет сыновей, способных выполнять рыцарские обязанности и наследовать поместье. Поэтому я бы высказалась в пользу Жервеза, хотя для вас, сударь, это не так-то просто: ведь эта семья не пользуется расположением…

Альенора остановилась, так как дверь распахнулась и в комнату вошел аббат Бернар де Клерво. Одо поспешил разыскать его и сообщить, что королева в рабочем кабинете короля и разговаривает, будто член королевского совета.

Учтиво поклонившись королю и королеве, аббат холодно посмотрел на оживленное лицо Альеноры, и его взгляд сделался совсем ледяным, когда он услышал, как Людовик VII сказал:

— Минуточку, господин аббат, — и, обернувшись к Альеноре, повторил: — Не пользуется расположением — кого?

— Церкви, — ответила Альенора слегка сконфуженно. — Так я распоряжусь насчет лошадей и провизии, пока вы беседуете с господином аббатом, и буду готова к отъезду через полчаса. Не теряйте времени попусту, Луи, наш разговор навел меня на некоторые мысли, которыми я поделюсь с вами во время прогулки… о вещах, о которых вы никогда ничего не узнаете, изучая эти безнадежно устаревшие карты!

Бернар провожал Альенору взглядом, когда она шла к двери. Он не испытывал ни малейшего удовольствия, смотря на ее стройную прямую фигуру, горделиво поднятую голову, энергичную, упругую поступь. Для него все эти качества — вместе с красивым лицом и ясным умом — представляли собой серьезную опасность. Они таили в себе угрозу тому, что аббат считал главным делом всей своей жизни — приобретению полной власти над королем. В отличие от многих высоких служителей церкви своего времени у Бернара не было личных амбиций. В этом отношении он был безгрешен. Но он решил, что Людовик VII должен стать святым королем, а Франция — праведной страной, и в его планах не было места веселой, светской, молодой красивой королеве, способной влиять на своего мужа. Более того, и дедушка, и отец Альеноры часто не ладили с церковью, и что-то от их религиозной строптивости повлияло на мнение, сложившееся о ней самой, хотя королева была довольно благочестива.

Усаживаясь за стол, аббат сказал:

— Вы обсуждали с королевой дела чрезвычайной государственной важности.

Говорил он мягким, дружественным, даже, пожалуй, слегка насмешливым тоном.

Подтянув к столу другой стул, Людовик VII бодро ответил:

— В самом деле! Возможно, нам следовало сделать это раньше. По крайней мере, в вопросе с Меридоном, который касается ее собственных владений. Она прекрасно осведомлена о существе спора. По-видимому, ее отец имел привычку обсуждать с ней различные проблемы и поощрял ее интерес к управлению подданными. Это не удивительно, — продолжал Людовик VII в раздумье, — ведь его сын мертв, и герцог поступил мудро, готовя дочь к той важной роли, которую ей предстояло играть.

— Это какую же? — поинтересовался Бернар.

— Герцогини Аквитанской, разумеется, — ответил Луи, бросая аббату недоуменный взгляд.

— Именно. Но сейчас, понимаете ли, она королева Франции, а это совсем другое. Теперь только нам пристало проявлять мудрость. Уверяю вас, сын мой, было бы неразумно позволять королеве вмешиваться в государственные дела. Если бы она осталась и правила в Аквитании, я был бы последним человеком на земле, который поставил бы под сомнение ее политику или ее действия, пока они, конечно, согласовались с законами церкви. Но она вышла замуж за вас и тем самым сделала вас герцогом Аквитанским. Вспомните слова Иисуса Христа: «Никто не может служить двум господам», тем более не может целая страна. Господь призвал вас управлять Францией и своей милостью добавил к вашим владениям Аквитанию. На вас лежит огромная ответственность, и в ваших руках должна быть сосредоточена вся власть, ибо эти две вещи в нашем мире неразрывно связаны и неотделимы друг от друга.

— Но использовать ее специальные знания, как в данном случае…

— Ну что ж, давайте рассмотрим этот случай, — сказал Бернар, пресекая возражения, но отмечая влияние Альеноры: прежде Людовик редко с ним спорил. — Она сказала, кто из претендующих должен владеть Меридоном?

— Да… однако только когда я прямо спросил ее. В этом, думается мне, нет ничего предосудительного.

Бернар смог воочию убедиться, что королева заметно преуспела: король уже заступался за королеву.

— И каков был ее ответ?

Луи передал Священнику мнение Альеноры и ее аргументы.

— Именно это я имел в виду, когда предупреждал вас, — заметил Бернар и начал обстоятельно объяснять — спокойно, но твердо, — почему нужно удовлетворить претензию Уильяма Молота.

Поспешив распорядиться относительно лошадей и провизии, а также пригласить на прогулку Амарию, Сибиллу и еще двух молодых кавалеров, Альенора испытала большой душевный подъем. Она непременно постарается лучше узнать Луи, несмотря на барьеры, которые возвели между ними существующие обычаи, придворный этикет и мрачные люди, окружавшие короля. Они научатся вместе трудиться и вместе развлекаться.

Альенора была убеждена, что в состоянии помочь Луи. Ее всегда интересовали государственные дела, и под руководством отца она научилась разбираться не только в политике, но и в людях. Она хорошо помнила, как однажды во время судебного процесса, где двое мужчин — оба вполне добропорядочные граждане — давали противоречивые показания, он наклонился к ней и спросил:

— Как, по-твоему, милая моя, кто из них лжет?

Когда она ответила, что не может определить с уверенностью, он пояснил:

— А я могу. Смотри, как вон тот с черной бородой сжимает в кулаках свои большие пальцы. Он ощущает потребность за что-то держаться. Запоминай подобные вещи. Человека часто выдают с головой поступки, которые он совершает неосознанно.

После переезда в Париж она один или два раза попыталась поговорить с Луи о государственных делах, но он всегда находил различные отговорки вроде: «Это слишком долго объяснять», «Это чисто французская проблема», «Не забивай свою прелестную головку такими скучными вопросами». Будто в мире есть что-то еще более скучное, чем бесконечное вышивание! Однако сегодняшнее утро явилось уже определенной вехой: она говорила со знанием дела, и Луи с интересом ее слушал.

Кони под нарядными попонами уже стояли во дворе под присмотром конюхов. Сокольничьи со своими птицами, головы которых были укрыты колпаками, прислонились к нагретой солнцем стене. Альенора и ее небольшая свита ждали… Прошел целый час, когда, наконец, к ним выбежал маленький паж, следивший за камином в кабинете короля, и передал Альеноре записку.

«Моя дорогая, — говорилось в ней, — к моему великому сожалению, я не могу сегодня участвовать в прогулке. Аббат пришел с делом, которое задержит меня до ужина. Солнце, видимо, уже достигло парка, попробуй отдохнуть здесь».

«Итак, учитель не позволил маленькому ученику прогулять хотя бы один день», — подумала Альенора с презрением и жалостью.

— Его светлость не сможет поехать сегодня, — объявила она, — но прогулка тем не менее состоится. Пьер, я вижу, что вы захватили с собой лютню. Когда мы поупражняемся с соколами и поедим, мы ляжем под деревьями, и я научу вас некоторым песням Аквитании. Они более веселые, чем ваши.

За ужином Луи поинтересовался, как она провела день.

— Очень хорошо, — ответила она, а затем, заметив его бледность и устало опущенные плечи, добавила: — Аббат принуждает вас слишком много работать, забывая, что вы еще очень молоды. Мы собирались поговорить во время верховой езды, и я кое-что вспомнила, что вам следовало бы знать…

— Все уже улажено, — перебил он торопливо, в глазах вновь мелькнула настороженность.

— Ах, вот как. И что же вы решили?

— Дорогая, я говорил о подобных вещах весь день. Пощадите меня хотя бы за ужином.

На следующий День она случайно услышала, что поместье Меридон было отдано Уильяму Молоту. Альенора ничего не сказала королю, но когда несколько дней спустя аббат ужинал во дворце и весь королевский двор собрался в ожидании начала выступления детского хора собора Парижской Богоматери, она отозвала Бернара в сторону и спросила:

— Господин аббат, не по вашему ли совету удовлетворена претензия Уильяма Молота на Меридон?

— Совет, ваша светлость, не потребовался, — ответил он дружелюбно. — Его право было очевидным.

— Позвольте, сударь, с вами не согласиться! Аргументы обеих сторон я слышала еще при дворе моего отца. И притязания — одинаково не безупречные — были равны. В этом заключалась вся трудность. Но передать поместье старому человеку, не имеющему наследников, было ошибкой.

— Мы коснулись здесь совета, — заметил аббат по-прежнему приветливо. — Могу ли я посоветовать кое-что и вам. Вы поступите разумнее, если не станете соваться куда не следует.

Горячая кровь негодования, унаследованная от предков, известных своими вспышками ярости, прилила к ее лицу.

— Вы посоветовали не соваться куда не следует, сударь! Так говорят обычно непослушным детям, которые лезут туда, куда им не положено. Но разве я не могу вмешиваться, когда дело касается моих собственных владений, о сути которого я информирована лучше, чем кто-либо во Франции?

— Возможно, мое выражение выбрано не совсем удачно. Я, сударыня, не придворный и не поэт. — Губы у него улыбались, но глаза оставались холодными. — Мне следовало сказать, что вы поступите разумно, если не будете беспокоиться о подобных вещах.

— Но как они могут меня не беспокоить! На моих глазах богатое поместье отдают старику, у которого нет сыновей, способных служить в войсках короля и наследовать его титул. Когда старик умрет, дележ придется начинать сызнова. Вы, конечно, одобряете принятое решение — мне понятно, но это не государственный подход. Знаю, семья Жервеза не пользуется расположением церкви: в их жилах течет кровь неверных. Тем не менее Господь был милостив к ним, наградив четырьмя здоровыми и сильными сыновьями.

Аббат глубоко и шумно вздохнул.

— До сих пор я не знал, ваша светлость, — сказал он вкрадчиво, — как затронуть один важный вопрос, но вы сами указали мне правильный путь. Раз вы считаете крепких, здоровых сыновей проявлением милости Божией, то почему бы вам не сосредоточить усилия в данном направлении. Родив наследника, вы бы внесли самый ценный вклад в процветание этой страны.