Удар пришелся точно в цель. Альенора побледнела, но сумела овладеть собой и, рассмеявшись, сказала:

— Вам, сударь, следовало сделаться не священнослужителем, а воином. Вы отлично видите слабые места вашего противника. Постараюсь позаботиться о наследнике.

Все еще улыбаясь, но продолжая смотреть так же холодно, Бернар ответил:

— Теперь мой черед упрекнуть вас в неправильном выборе выражений. Я вовсе не ваш противник и буду молиться, чтобы ваше желание исполнилось.

Маскируя свой триумф показной кротостью, он удалился.

Но ребенок, которого страстно желали и о ниспослании которого горячо молилась и она, и Луи, и, можно сказать, вся Франция, появился на свет только в 1145 году. Однако, ко всеобщему разочарованию, это была девочка. Первой оправилась от огорчения мужественная и сильная духом Альенора. Утешая Людовика, который все недоумевал, чем он прогневил Небеса, отказавшие ему в наследнике, она заявила:

— У нас крепкий, здоровый младенец и к тому же красивый, как и положено девочке. Будут и еще дети, и непременно сыновья. Однажды, очень давно, в замок моего отца пришел вещун, предсказавший всем нам наши судьбы. По его словам, мне суждено быть матерью сыновей, из которых один станет королем, причем таким знаменитым, что его имя сохранится в веках…

На это Людовик VII с кислым видом ответил:

— Возможно, Небеса ниспослали нам дочь, чтобы продемонстрировать свое пренебрежение к разного рода предсказателям!

В этой короткой фразе проявилось настроение, в котором в последнее время все чаще пребывал он. Его приводило в замешательство и раздражало не только отсутствие наследника, но и то, как вообще шли дела. Он старался изо всех сил, послушно следовал советам аббата Бернара, но неудачи подстерегали его на каждом шагу. За восемь лет своего правления ему не удалось добиться прочного мира, лишь немногие из местных войн оказались в какой-то мере успешными. Два наиболее могущественных аристократа — граф Джеффри Анжуйский и его сын Генри, герцог Нормандский — постоянно угрожали выступить против власти короля. И это обстоятельство было тем неприятнее, поскольку Генри предстояло в один прекрасный день сделаться королем Англии и графом Анжуйским. На востоке германский император Конрад Коэнштауфен вел себя еще более угрожающе и, казалось, испытывал особую ненависть к аббату Бернару. А теперь еще и первый ребенок — девочка. Вероятно, он в чем-то грешен, думал подавленно Людовик VII, и стал еще усерднее молиться и посещать церковь, сделался еще сдержаннее в еде, скромнее в одежде. Отказываясь от мирских удовольствий, он все больше отдалялся от жены, которая не могла разделить его чрезмерных религиозных чувств. Альенору по-прежнему переполняла жизненная энергия. За восемь скучных лет в Париже, когда — не без участия аббата — перед ней закрывали одну за другой возможные отдушины, она не утратила интереса к людям, делам, вкусной еде, красивым нарядам и маленьким увеселениям, какие были ей все еще доступны. Сфера политики была закрыта — ей не следовало соваться. Развлечения, которые она планировала, отменялись — дескать, подобные мирские забавы подавали дурной пример. Стрельба из лука, фехтование, верховая езда — то есть все то, чему ее научил покойный Ришар де Во, — были якобы вредны женщинам, рассчитывающим родить здоровых детей. Критиковались даже книги, которые она читала, и ее вышивание. «Разве сцены из истории языческой Европы, — говорили ей, — достойны воспроизведения на полотне? Разве жития святых не дают нам более тонкие и достойные сюжеты для королевской иголки?»

Как рассказывала впоследствии Альенора, спасло ее от помешательства в тот долгий, мрачный период только одно — возможность посещать учебные заведения. В то время школы Парижа считались лучшими в Европе, а некоторые учителя — прежде всего Пьер Абеляр — не возражали против присутствия женщин на своих лекциях. Кроме того, в короткий летний период, когда погода в этом сумрачном городе становилась по-настоящему теплой, расположенный за дворцом парк с его кипарисами открыли для студентов. И здесь королева, сопровождаемая Амарией, которая разделяла ее увлечения, часами сидела в тени деревьев у прохладной воды, прислушиваясь к речам и спорам. Студенты — в подавляющем большинстве лица мужского пола — живо интересовали ее. Некоторых она уже знала по именам. Особое внимание Альеноры привлек англичанин Том Бекет. Хотя женщинам позволялось присутствовать на лекциях, им не разрешалось участвовать в последующих дебатах. Часто Альенора просто кипела от возбуждения, когда кто-нибудь выступал со спорным или неверным утверждением. И она шептала Амарии:

— О, если бы мне только можно было ответить на это!

И нередко в такие минуты поднимался Том Бекет — в простом платье из английской шерсти, с красивым лицом, светящимся воодушевлением — и решал окончательно спор несколькими точными, остроумными фразами.

— Если я не ошибаюсь, мы еще услышим об этом молодом человеке, — сказала однажды Альенора, возвращаясь с Амарией из парка в мрачный дворец. И думая о будущем, о грядущих годах, которые могут принести молодому человеку славу и богатство, она невольно спрашивала себя: «А что они принесут мне?»

Будущее представлялось ей холодным, тусклым тоннелем, который становился все уже и уже. Порой ей казалось, что жизнь, настоящая, с чувствами, теплотой и волнениями, кончилась в тот момент, когда барон Годфруа вонзил свой меч у темной винтовой лестницы. Но давать волю подобным мыслям было нельзя, иначе человек начинал испытывать жалость к самому себе. Нужно было думать: «Мне всего лишь двадцать два года, и жизнь полна самых разнообразных возможностей. Многое может произойти. Все что угодно…»

Да, случиться могло все что угодно. И однажды далеко-далеко отсюда, на самой границе изведанного мира, действительно что-то произошло. Причем так далеко, что прошли многие месяцы, пока известие об этом событии достигло ушей короля Людовика VII и королевы Альеноры; на первый взгляд оно имело мало общего с благочестием первого и отчаянной скукой второй. И тем не менее для короля и королевы, заточенных в мрачном дворце на берегу серой Сены, жизнь внезапно сделала крутой поворот.

Глава 3

Крестовый поход, в котором участвовал дедушка Альеноры, окончился в 1100 году поражением сарацинов и возведением на королевский трон герцога Готфрида Бульонского в качестве правителя Иерусалима. Сопровождавшие его рыцари расселились на завоеванных территориях и создали первое на Ближнем Востоке христианское феодальное государство в той стране, где жил, был распят и похоронен Иисус Христос и которая известна всему христианскому миру как Священная земля. Дядя Альеноры — единственный оставшийся в живых родственник по мужской линии — получил в награду за ратные труды древний город Антиохию с прилегающими угодьями. Его соседом был граф Жоселин, обосновавшийся в Эдессе, между Антиохией и страной язычников, лежащей к северу. Затем в течение двух поколений здесь царили мир и покой. Не чувствуя угроз с чьей бы то ни было стороны, граф Жоселин в 1144 году выехал из Эдессы вместе с воинами и знатью отпраздновать Рождество в живописной местности на берегу Евфрата. В их отсутствие на город напали сарацины. Они ворвались в Эдессу, истребили и увели в плен христианское население, разрушили алтари и церкви. Многочисленные и свирепые, они показали, что вполне оправились от поражения, которое потерпели сорок четыре года назад, и вновь перешли в наступление. Княжество Антиохия, его оживленные торговые гавани на самом востоке Средиземного моря и даже Иерусалим оказались перед угрозой вторжения. Послания с призывом о помощи шли потоком из Священной земли. Епископы слали официальные письма папе римскому, благородные рыцари писали своим соплеменникам на Западе. Раймонд Антиохский в своих письмах умолял племянницу, королеву Франции, употребить все свое влияние на мужа и побудить его, пока не поздно, поспешить на помощь. Однако дядя преувеличивал ее возможности. После ряда крупных разочарований она за восемь лет научилась даже намеком не выдавать своих предпочтений в подобных вопросах, ибо убедилась, что аббат не упускал ни одного шанса действовать вопреки ее желанию. А потому Альенора просто передала письмо мужу, не высказывая своего мнения. И получилось так, что аббат сам предложил Людовику VII организовать и возглавить второй крестовый поход. И тот, постоянно искавший способа заручиться милостью Господней, ухватился за эту идею с тем энтузиазмом, который позволяла его холодная натура. Он принялся собирать войско, а аббат — уже довольно преклонного возраста и хрупкого здоровья — отправился по стране, повсюду проповедуя в пользу крестового похода.

И вот теперь Альенора взяла реванш. Одним из первых на призыв помочь изгнать неверных из Эдессы, спасти Иерусалим и Гроб Господень откликнулся Джеффри де Ранкон, самый храбрый и преданный рыцарь Аквитании. Прибыв прямо из своих обширных владений в Тельбуре, он как будто даже и не подозревал, до какого унизительного положения была низведена Альенора, и с первых же минут разговаривал с ней в той же самой манере, с какой говорил бы с ее отцом — герцогом. Как-то летним вечером, через год после падения Эдессы, они сидели в парке под кипарисами и беседовали о предстоящей военной кампании.

— Мне кажется, — проговорила Альенора, — что рыцари Аквитании в большинстве своем заняли выжидательную позицию. Вы, Джеффри, пришли, сеньор из Люзиньи да еще горстка других рыцарей… Но где отважные рыцари Лиможа, Ангулема и Туара? Разве густая горячая кровь, которая текла в жилах крестоносцев моего дедушки, поостыла у их потомков и сделалась совсем жидкой?

Прежде чем ответить, де Ранкон подергал себя за бороду и немного подумал.

— Кровь не сделалась холоднее или жиже, сударыня. Простая осторожность. Крестовый поход — это не просто война. Помимо сражений есть еще другие вещи, которые следует учитывать. Месяцы пути, например, и много всякой всячины, которую я называю политикой.

— И почему же это удерживает их? Условия для всех одинаковые.

— Не совсем так, — ответил он, внимательно взглянув на нее. — Крестоносцы выступают все вместе, как единая армия. Но по пути, естественно, возникают споры, которые нужно улаживать. В подобных ситуациях рыцари каждого отряда обращаются к своему предводителю, рассчитывая через него добиться справедливости. Им нужен представитель, руководитель, способный авторитетно выступить на военном совете. Возьмите, например, меня и Тибольта из Шампаньи… Случись между нами спор относительно места стоянки или очереди к колодцу, чтобы напоить лошадей, кто выступит в защиту моих интересов?

Последние слова он проговорил медленно, со значением. У Альеноры внезапно перехватило дыхание. Если она правильно поняла его мысли, то перед ней открывалась великолепная возможность! Но она уже научилась не делать поспешных выводов.

— Вы верные подданные короля, — заявила она, — такие же, как и Тибольт, и, конечно же, можете рассчитывать…

— Я из Аквитании, — перебил де Ранкон, — и король — мой сеньор, но он француз, как и Тибольт. Поэтому, разумеется, решения всегда будут в пользу Тибольта, — де Ранкон переменил позу. — Я готов принять нынешние условия, но есть другие, которые с этим не согласны. Именно это, а не отсутствие мужества или заботы о святых местах удерживают ваших аквитанцев и пуатийцев!

Не сделал ли он легкий, но недвусмысленный упор на слово «ваших»? Она решила рискнуть.

— Предположим, — сказала она, сдерживая дыхание, — что я отправлюсь в крестовый поход. Предположим, я пообещаю стать во главе моих воинов и представлять их интересы в совете.

— Вы наша герцогиня, — ответил просто де Ранкон. — Они последуют за вами, как пошли бы за вашим отцом.

— Тогда, клянусь всеми святыми, я отправлюсь в поход. В сражении, сударь, вы поведете войска Аквитании, но в остальном я буду служить моим рыцарям всем, чем располагаю: моим положением, моим языком и моим разумом. И даже Бернар де Клерво не сможет обвинить меня в том, что я незаслуженно вмешиваюсь, если я — и только я — смогу привести столько людей для дела, которое так дорого его сердцу.

— И отчего же, — спросил де Ранкон с невинным видом, — придет аббату в голову обвинять вас во вмешательстве? Вы — наша герцогиня, мы — ваши подданные. Выйдя замуж за короля Франции, вы не утратили своих титулов и прав. Он ваш супруг, и мы принимаем его в качестве нашего сеньора, хотя нас, признаться, весьма удивил и выбор, и спешка, но это уже другая история. Бог свидетель, я вовсе не желаю смерти королю, правда, у него очень болезненный вид… Однако предположим, что он умер. В этом случае вы все равно останетесь нашей герцогиней. Король Франции является для нас важной персоной только потому, что он муж нашей повелительницы. Об этом не следует забывать. Однако, знаете ли, есть такие, — де Ранкон внимательно посмотрел на Альенору, желая убедиться в том, какое впечатление произведут его последующие слова. — Я, правда, не принадлежу к их числу, так как знаю, что вы еще молоды, а когда человек молод и влюблен, то делается нетерпеливым и порой легкомысленным. Но есть такие, которые полагают, что, выполняя свой долг перед мужем и государством, вы в какой-то мере пренебрегли своими обязанностями в отношении собственного наследия. Теперь, после вашего решения, — добавил он торопливо, — все поправится.