Несмотря на всю фантастичность предположения, Альенора понимала, что такое вполне в пределах возможного. Помнится, ей ни разу не приходилось слышать от Людовика выражений радости в связи с предстоящей победой над неверными, зато он часто толковал о возможности войти босиком в церковь Гроба Господня.

Но она тут же отбросила эти мысли.

— Я должна знать наверняка, — заявила она. — Моя лошадь готова. Я отправлюсь туда, наверх.

— Я поеду с вами, хотя считаю эту затею напрасной. Однако, быть может, за этот подвиг нам скостят кое-какие прегрешения, — рассмеялся Джеффри де Ранкон и, повернувшись, приказал оруженосцам принести одежду.

Конь Альеноры обладал инстинктом почтового голубя. Он знал, что за последние полгода каждый шаг все больше отделял его от сочных пастбищ вдоль берегов Сены, где его родина; и вот теперь он понял, что наконец-то они тронулись в обратный путь. Если бы его воля, то он, не задерживаясь, проскакал бы по горам Фригии и Каппадокии, промчался мимо Константинополя, переплыл реки и одним махом преодолел овраги, нашел милый своему сердцу зеленый луг и лег бы на нем умирать, довольный. Ему была нипочем крутая каменистая тропа, ведущая на плато, и Альеноре приходилось постоянно осаживать его, чтобы удержаться вместе с де Ранконом, чья лошадь не испытывала аналогичных чувств и неохотно перебирала ногами, недовольная тем, что ее оторвали от свежей травы, впервые встретившейся за многие недели.

— Нет нужды спешить, — заметил де Ранкон, когда они — после соответствующего сдерживания и понукания — вновь оказались близко друг от друга. — Сударыня, чего вы боитесь?

— Не знаю. Возможно, турок.

— Но мы не встретили ни одного, — рассмеялся де Ранкон. — Вы полагаете, они пропустили нас — небольшой отряд — и подождали, чтобы со слабыми силами напасть на мощную армию?

— Конечно, не исключено, что их задержал снег. Метель могла засыпать проход между скалами.

— Взгляните на луну, — сказал он.

Альенора подняла глаза и увидела почти полную луну, сияющую в безоблачном небе.

— Пожалуй, вы правы, — проговорила она, давая долю стосковавшемуся по родине коню. И тот, притягиваемый как магнитом видением зеленого луга на берегу Сены, быстро преодолел последний отрезок пути. Альенора в одиночестве проехала узкий коридор между камней и вскоре оказалась на плато, где вовсю гулял ветер. Вьюга прекратилась, и сугробы смерзшегося снега ослепительно блестели при лунном свете. Голые камни казались абсолютно черными. Как завороженная смотрела она на этот огромный черно-белый мир, освещенный далекой безучастной луной и овеянный колючими ветрами. Насколько хватило глаз, никакого признака человеческого присутствия, никаких следов огромного войска, остановившегося на отдых. Или оно задержалось много раньше и не смогло достичь плато, или же передовые части предупредили о непригодности здешних мест для бивака и армия расположилась на противоположном склоне.

И хотя Альенора старалась успокоить себя подобными рассуждениями, страх ее усиливался. Искренность казалась зловещей, здесь не росли ни деревья, ни кусты, ни трава. Она была наедине с голыми скалами, снегом и неистовым ветром. Внезапно в завывании ветра ей послышались голоса, напомнившие о том, как не так давно, еще при жизни ее дедушки, где-то здесь в горах, быть может, на этом же самом плато, погибли сорок тысяч крестоносцев.

Мороз, не имеющий ничего общего с пронзительным ветром, пробежал у нее по спине и зашевелил волосы на голове. «Заколдованное место!» — мелькнуло в голове у Альеноры. Конь это тоже почувствовал: он задрожал, дернулся неожиданно в сторону, начал пятиться и попытался повернуть назад.

Сладчайшей музыкой прозвучал в ее ушах голос де Ранкона, громко подгонявшего свою лошадь. Задыхаясь, он с укоризной отметил:

— Сударыня, вам не следовало так торопиться. Я никак не мог поспеть за вами. Итак?

— Здесь никого нет, — ответила она.

— Они должны быть, — проговорил он уже другим тоном. — Я оставил людей… Где они?

Де Ранкон уставился на черно-белую пустыню из камней и сугробов, на которой лунный свет перемежался с глубокой тенью, затем, приложив ладони ко рту, крикнул:

— Алло-о-о!

Ветер подхватил возглас и моментально изорвал его в клочья.

— Гаспар! Гийом!..

Он выкрикивал одно имя за другим, и ветер шутя отбрасывал их в сторону.

— Здесь никого, — повторила Альенора, и обоим сделалось жутко.

Затем, когда они неуверенно оглядывались, одно из темных пятен на черно-белом фоне изменило форму, зашевелилось, поднялось, приобрело очертания и медленно двинулось им навстречу. У Альеноры от суеверного страха невольно по коже побежали мурашки; шевелящееся нечто, не похожее на что-либо, виденное прежде, передвигалось, припав низко к земле и переваливаясь, как черепаха, впереди торчал какой-то рог.

— Господи, спаси и помилуй! — быстро пробормотала Альенора. В следующую секунду она уже снова овладела собой. Ползущее существо оказалось все-таки обыкновенным человеком, хотя и смертельно раненным. Длинная стрела пронзила насквозь его голову. Ее острие выдавалось из шеи, под челюстью, а оперение виднелось с противоположной стороны у виска.

Что-то крикнув, де Ранкон бросил Альеноре поводья, выскользнул из седла и кинулся навстречу ползущему человеку. Его лошадь, освободившись от тяжести, шумно выдохнула и резко мотнула головой, чуть не вырвав поводья из рук Альеноры. Ее собственный конь все еще дрожал мелкой дрожью и беспокойно перебирал ногами, готовый умчаться прочь, как только решит, какой путь менее опасный. Но Альенора знала, что лошадь де Ранкона настолько устала, что ни при каких обстоятельствах не двинется с места. А потому, связав поводья вместе, она соскочила на землю и побежала к де Ранкону, который, опустившись на колени, держал раненого на руках. Не в состоянии говорить, тот положил коротко ладонь на ладонь своего господина, затем махнул рукой, указывая направление. В сохранившемся глазу застыла ужасная невыразимая боль.

— Гаспар, ты меня слышишь? Пошевели рукой, если слышишь.

Рука слегка вздрогнула.

— Шевели всякий раз, утвердительно отвечая на мой вопрос. На вас напали? Много турок? Много убито наших людей? Главные силы разбиты? Отступили? По той же дороге, по которой мы прошли? Что с королем? Жив? Мертв? Ты не знаешь. Больше не стану тебя мучить.

Де Ранкон осторожно опустил раненого на землю. Он и королева некоторое время стояли молча и смотрели на крошево из разбитых зубов, рассеченного языка, разорванной в клочья щеки, в которое превратилось когда-то красивое, веселое лицо. Потрясенная, Альенора, чувствуя подкатывающую к горлу тошноту, проговорила:

— Он обречен, Джеффри. И эти мучения…

Кивнув головой, де Ранкон вновь присел рядом с человеком и сказал:

— Мой дорогой Гаспар, ты честно выполнил свой долг и умер, защищая Святой крест. Небесные врата уже распахнулись пред тобой.

Не мешкая, он вытащил кинжал и перерезал раненому горло, избавляя его от дальнейших страданий.

— Боже милосердный, прими душу раба Твоего Гаспара, — пробормотал он и поднялся с колен. — А теперь, сударыня, быть может, вы поспешите назад в лагерь и поднимете отряд? Я должен ехать дальше.

— В одиночку вы ничего не сделаете. Турки, возможно, все еще стерегут дорогу.

Альенора внимательно оглядела плато, где в тени мог прятаться кто угодно.

— Молю Бога, — проговорил с горечью де Ранкон, — чтобы хотя бы один турок подстерег и убил меня. Только смерть может избавить меня от вечного позора.

Альенора хорошо понимала его, Выбрав более удобное для стоянки место, авангард — пусть по веским причинам — все-таки нарушил приказ. Данный факт совпал с турецкой засадой и «массовым избиением» крестоносцев. Несмотря на то что последующие события не обязательно напрямую связаны с нарушением приказа, в глазах всего мира подобная связь будет казаться вероятной. И что хуже всего: именно отряд из Аквитании не выполнил распоряжения. Какое-то мгновение Альенора также почувствовала желание поехать вместе с де Ранконом вперед и через смерть спастись от обвинений, позора, нескончаемых измышлений и клеветы. Но кто-то должен был поднять спящий лагерь в долине.

— Я в равной степени виновата, помните об этом, — сказала Альенора по дороге к лошадям.

— Благородно с вашей стороны, но это неправда. Если бы не я, вы бы остановились здесь, на плато.

— А если бы я настояла на своем, вы бы сделали по-моему. Мы в одинаковой мере виновны или якобы виновны. Возьмите моего коня, сударь. Ваш в состоянии только сползти вниз по тропе. На нем я доберусь до лагеря.

— А вы, моя госпожа, возьмите вот это… — проговорил де Ранкон с мертвенно-бледным лицом, протягивая Альеноре кинжал — свое единственное оружие, так как поскакал налегке, просто уступая, как ему думалось, женскому капризу. — Мне кажется, обратная дорога безопасна… если же нет, если они уже окружили нас со всех сторон, то мне не осталось бы ничего другого, как убить вас…

— И это я смогу сделать сама, — ответила она, принимая кинжал.

Она не сердилась на него за то, что он отпускал ее одну; рыцарская честь требовала от него — в качестве расплаты за ошибку — ехать вперед, в сторону наибольшей опасности. На его месте она поступила бы точно так же. Альенора хорошо понимала: существует крайний предел отчаяния, когда такие понятия, как этикет и предупредительное отношение к женщине, утрачивают свое значение. И они оба достигли этого предела. Она не имела права находиться здесь, во всяком случае, по своей прихоти, не имела права требовать предпочтительного обращения. Взобравшись на усталую лошадь, которая вновь тяжело вздохнула, Альенора проговорила:

— Когда вы встретитесь с ними, сударь, то знайте, что мы скоро будем рядом с вами. Да хранит вас Господь.

Запах крови и смерти, витавшие над плато, вновь пробудили у ее коня тоску по своей зеленой лужайке, и когда де Ранкон сел на него, он охотно зашагал в направлении, которое приближало его к дому. Оглянувшись последний раз у прохода, Альенора увидела лишь темный силуэт, который быстро удалялся, погружаясь в мир теней. Она не надеялась больше увидеть де Ранкона среди живых.

После молниеносного нападения, убив от двух до трех тысяч христиан и захватив много лошадей, турки сразу же отступили по им одним известным горным тропам. Атакованные в тот момент, когда с трудом втаскивали тяжелые обозы на плато, крестоносцы были захвачены врасплох. Они шли без всяких мер предосторожности, полагаясь на идущий впереди авангард аквитанцев, который должен был остановиться и ждать их на плато.

Первый момент больше напоминал беспощадную бойню, когда крестоносцев резали, как свиней; однако вскоре они опомнились, выстроились в боевые порядки и начали отбиваться, но турки уже отошли. Приближались сумерки, нужно было позаботиться о сотнях раненых, и на склоне, ниже плато, поспешно устроили лагерь. В пылу схватки никто не задумывался об аквитанцах; заметили только, что их нет там, где они должны были находиться. Но когда все немного успокоились, вопрос об их судьбе встал во весь рост. Королева, де Ранкон, весь авангард — что с ними? Неужели они тоже попали в засаду и ни одного человека не осталось в живых, чтобы вернуться и предупредить главные силы?

Такой исход представлялся вполне вероятным. По существу, другого объяснения и не было. Король, проявивший отвагу во время внезапного нападения и получивший несколько незначительных порезов и ссадин, переживал Приступ ужасного отчаяния, в котором немалая доля принадлежала запоздалому раскаянию. Он не сомневался, что Альенора мертва — его восхитительная, веселая, внимательная Альенора, которую он все эти годы держал в отдалении в угоду Бернару и Одо.

Рыдая, он заявил Одо:

— Я не прощу себе до самой смерти. Я сердился на нее и ревновал. Да, Одо, ревновал. Люди, которые не откликнулись на мой призыв к крестовому походу, пришли по ее зову. Потому-то я и отправил ее с ними. Пусть, говорил я себе, едет со своими аквитанцами, пусть возглавит их и вместе с ними несет все тяготы похода. Мне следовало держать ее возле себя в безопасности. Я никогда не был к ней справедлив, Одо, и, ревнуя, послал ее на верную смерть.

— Но у нас пока нет доказательств, что она мертва, ваше величество. Первые воины, ступившие на плато, не заметили ничего подозрительного, никаких признаков борьбы. И среди убитых и раненых не подобрали ни одного аквитанца.

— Разве турки стали бы нападать на них в том самом месте, где они решили устроить засаду для нас, где даже один-единственный убитый непременно насторожил бы нас? Нет, они пропустили авангард через плато и только тогда… — Король поднялся и отбросил мокрые тряпки, которые врач приложил к его ранам. — Я должен лично выяснить, что произошло.