Ксюша Левина - Королевская няня

Сейчас у нас с Оксаной уже готово всё для развода, но! Приехала её мать. И продолжает нашёптывать свои, несомненно, умные мысли в уши Оксаны.

— Но что она может сделать, если всё уже решено и готово?.. — я даже не задумывалась о паре сотен вопросов, возникших в моей голове за время рассказа Ивана, настолько увлеклась происходящим. Будто стала участницей фильма или вроде того.

— Пойми, Оксана… неразумна, — он подобрал почти идеальное слово, в красках описывающее действительность. — Она крайне доверчива. И крайне внушаема.

— Но что она может сделать? Забрать чужих детей? Зачем они им? Деньги или недвижимость?.. Сомневаюсь, что брачный контракт это позволил бы. Что ещё?

— Публичный скандал.

— Иван Королёв… — шепнула я, осознавая насколько всё страшно. — Выставил из дома жену, лишив её возможности видеться с детьми и средств к существованию…

— И мне было бы это безразлично, но… за детьми начнётся охота. Какой-нибудь условный «первый канал» оплатит Оксане и её мамочке адвокатов, начнутся разборки в результате которых если и вскроется правда, будет уже поздно. Это — совершенно пустая трата времени, нервов детей и сил.

— Но почему тогда мы спасаем Оксану, а не тебя?

— Потому что она одинокий, несчастный инструмент. И с её помощью будет совершена величайшая и глупейшая несправедливость. Я полагаю, что ей по итогу будет хуже всех нас.

— Нас?..

— Я очень рассчитываю, что ты меня не оставишь теперь, когда всё знаешь. Это не просьба, а констатация факта. Ты можешь меня обманывать или говорить, что всё это глупая ошибка, но можешь же сказать правду, верно?

— Могу…

— Скажи.

— Сначала мы спасём Оксану.

В глазах Ивана зажглась не надежда, но понятная мне искра тепла и искренности, которую можно без труда прочесть, если приложить капельку усилий.

В полдень вечерний разговор казался ненастоящим, будто был сном или прочитанным накануне рассказом про интриги и расследования. Туман никак не хотел рассеиваться, кружа голову, было мутно и тоскливо, но рядом спал Иван, будто напоминая, что всё было взаправду, и казался очаровательно-простым, будто я приютила бездомного и несчастного. Мы спали в гостиной на диване, одетые, потому что спальня и общая кровать показались слишком интимными.

Мы укрывались тонким пледом, потому что одеяло — это слишком личное.

Но мы не разложили чёртов диван, потому что не хотели рушить магию.

Это очаровательно глупо и мило, когда вы говорите до утра, а потом незаметно друг для друга засыпаете, обнявшись и прикрывая зябнущие конечности пледом.

— Как ты? — спросил он, сообщая, что вполне себе проснулся.

Я устроилась удобнее, чтобы видеть его лицо и сощурилась, спасаясь от яркого солнца, проникающего сквозь тонкую занавеску.

— Полагаю, что неплохо.

— Ты изменилась, — он провёл по моим гладким волосам.

Выпрямленные, они стали казаться тёмно-медовыми, почти карамельными. Красивые ровные пряди, непривычные для меня, но такие «взрослые».

Я легко приняла эти изменения, они мне нравились. Держаться за свои пушистые перья, было глупо и наивно, как и все те смешные строгие платья, как у старушки, и носочки под туфельки на низком каблучке и ещё полсотни странных привычек. Теперь казалось, что до этой недели я упорно делала из себя взрослую и все равно казалась девочкой в мамином наряде.

Вчера меня научили наносить элементарный «незаметный» макияж, объяснили почему мои брови «возмутительны» и дали кучу советов, относимых мной к разделу «полезных».

— Ты накрасилась?

— Немного. Тебе не нравится?

— Я считаю, что тебе это идёт, но ты из тех, кто выглядит хорошо и без макияжа. И я не лукавлю. Твои новые волосы хороши, и тебя не портят, но я не против этого пушистого облачка, что было раньше. А вообще… это же не моё дело, верно?

— Какие мудрые слова, — я невольно рассмеялась и испортила соблазнительную тишину.

* * *

— С чего мы начнём нашу операцию? — спросила я.

Мы шли пешком до кафе, где собирались обедать. Была суббота, яркая и брызжущая остатками августовского солнца, и мне отчаянно хотелось не проводить её дома.

— Полагаю с того, чтобы определить кто же тот таинственный возлюбленный Оксаны. Думаю, что это и есть ключ от всех дверей. Она одинока. И ей совершенно точно не за что бороться. То что скажет Ирина Николаевна будет законом, пока у Оксаны нет мотивации поступать иначе.

— Как его искать, если мы ничего о нём не знаем?

— Он фотограф.

— Ну… не только в мире, но даже в городе… тьма тьмущая фотографов!

— Да. И мать Оксаны нам ничем не поможет, потому что счастье дочки — последнее, что её интересует. Значит… сама Оксана.

— Она когда-то говорила о нём?

— Нет. Никогда. Всё то я знаю мне поведала, ты будешь смеяться, Ванесса.

— Что? — я даже остановилась посреди тротуара и уставилась на Ивана, который продолжал идти вперёд по-инерции ещё некоторое время.

— Что? Она знает все сплетни в доме!

— Никогда бы не подумала…

— А ты по-английски с ней говорила?

— У меня слабый английский и её бесил мой акцент.

— Единственная польза от знания английского языка, узнать однажды сплетни от болтливой гувернантки.

— Кто бы мог подумать, что Ванесса болтлива…

— Да, но всё что она знает — такие же сплетни, которые кто-то неизвестный ей передаёт. Я не знаю больше сплетников в доме, так что ниточка обрывается. Нужны новые пути по добыче информации.

— О, это как весёлый детектив! — я потёрла руками, готовясь строить теории заговоров.

Иван открыл передо мной дверь в кафе и мы вошли, будто были настоящей… парой.

Мы не обсуждали наши отношения, к счастью или к сожалению, но это осталось за кадром, будто вырезанная сцена в кино.

Вроде бы, теперь никому ничего не мешало, но оттого становилось ещё страшнее. На душе было спокойствие, настолько чудесное, что хотелось сворачивать горы, но вот переступить последнюю черту — что-то мешало. Будто недостаток искренности между нами. Мне вдруг стало приходить в голову, уж не были ли те минуты слабости ничем иным, как пресловутый «запретный плод», ставший вмиг неинтересным, стоило ему превратиться в совершенно «разрешённый».

— Ты так странно на меня смотришь… Всё в порядке?

— Ага, да… просто мне стало вдруг казаться, что между нами… будто стена какая-то. Это так странно, — честность лучшее оружие, как ни крути.

Мы сели за столик и Иван внимательно на меня посмотрел. 

Он не заглядывал в глаза и не пытался, что-то выманить, просто молча изучал лицо на предмет знаков и намёков, я полагаю. Смотрел на губы, брови, на мои сцепленные пальцы. Это было так трогательно, что внутри медленно ворочалась раскалённая змейка, заставляя неловко ёжиться и кусать губы.

— Ты волнуешься? — этот вопрос, как будто ещё сильнее сбил с толку.

— Я… я… нет. Просто, — даже прижала ладонь к груди. В горле пересохло в один момент.

— Волнуешься, — он запрокинул голову и теперь смотрел на меня сквозь опущенные ресницы. — Ты и правда думаешь, что что-то не так? Поверь…. я так долго ждал тебя, что теперь ни о каких стенах между нами не будет и речи.

— Ж… ждал? О чём ты, блин.

— О тебе, о твоём свете и искренности. Мне тебя страшно не хватало. Я полтора года провёл в северных льдах и это было круто, но только там я понял чего жду и ищу. Я ехал с твёрдым намерением отпустить Оксану, которую всегда считал своим якорем, удерживающим от бездумного плавания. Если бы не она, меня бы очаровала в мгновение ока любая девчонка, притворившись понимающей и любящей особой.

— Но я… буквально первая кого ты встретил по приезду! Так не бывает, а как же… всех посмотреть?

— Смешно… Какая ты наивная, Лиза. Замолчи уже, честное слово, твои выпады какие-то нелепые, как минимум. Ну что ты тут начинаешь? Закрывай тему. Сейчас же.

— Сейчас же… — я кивнула и уставилась в меню. Он за три минуты заставил меня переволноваться и изменить своё мнение, очевидно, неправильное, а я то дура, размечталась, что снова всё решила и «расставила по местам».

Мы сделали заказ и оба замолчали, глядя друг на друга. Это казалось таким странным и спокойным состоянием «тишины» что я невольно улыбалась, а кончики пальцев жгло от желания протянуть руку и коснуться Ивана, и от этого становилось ещё смешнее. И он в ответ на мои улыбки улыбался, и это было как будто мы смешные подростки.

— Итак, Оксана. С чего начнём? — спросила я, пряча улыбку за чашкой кофе.

— Начнём с того, что… — Иван задумался и отвернулся к окну, за которым сновали по тротуару люди.

— Что?

— Развод назначен на начало недели, вторник. Сегодня суббота. Если бы мы всё решили до понедельника… но только вот Ирина Николаевна уже в доме и это настоящий ад. Оксана каждый день в слезах. Ты не поверишь, но она пыталась меня опоить какими-то ведьмиными зельями.

— Чего? — я поперхнулась кофе и отставила чашку подальше.

— Ну Оксана сходила к ведьме… и та ей сказала, что всё решится через месяц. А через месяц всё и решилось, только я влюбился не в Оксану, а в тебя…

И я перестала его слышать.

Я не была наивной дурочкой и понимала, что между нами есть… что-то. Что-то прекрасное, милое, трогательное. Но никогда я не называла это про себя влюблённостью или любовью. Очаровательная привязанность. Страсть, быть может. Трепет. Нежность в конце концов. Ну как у Асадова, поэма о первой нежности.

А тут посреди паршивого сетевого кафе, где мы пили посредственный латте он говорит, что влюблён. И говорит так просто, будто мы ведём разговор о чём-то обыденном и сотню раз обсосанном. Будто это так просто… влюбиться.

— Ты что? — почти вспылила я.

Почти, потому что говорила ещё полушепотом, делала вид, что ничего не произошло.

— Ты что мне такое говоришь? — я вскочила, вышла из-за стола, глядя на Ивана сверху вниз. — Ты считаешь, что это смешно?

Ох, как же противоречиво было всё в этот момент. Мысленно я просто порхала бабочкой, но ничего не могла поделать с собственным речевым аппаратом, меня оставили силы, из-за переполнявших эмоций. И я просто взорвалась, наконец, выплёскивая всё, что накопилось.

— Эй?

— Что «эй»? И слушать ничего не хочу!

А мысленно: говори ещё, блин, это прекрасно!

— Забирай свои слова обратно и мы продолжим разговор.

Дура ты, дура. Ну он же и правда тебя любит.

— И не думай, что я скажу что-то в ответ.

Скажешь, скажешь! 

Мы вылетели из кофейни, едва Иван бросил на стол деньги без счёта и теперь почти бежали по тротуару. Я от него, он — за мной. Он хохотал надо мной. Снова! А я отбивалась, будто неразумный ребёнок, которого ведут к стоматологу или на страшный аттракцион.

— Какая ты глупая, — бормотал Иван, поймав меня в двух шагах от моего подъезда. Он прижимал меня спиной к своей груди и шептал это куда-то в шею, отчего я жмурилась и морщилась, но покорно слушала, и не сдерживала улыбку.

— Почему ты не можешь поверить в то, что я говорю правду. Но если хочешь, больше ни слова не скажу, — он оставил на моей шее поцелуй. Такой скромный, но ощутимый, что я содрогнулась и Иван, видимо, решил, что это что-то значит, делая шаг к подъезду.

— Не думай, что я возьму свои слова обратно. Или что жду от тебя ответных, — он развернул меня к себе, убрал волосы с моего лица и прижался лбом к моему лбу. — Это просто факт. И я готовился к этому дню полтора года, чтобы однажды открыть глаза, и увидеть перед собой ангела с медовыми волосами, понимаешь? Так что молчи, и не отвечай ни отказом, ни взаимностью.

Он прижал меня спиной к двери подъезда и я пропала, сама доставая ключ от квартиры из сумки и протягивая ему. Это было моё последнее согласие, с которого можно было объявлять открытым путь к моей капитуляции.

— Как дети? — я очень опасалась задавать этот вопрос всё то время, что мы провели вместе.

Казалось, что стоит спросить и из тёмных углов полезут черти, чтобы тыкать в меня пальцем и обвинять в предательстве.

Теперь мне перестало казаться, что я просто няня, которая имеет полное право уволиться, когда захочет. Дети оказались сиротами, Иван им посторонний, но отчего-то любимый, Оксана — никто. А ко мне же они были и правда привязаны… и стоило задать вопрос, как щёки залила краска.