Ксюша Левина - Королевская няня

Оксана не была злой, никому не желала смерти. Она почти искренне полюбила этих детей и очень хотела уже состоять в настоящем и полноценном браке. И всего-то не хватало любви. Капельку бы внимания, и Иван бы понял, кто рядом с ним. Понял, кого может потерять, но потом не найти, а забыть Оксану уж точно невозможно! Ей так мамочка говорила.

— При-во-рот-но-е зель-е, — ещё раз пробормотала по слогам Оксана и стала ходить по комнате.

— При-во-рот-но-е зель-е, — уже громче и с радостной улыбкой прошептала она.

— И-и-и! — закружилась по комнате.

— Мамочка, мамочка! Это гениально! Я его приворожу, как настоящая ведьма, да? И тогда он не устоит!

— Да хай с ним, если устоит, главное, в комнату замани! А там подсыпешь ту штучку, что тебе дали… он уж тогда не сдержится. Тело же ж не обманешь. И потом приложится. Уж некуда ему деться-то будет! А Лизку свою убирай ко всем чертям!

— Ну ма-а-ам! При чём тут Лиза, ты мне скажи? Как я без неё?

— Ты дурёха! Уведёт она его!

— Ой! Я не смогла, а Лиза сможет? Не смеши. Она хорошая, добрая, даже красивая, но… ну не сравнивай Лондон с Воронежем! Да и ты же знаешь, ей это всё неинтересно.

— Я век прожила, милая моя, — настаивала мамочка. — Помяни моё слово! Уведёт!

— Мамочка, ты не права. Тем более, я Димасику её сватаю… Я всё придумала.

— И что ж, уйдёт к Димасику, а кто нянькой будет?

— Ой, да пока она там влюбится и выскочит за него, я уже всему научусь. Я почти со всеми поладила! Только Франсуаза, конечно… ну очень уж сложная. И Микелла меня… не принимает. Ну и близнецы — это сущий кошмар.

— Эх ты… — мамочка почему-то горестно вздохнула, но Оксана не поняла почему. — Иди! Ищи его волосы, ворожить будем! И я тебя к Нинь Иванне записала на завтра на восем утра!

— Ой, восемь так рано…

— Ты щастья хошь?

— Хочу, мамочка, конечно хочу, пойду!

— Тебе б только родить разок ему, уж он растает… четверых, вишь, взял, что ж от своего что ль откажется? Всё, соберись и спи! А то встанешь опухшая, страшная, кому нужна бушь? Никому.

Оксана попрощалась с мамочкой во второй раз за вечер, вставила в уши беруши, на глаза надела маску, легла на спину (если спать на боку — появятся морщины), укрылась одеялом, расправила на нём складки и почти мгновенно уснула.

* * *

Нина Ивановна была экстрасенсом, а раньше её называли просто «бабка», подразумевая то же самое, но иначе выражаясь.

Дорогу к «бабке» Оксана знала хорошо, уже далеко не в первый раз ходила, но в этот волновалась особенно. Иван вернулся! Теперь, главное, не упустить.

У Нины Ивановны всё было знакомо: затхлый воздух, драная кошка, вечно спящая на подоконнике, в кухоньке что-то готовили, и Оксана поморщилась. Она уже давно не ела половину привычных для других блюд.

— Здравствуйте, — тихо произнесла Оксана, с благоговением глядя на свою благодеятельницу-экстрасенса.

— Окса-а-ана, — хрипло и важно провыла «бабка».

Сеансы всегда проходили одинаково. Нина Ивановна брала Оксану за руку, закрывала глаза и начинала раскачиваться из стороны в сторону. Сообщала пару-тройку фактов, брала пять тысяч рублей, и они прощались. В общем-то Нине Ивановне было едва ли шестьдесят лет, и она была скорее женщиной, а не бабушкой, но слишком уж колоритной. С сединой, платочком, в цветастом халате. Лицо Нины Ивановны было испещрено морщинами, а губы всё время шевелились, будто она что-то жевала.

Это нагнетало атмосферу и добавляло ярких красок образу.

— Я вот к вам по делу… — Оксана огляделась по сторонам, точно их мог кто-то подслушать, и села на привычное место подле Нины Ивановны. — Иван вернулся домой, — она шептала от волнения.

— Вижу-вижу… — просипела «бабка».

— И на этот раз надолго!

— Надолго-надо-олго! — «бабка» стала раскачиваться из стороны в сторону, держа ладошку Оксаны, которую трясло мелкой волнительной дрожью.

— Только вот будем ли мы вместе?

— Вижу… вижу я… ежели за месяц не управишься — потеряешь! — голос стал таким высоким, что Оксане показалось, что стёкла задрожали. Она зажмурилась и всхлипнула, по щекам побежали крупные слёзы.

— Спасибо, спасибо, — зашептала она, беспрестанно всхлипывая.

Месяц. У неё есть месяц, чтобы всё исправить.

— А… забудет ли он жену? — быстро зашептала Оксана, будто её спасительница Нина Ивановна могла прямо сейчас раствориться в воздухе.

— Забудет… — уверенно ответила Нина Ивановна, но ощущение, что будет говорить дальше — не пропало. — Уже! Забыл. Его сердце открыто.

— Открыто, — на лице Оксаны появилась радостная улыбка, а слёзы стали собираться в уголках губ. — Открыто!

— Это кошмар, — вытирая слёзы из уголка глаз выдавила из себя я. — Сколько надежд на яркую развязку, и всё псу под хвост. За неожиданные повороты!

Иван поднял свой бокал сидра и мы чокнулись.

Была прочитана уже треть книг, и раскрылась одна из интересных интриг, от которой мы оба захохотали.

Читали мы с Иваном примерно в одном темпе, отставал то один, то другой, но в конце концов рано или поздно встречались. Иногда книги откладывали и обсуждали события, иногда доливали в бокалы ещё сидра.

Я никогда не читала вот так с кем-то и уж точно никогда не пила за книгой сидр, но это было чертовски интересно.

Иван оказался неприхотливым в литературе, я это уважала. Он мог дать оценку лёгкому детективному романчику или обсудить серьёзное произведение, но не морщил нос и не рассуждал о графоманстве и бульварной литературе, как большинство моих «умных знакомых».

— Вы по образованию филолог, должно быть? — спросил он, а я покачала головой.

— Я не окончила институт. По образованию я — никто, — моя улыбка была вялой и кислой, приставать ко мне никто не стал, и мы продолжили читать.

Так случалось несколько раз. Мы начинали какой-то пустяковый диалог, он обрывался, и безо всякой неловкости все жили дальше. Я радовалась этому удивительному свойству нашего тандема так, точно ожидала подвоха.

Вот-вот, в любой момент сама судьба бы заявилась в кабинетик и сказала:

— Лизонька, уж не думали ли вы, что этот дар небес будет с вами вечность? Прощайтесь-прощайтесь, пора работать.

Судьба, как правило, говорила голосом Оксаны…

Я так и не спросила, почему Иван не с ней, сочла это некультурным и грубым, но интересно было до жути.

Мы, конечно, не делали чего-то плохого. Я сидела в своём большом кожаном офисном кресле, закинув ноги на подлокотник дивана, а Иван на этом диване полулежал, подсунув под спину подушку.

Мы были настолько друг от друга далеки, что я еле-еле могла учуять запах его шампуня, который до того настырно лез в ноздри. Зато густая, как смородиновое варенье, энергетика Ивана была очевидна и ощутима. Я не могла не бросать на него краткие взгляды раз в пару минут, это и правда будто иметь «магнитик», как он выразился про эту комнату.

Спустя какое-то время, я поняла, что либо меня подловили на этом «воровстве», либо Иван занимался тем же самым, потому что взгляды наши всё-таки встретились.

Я прикусила щёку, опустила взгляд, но:

— Не надо, — с улыбкой произнёс он. — Не сдерживайтесь, если хотите улыбнуться.

И я рассмеялась то ли от того, как это глупо, то ли из-за защитной реакции организма на смущение.

— Я слишком прямолинеен? — спросил он. — Простите, давно не… оказывался в таких ситуациях. И искренне постараюсь вас не смущать. Можете давать мне по одному наказанию всякий раз, как я нарушу это обещание.

От такой долгой речи, произнесённой столь тихо и трепетно, будто мы имеем дело с диким испуганным животным, я совсем расклеилась. Даже прижала к пылающим щекам руки, а потом спряталась за книгой, подняв её повыше.

Я сидела за своей ширмой, а строчки расплывались перед глазами. Ни слова не смогла уяснить!

Тук-тук!

По обложке моей книжки постучали. Я опустила свой экземпляр и увидела улыбающегося Ивана. Он сидел на диване, скрестив ноги по-турецки и отложив роман.

— Я не могу сосредоточиться на тексте, — просто сказал он. — Может, на сегодня хватит?

— И что же тогда? — я спросила скорее, чем подумала.

К себе иди, тупица. Неужто не ясно?

Но стоило мне встать с кресла с самым невозмутимым видом, как Иван изменился в лице.

— Вы уже уходите? — спросил он.

Улыбка, которая до этого момента так удивительно меняла его лицо, превращая в совсем юное и прекрасное, уступила место растерянности.

Он будто боялся, что я уйду, но и навязчивым быть не хотел.

Или это игра моего воображения?

— Простите, но мы же… прекращаем читать, и я… я подумала, — голос дал слабину, а я в нерешительности упала рядом с Иваном на диван.

— Но я вас не прогонял. Мы не допили. И вы ещё не рассказали мне о себе.

— Мне нечего рассказывать. Моя жизнь до безобразия заурядна. Я никогда и нигде не была, даже в ближайшем зарубежье. Не отдыхала никогда в Сочи или Анапе, не видела моря. У меня нет крутой профессии, обещающей безбедный фриланс на Бали. Я даже не умею говорить на бизнес-слэнге и клянусь… не знаю, что значит «профокапить». Что это значит?

— Это значит «провалиться», — улыбнулся Иван и, протянув руку, заправил мне за ухо прядь волос самым ужасным, клишированным и интимным жестом на свете.

Сам он при этом чуть нахмурился, и в то же время на губах снова появилась трогательная улыбка.

Я затаила дыхание… Не в шутку! Резко втянула полные лёгкие воздуха и больше не выдыхала. Вокруг нас надувался большой мерцающий мыльный пузырь. По его поверхности ходили цветные круги, как будто расплывающаяся по воде нефть. Он был глухим и скрывал под плотным панцирем.

От всех.

Кроме Оксаны.

* * *

— Вы увлеклись моим мужем? — спросила Оксана, когда мы остались наедине в её комнате.

Мне стало казаться, что этот чёртов день уже никогда не закончится. Подумать только, утром ещё только меня собирала для пикника Ванесса, а уже к ночи я превратилась в разлучницу.

— Потому он… спит в вашем кабинете? — на меня не кричали. У Оксаны был очень тихий, очень раздражающе печальный голос.

— Нет, Оксана. Ничего такого не произошло.

— А что я видела? — она перешла на шёпот, и мне стало её ужасно жаль.

Я приблизилась к моей дрожащей, несчастной начальнице и села перед ней на корточки, как садилась перед Микой или Максом, когда они давали при мне слабину.

Их слёзы больше всего меня пугали. Бесстрашные дети вроде Микеллы и Максимилиана не должны плакать. И Оксана не должна.

Я впервые видела Оксану Королёву без макияжа, и она оказалась намного моложе, чем я думала. Кожу еле-еле тронули поры и только-только обозначились носогубные складки. С макияжем лицо казалось вечно напудренным, ненастоящим, а эти складки выделялись чётче. Тяжело накрашенные глаза делали Оксану обычно чуть более серьёзной. Выделенные яркой помадой губы откровенно старили её милое лицо.

Сейчас передо мной сидела совсем уж девочка, и я искренне усомнилась, что она родила хотя бы одного из четверых детей.

— Убеди… меня, — выдавила она и… горько-горько заплакала.

Оксана была такой искренней, такой несчастной и так хотела мне верить, что я потянулась к ней, и уже через минуту эта женщина-ребёнок плакала на моём плече, сморкаясь в ворот рубашки.

— Ну-ну… не плачьте. Мы с Иваном Анатольевичем встретились в учебной комнате. Я шла искать преподавателя по испанскому, а он там собирался читать книгу.

— А… диван!

— Я не знаю, почему ваш муж спит в кабинете, — я сделала ударение на слово «ваш», и Оксана отстранилась, проморгалась.

Сердце разрывалось видеть её такой.

— А почему?.. — спросила она, будто у себя самой.

— Я не знаю, — повторила, а сама вдруг поняла, что чем больше я смотрю на эту женщину, чем больше её жалею, тем больнее мне самой.

Я не была невинна. Мне нравилось, как Иван убрал прядь волос с моего лба. Мне нравилось с ним читать и нравилось то, что он мне улыбался. Что смотрел на меня, а я на него.

Но чужие мужья на то и чужие, пусть и спят в других спальнях, пусть и пропадают по полтора года неизвестно где. Пусть! Пусть! Пусть!

— Ты же совсем на неё не похожа, — зачем-то шепнула Оксана и взяла моё лицо в свои ладони.

Она как помешанная всматривалась в меня, будто что-то искала.

— На кого?

— На его… первую… которую он так любит, — тихо мяукнула Оксана, сжала мои виски со всей силы и встала с дивана, на котором до этого сидела. — Ты обещаешь мне? Клянись мне!