Морье Дафна дю - Королевский генерал

– Моя мама тоже занималась вышиванием, – произнес он после продолжительной паузы. – Она вышила оленей, бегущих в лесной чаще.

– Очень красиво, – отозвалась я.

– Она сделала три накидки для кресел, – продолжал он. – В Фитцфорде они всем очень понравились. Ты, наверное, никогда не была в Фитцфорде?

– Нет, Дик.

– У мамы было много друзей, но я никогда не слышал, чтобы она говорила о тебе.

– Я не знакома с твоей мамой, Дик. Я знакома только с твоим отцом.

– Он тебе нравится?

Вопрос прозвучал резко, в голосе сквозило недоверие.

– Почему ты спрашиваешь? – Я попыталась уйти от ответа.

– Потому что мне он не нравится. Я его ненавижу. Хочу, чтобы его убили в бою.

Я взглянула на него – он впился зубами в тыльную часть своей кисти.

– За что же ты его ненавидишь? – спросила я спокойно.

– Он дьявол, вот за что. Он пытался убить мою мать. Хотел обворовать ее, а потом убить.

– Откуда ты это взял?

– Мама мне сказала.

– Ты ее очень любишь?

– Не знаю. Наверное. Она была красивой. Красивее, чем ты. Сейчас она с моей сестрой в Лондоне. Жаль, что я не могу к ней поехать.

– Наверняка ты сможешь к ней вернуться, когда закончится война.

– Я бы давно уже сбежал, но Лондон так далеко, и я боюсь попасть в плен. Сейчас везде идут бои. В Баклэнде только и говорят что о войне. Я хочу тебе кое в чем признаться.

– В чем же?

– На прошлой неделе я видел раненого. Его внесли в дом на носилках. Он истекал кровью.

Меня озадачило, как он это сказал: он был так застенчив в обращении.

– А что, ты так боишься вида крови? – спросила я.

Краска ударила ему в лицо, бледные щеки зарделись.

– Я не испугался, – быстро проговорил он.

– Верю, но тебе это неприятно. Мне тоже. Но я не боюсь смотреть, как она течет.

– Я не могу ее видеть, – сказал он, немного помолчав. – Я всегда был таким, с самого детства. Я не виноват.

– Может, ты испугался, когда был совсем маленьким?

– Так же считает и моя мама. Она рассказывала, что однажды, когда я был у нее на руках, в комнату вбежал отец, накричал на нее и ударил по лицу, и у нее пошла кровь. Кровь потекла по моим рукам. Я этого не помню, но именно так все и было.

Жалость охватила меня, и я впала в уныние, однако постаралась скрыть это от него.

– Не будем больше говорить об этом, Дик, пока ты сам не захочешь. Что мы еще можем обсудить?

– Расскажи, что ты делала, когда была такой, как я. Как выглядела, что говорила? У тебя были братья и сестры?

И тогда я сочинила целую историю о своем прошлом, чтобы она заставила его забыть свою. Он сидел и слушал, не сводя с меня глаз, и, когда вернулась Мэтти с прохладительными напитками, он уже был так спокоен, что начал даже болтать с ней и с интересом поглядывать на пирожки. Они быстро исчезли все до одного, пока я разглядывала мелкие черты его лица, совсем не похожего на отцовское, и его темные локоны. Затем я стала читать вслух. Свернувшись калачиком, он лег на полу рядом с моим креслом, словно собачонка, нашедшая друзей в чужом доме, а когда я закрыла книгу, он поднял голову и улыбнулся мне, и тут впервые на его лице проступили не материнские, а отцовские черты: это была улыбка Ричарда.

С этого дня Дик стал моей тенью. Он приходил рано, когда мне приносили завтрак, отнюдь не в самое лучшее для меня время дня, но я его терпела, потому что он был сыном Ричарда. Затем, пока я приводила себя в порядок, он уходил делать уроки с бледным мистером Ашли, а ближе к полудню возвращался, чтобы сопровождать меня на прогулке по дороге на насыпи.

В столовой он садился рядом со мной и вносил табуретку в галерею, когда я выезжала туда после обеда; говорил он мало, все больше наблюдал и всюду преследовал меня, точно маленькое привидение.

– Почему бы тебе не пойти и не поиграть в парке? – спросила я. – Или попроси мистера Ашли свозить тебя в Придмут. Там на пляже попадаются красивые раковины, а когда тепло, можно искупаться, если будет желание. А еще в конюшне есть лошадка, на которой ты мог бы покататься верхом.

– Лучше я останусь с тобой, – ответил он.

Переубедить его было невозможно. Это не удавалось даже Элис, чей авторитет у детей был очень велик. Он мотал головой и усаживался на табурет позади меня.

– Он воспылал к вам любовью, сударыня, – говорил наставник, радуясь в глубине души, что у него самого поубавилось забот. – Ко мне он никогда не проявлял такого интереса.

– Он твое завоевание, – заметил как-то Джон. – Ты больше не сможешь от него избавиться. Бедная Онор! Такая обуза до конца жизни!

Но это меня не волновало. Дик со мной счастлив, и это главное, а если мне еще удастся наделить это бедное одинокое сердечко хоть каким-то чувством уверенности, я буду знать, что потратила время не зря. Между тем приходившие вести были одна хуже другой, а через пять дней после приезда Дика из Фоя нам сообщили, что Эссекс вошел в Тависток и что осада Плимута снята. Ричард уводил свои войска из Солташа, Маунт-Стампфорда и Плимптона, отступая к берегам Теймара.

В тот вечер в Тайуордрете местная знать собралась на совет. Председательствовал мой зять. Единогласно было решено собрать как можно больше людей, оружия и боеприпасов и направить все это в Лонстон, чтобы оказать помощь в обороне графства.

Эта новость привела нас всех в ужас, и буквально на следующее утро начались приготовления к отъезду. Все мужчины имения, годные к службе и умевшие держать в руках оружие, явились к моему зятю вместе с лошадьми и при полном снаряжении, в том числе самые юные из лакеев и все конюхи. Джонатан и его зять Джон Рашли из Комба, Оливер Сол из Пенрайса – брат старого Ника Сола – и много других джентльменов из окрестностей Фоя и Сент-Остелла собрались в Менебилли, перед тем как двинуться дальше. Моя же бедная сестричка Мэри ходила от одного к другому, грустно улыбаясь, раздавала пирожные, фрукты и пирожки в дорогу. У Джона голова шла кругом от долгих наставлений, половину из которых, я была в этом уверена, он сразу же забудет. Затем они прошли по парку – странная трогательная группка людей, храбро рвавшихся в бой и не имевших ни малейшего понятия, какая уготована им судьба. Арендаторы держали свои мушкеты словно вилы, подвергая тем самым свои жизни гораздо большей опасности, чем жизнь противника, которого они могли встретить. Шел 1643 год, мятежники находились милях в тридцати, и, несмотря на заверения Ричарда, считавшего, что Эссекс с его войском лезут в западню, мне вовсе не хотелось, чтобы они в нее попали.

Те последние дни июля были душными и жаркими. С юго-запада не переставая дул бриз, обещая дождь, но так и не принося его, и бледно-серая зыбь медленно катила свои волны за мысом Гриббен. Мы делали вид, что в нашем образе жизни в Менебилли ничего не изменилось, старались даже быть веселыми за столом, сами себя обслуживали в отсутствие слуг. Но как бы мы ни старались выглядеть бодрыми и беззаботными, мы все испытывали чувство тайной тревоги, прислушивались к каждому пушечному выстрелу или ржанию лошади. Я ясно вижу, как мы сидим вокруг длинного стола, а его величество спокойно смотрит на нас сверху вниз с портрета, висящего на темной стене над камином. Вижу, как к концу унылой трапезы со своего места поднимается Ник Сол, самый старый из всех нас, с трудом разгибая поясницу, и торжественно заявляет:

– Мне бы хотелось в это трудное и смутное время провозгласить тост за его величество. Выпьем же за здоровье нашего любимого короля. Да защитит Господь и его, и всех тех, кто покинул этот дом и пошел сражаться на его стороне.

Все встали – все, кроме меня, – и уставились на его портрет – эти меланхоличные глаза, этот тонкий и упрямый рот. Вспомнившая о Питере Элис не могла сдержать слез, а у Мэри лицо было грустное и смирившееся: она думала о Джонатане. И все же ни один из них, глядя на короля, не собирался винить его в выпавших на их долю страданиях. Бог свидетель, я не испытывала никакой симпатии к мятежникам, даже самый последний из которых думал лишь о том, как бы разукрасить свое собственное гнездо и сколотить состояние, ничуть не заботясь о несчастном народе, хотя и провозглашал, что стремится облегчить его судьбу. Правда, я не считала и нашего короля мудрейшим из мудрейших. Надо, однако, отдать ему должное: не выделявшийся ни умом, ни ростом, он тем не менее сумел своими манерами, своим достоинством и моральными качествами вдохновить своих сторонников на борьбу, взывая больше к их сердцам, чем к разуму.

Непривычное спокойствие царило в тот вечер в длинной галерее. Даже острая на язык Темперанс Сол хранила молчание: волнение читалось на ее хрупком личике. Супруги Спарк играли свою обычную партию в шашки и шепотом переговаривались. Уилл, распространитель дурных вестей, казалось, совсем забыл о своем хобби.

Переправились ли мятежники через Теймар? Этот вопрос, я полагаю, никому не давал покоя, и пока Мэри, Элис и Джоан вышивали, я вполголоса читала Дику, а сама думала о том, где именно противник переправится через реку: в Солташе или в Ганнислейке. Джон ушел сразу же после тоста за здоровье короля, сказав, что не может более выносить неизвестности и отправляется в Фой за новостями. К девяти часам он вернулся, сообщив, что город опустел, мужчины почти все ушли на север, чтобы пополнить армию. Те же, кто остался, стоят на порогах своих домов, мрачные и подавленные. Поговаривают, что Гренвил со своим войском разбит в Ньюбридже, ниже Ганнислейка, тогда как Эссекс и тысяч десять его воинов идут на Лонстон. Помню, как Уилл Спарк, услышав это, вскочил со стула и разразился целой тирадой в адрес Ричарда.

– Что я вам говорил? – пронзительно кричал он и возбужденно размахивал руками. – Первое же испытание боем показало, что никакой он не командир. Защитить подходы к Ганнислейку не составляло труда, каковы бы ни были силы противника, а Гренвил отступает, не попытавшись даже защитить Корнуолл. Боже, какой контраст с его братом!

– Это всего лишь слухи, кузен Уилл, – заметил Джон, с тревогой взглянув в мою сторону. – Никто в Фое не мог поручиться, что эти сведения точны.

– Все пропало, говорю я вам, – продолжал Уилл. – Корнуолл будет разграблен и уничтожен, как на днях сказал сэр Фрэнсис Бассет. И если это случится, то вся вина падет на Ричарда Гренвила.

Я наблюдала за юным Диком, который жадно, с блеском во взгляде прислушивался к каждому слову.

– О чем он говорит? – прошептал он, тронув меня за рукав. – Что стряслось?

– Джон Рашли слышал, что граф Эссекс вошел в Корнуолл, не встретив достойного сопротивления. Но пока это не подтвердилось.

– Значит, моего отца убили в бою?

– Нет, Дик. Ничего такого слышно не было. Я продолжу чтение, не возражаешь?

– Да, пожалуйста, если ты так хочешь.

И я вновь принялась за книгу, не обращая внимания на Дика, покусывавшего тыльную часть кисти; я сама разволновалась так, что была готова сделать то же самое. За последние двое суток могло произойти все что угодно. Ричард убит по дороге в Ганнислейк, а его солдаты разбежались кто куда или попали в плен, и сейчас их пытают в Лонстонском замке, заставляя раскрыть план наступления. Я всегда совершала непоправимую ошибку, когда давала волю своему воображению, и, хотя я достаточно хорошо знала стратегию Ричарда, чтобы догадаться, что отступление к берегам Теймара было предусмотрено с самого начала и имело единственной целью заманить Эссекса в Корнуолл, я предпочла бы услышать совсем противоположное: что одержана победа и мятежники отброшены в Девон.

Той ночью я спала плохо, ибо неизвестность – я всегда и везде настаивала на этом – худшая из умственных пыток, и для беспомощной женщины, которая не может забыть свои страхи из-за неспособности к действию, нет спасения. На следующий день было так же жарко и душно, как и накануне, и после завтрака я задалась вопросом: неужели я виделась своим соседям по столу такой же бледной и осунувшейся, какими казались мне они сами? По-прежнему никаких новостей. В воздухе висела странная тишина – даже галки, обычно собиравшиеся стаями на деревьях в парке, куда-то улетели. Перед самым полуднем, когда некоторые из нас уже сидели в столовой, чтобы перекусить холодным мясом, из застекленной террасы появилась Мэри и, пробегая по коридору, воскликнула:

– Какой-то всадник пересек парк и скачет к нам!

Все вдруг разом заговорили, бросились к окнам, а Джон, слегка побледнев, вышел во двор встречать незнакомца.

Всадник прогромыхал во внутреннем дворе и остановился под окнами. Хоть он и был с головы до ног покрыт толстым слоем пыли, а на одном сапоге виднелся след от сабли, я сразу узнала юного Джо Гренвила.

– У меня послание для госпожи Харрис, – сказал он, спрыгивая на землю.

Горло у меня сжалось, ладони вспотели. «Он умер, – мелькнуло у меня в голове. – Наверняка умер».

– Чем закончилось сражение? Где мятежники? Что происходит?