Я не могу больше выносить это, — подумала Мария. — Я не могу на такое смотреть.

Разве такая жестокость оставит кого-нибудь равнодушным? Может, только королеву-мать. Казалось, она наблюдала за происходящим с тихим интересом. Бесстрастным выглядел и кардинал. Лишь утолки его губ были чуть приподняты. Похоже, он просто доволен, что мучеников истязают и убивают на глазах у королевской семьи. Это послужит уроком и покажет остальным, что случается, когда идут против Гизов.

Взгляд Марии невольно упал на обмякшую на виселице фигуру де ла Ринальди. Тело чуть покачивал мартовский ветер. Как ни странно, это выглядело издевкой, насмешкой над всеми зрителями на балконе. Он умер и, казалось, всем своим видом говорил, что ничего более с ним сделать уже невозможно.

Франциск взял руку Марии и сжал ее. Она жалостливо посмотрела на него; ее глаза молча молили остановить жестокость. Но кем они были, чтобы прекратить это? С каждым днем они все более и более ощущали собственное бессилие. Они носили гордые титулы; люди кланялись им и называли королем и королевой; и это — все. Когда Марии сказали, что она — королева Англии, ей ничего не оставалось, как позволить именовать себя королевой Англии. Когда единомышленников Ринальди вывели из темниц Амбуаза и убили на глазах женщин и детей королевской семьи, говоря, что вершится это именем короля, было не во власти Франциска запретить это зверство.

Им все объяснили. Мятежники собирались украсть короля, королеву и членов королевской семьи, свергнуть Гизов и, если король не примет протестантизм, посадить на трон нового. Но у Гизов есть и враги, и друзья. Заговор состряпали при помощи англичан, а английские католики, прознав об этом, предупредили Гизов. В итоге заговор был раскрыт и многих посадили.

— Ни один из заговорщиков не будет помилован, — заявил граф. — Мы выведем из камер всех. Это послужит уроком для изменников.

Головы, еще недавно соединенные с живыми телами, уродовали теперь чудесную крепостную стену замка. Повсюду стоял кровавый смрад. Некоторых из мятежников засунули в мешки и спустили в реку, и прекрасная Луара покрылась пятнами крови. Кровь была везде…

А весь французский королевский дом, даже маленькие Марго и Генри, обязаны были смотреть на убийство. Они были избраны наблюдать медленную и мучительную смерть.

Герцогиня де Гиз с трудом встала на ноги. Она развернулась и бросилась бежать с балкона. Ее муж, деверь и сын с презрением смотрели ей вслед.

Мария сказала:

— Франциск… Франциск… я просто обязана уйти. Это зрелище будет преследовать меня всю жизнь.

— Они не позволят, Мария, — прошептал Франциск. — Уходить может герцогиня, но не королева Франции.

— Франциск, ты обязан остановить это… Я не могу больше вынести такое.

Граф взглянул на нее холодно, а кардинал с удивлением.

— Сядьте, Ваше Величество, — произнес кардинал. — Вы подаете плохой пример.

Герцог воскликнул:

— Сначала моя жена, а теперь вот племянница! О, святые, да что же это за день для Гизов Лотарингских!

Вперед протиснулась королева-мать и опустила руку на плечо Марии. Она с пониманием взглянула на Гизов.

— Ваше Величество не научится властвовать, не познав, как вершится правосудие.

Франциск бросил пронзительный взгляд на жену, когда та вернулась на свое место.

Он взял ее руку и попытался успокоить. Марию мутило от кровавого зловония. Милый, любимый Амбуаз — она презирала его теперь и знала, что впредь при мысли о нем будет вспоминать этот страшный день.

В этот момент она поняла, что страшится не только Екатерины, но и своих дядей. Никогда еще она не ощущала, насколько пустым звуком был ее титул. Ее унизили. Чудовищные дела вершились ее именем и именем Франциска. Эти несчастные молили ее и Франциска о пощаде, а они, сидя здесь и смиренно взирая, одобряли происходящее.

Она понимала, что не могла остановить убийство. Но она не должна была тихо сидеть и смотреть.

— Я не собираюсь здесь больше оставаться, Франциск, — решительно сказала она.

— Тише! — бросился он успокаивать ее. — Тише, дорогая! Они услышат. Мы обязаны быть здесь — они так говорят.

— Но ты — король, — пробормотала она.

Румянец выступил у нее на щеках, когда она продолжила:

— Если король хочет, он может остаться. А королева не обязана.

Она сделала попытку встать. За ее спиной стоял кардинал, и она почувствовала его руки, заставляющие сесть обратно.

— Франциск, — закричала она, — ведь ты — король!

И в этот момент, впервые в жизни, Франциск ощутил себя королем:

— Монсеньер кардинал, я приказываю вам не дотрагиваться до королевы.

Над балконом зависла тишина. Безмерно удивленный, кардинал снял руки с плеч Марии.

— Не хочешь ли пройти к себе? — обратился к Марии Франциск.

Тут вступила королева-мать:

— Сын мой, — сказала она, и как ядовито смотрели ее холодные глаза, и звучал ледяной голос, — в обязанности короля и королевы входит наблюдать, как вершится правосудие. Помните, вы — король.

— А я помню, Мадам, — сказал Франциск. — И просил бы вас тоже об этом помнить. И вас, кардинал. Пойдем-ка, Мария, ты ведь хотела уйти. Позвольте нам удалиться.

Он взял Марию за руку и повел с балкона, и ни один человек не попытался остановить их. В этот краткий миг Франциск был действительно королем Франции.

* * *

Но у Франциска не хватило мужества удержаться в новой роли. Он победил так просто лишь потому, что повел себя с врагами неожиданно.

Здоровье его все ухудшалось. Он слабел с каждым днем. Нарыв в ухе причинял жуткую боль. Монсеньер Паре старался хоть немного облегчить его страдания, и, временами казалось, его усилия были не напрасны.

По стране ползли слухи.

— Король тяжко болен, — перешептывались люди. — Эта болезнь со страшными последствиями, и вообще чудо, что он еще жив, да и то потому, что пьет кровь только что убитых младенцев.

Где бы король ни появлялся, люди в ужасе звали своих детей, и запирали на замки дома в деревнях, через которые он проезжал.

Франциск понимал, народ не любит его, обвиняя в ужасных делах, творимых Гизами.

— Когда отец был за границей, — с горечью говорил Франциск, — все спешили приветствовать его. И то же самое было с моим дедом. А от меня люди шарахаются и убегают; они ненавидят меня и боятся. Мой отец — неплохой человек, хотя на его совести смерть многих людей; и на совести моего деда тоже.

Они любили этих королей, но убегают прочь от меня, не убившего ни единого. Жизнь так несправедлива! Почему я такой уродился? Отчего я не родился высоким и сильным, как мой отец или дед? Почему я не могу быть королем, если я рожден им… так же как и они? Почему я должен быть орудием в руках кардинала? Я его ненавижу… я его ненавижу…

Дверь отворилась, и в комнату вошел кардинал. Франциск бросился к нему, вцепился в подбитую ватой мантию и затряс, крича:

— Это они вас ненавидят! Я не верю, что они ненавидят своего короля! Они знают, я не сделаю им больно! Это они вас ненавидят… вас… вас! Выйдите на улицу, и мы узнаем, кого они ненавидят… вас или меня…

Голос Франциска сорвался, когда он закричал:

— Лиса, оставь короля!

Он отвернулся и спрятал лицо в ладонях.

Кардинал рассмеялся.

— Это что же, бред сомнамбулы? — обратился он с вопросом к Марии. — Я собирался поговорить с королем Франции, а натолкнулся на сумасшедшего.

— А он вовсе не сумасшедший, — ответила Мария. — Он просто проснулся. Он больше не мальчик, которым можно как угодно вертеть.

— Дикие слова, — печально произнес кардинал, — и к тому же глупые. Вот уж не ожидал услышать такое от тебя.

Мария вспомнила о всей той заботе, которой он окружил ее, но в то же время и о любви Франциска к ней. Она никогда не забудет, как, забыв страх перед теми, чьего недовольства так страшился, Франциск вспомнил, что он — король.

Франциск забился в истерике, выкрикивая:

— Да вы боитесь… вы боитесь больше, чем я. Вы страшитесь вражеского кинжала. Поэтому ваши одежды набиты ватой. Поэтому крой плащей и сапог должен быть изменен. И в этом крое нам видны приметы кардинальской трусости.

— Сдается мне, что король помешался, — сказал кардинал. — Мне кажется, я должен позвать королеву-мать. Я благодарен Богу, что есть кому занять его место, коль уж разум помутился настолько, что корону не надеть.

Мария закричала:

— Да не потому ли вы называете его помешанным, что он напомнил, кто он такой?

Кардинал взглянул на рыдающего юношу:

— Самое трусливое когда-либо бившееся сердце — в теле короля…

— Я умоляю вас не судить его слишком строго, — попросила Мария.

Кардинал сделал презрительный жест холеными пальцами.

Глаза Марии вспыхнули.

— Вы зря так уверены в своей правоте, дядя. Я больше не та глупенькая девочка, которую вы привыкли видеть. Мне ясно, что происходит здесь… и в Шотландии. Вы… и мой дядя… настроили англичан против меня… Вы мечтаете, чтобы слетела моя шотландская корона.

Кардинал в ужасе посмотрел на нее. Его лицо посуровело, когда он произнес:

— Я был предан тебе. С твоего первого дня во Франции я не думал ни о чем, кроме твоего здоровья. Я так нежно заботился о тебе. Я любил тебя больше, чем кто-либо еще. Ты разбиваешь мне сердце.

Она с мукой взглянула на кардинала. Да что же она такое говорит? Ведь это правда, он любит ее. Никто кроме него не окружал ее такой нежной заботой.

— Дядя, — проговорила она, — мой любимый дядя…

Она бросилась к нему. Черты его лица обмякли. Он схватил ее в объятия… Он осыпал поцелуями ее лоб, щеки, рот…

— Любимая моя, ты меня еще любишь?

— Дядя, милый, я никогда не забуду, что вы сделали для меня.

Он взял в ладони ее лицо.

— Иногда срываются даже очень хорошие замыслы, Мария, — сказал он. — То, что происходит в Шотландии, ужасно, я согласен. Но не надо бояться. Самый могущественный человек во Франции — твой дядя Франсуа. Он любит тебя. И я люблю тебя. Вместе мы положим мир к твоим ногам.

— Да…

— Амбуаз или нет стал причиной раздора? Ты была потрясена, моя дорогая. Но мы были должны так поступить. Ты спрашиваешь себя, как мы могли взирать на все это с явным удовольствием? Но, Мария, все лишь потому, что эти мерзавцы хотели обидеть нашу любимую племянницу.

Она расплакалась. Он вновь властвует над ней Никто не может встать между ними, и уж конечно не больной мальчик, даже если он зовет себя королем.

Ну вот, все в порядке, решил кардинал. Пусть пойдет утешит рыдающего мальца, если сможет.

У Марии был король, а у короля — Мария, а значит, граф и кардинал, нуждавшиеся в страхе, а не в противостоянии от короля и королевы, могут продолжать править Францией.

* * *

В аванзале замка Сен-Жермен молодой шотландский дворянин дожидался королевы Франции. Он прибыл с письмами от королевы-регентши Шотландии. Он страшно гордился, что он среди тех, кому доверяет королева.

На вид ему было лет двадцать пять. Высок и широкоплеч, он производил впечатление большой силы и энергичности, на лице — печать безразличия. Многие французы, мельком взглянув на этого мужчину, похожего на норманнского воина, быстро отворачивались, чтобы его ленивый взгляд, провоцировавший на легкие шутки, не сменился на что-то действительно менее приятное. Любой, взглянувший в это каменное лицо, почувствовавший мощь гигантских рук и плеч, без посторонней помощи мог представить себе последствия его гнева.

Он стоял, широко расставив ноги, человек, бросавшийся в глаза на любом сборище, с буйной шевелюрой, нахальными сверкающими глазами, пухлым чувственным ртом, что наводило на мысль, что он страстен, агрессивен и любитель приключений. Он был закален, как гранитные холмы его родины, и столь же дик, как и земля, с которой пришел. Он был уроженцем южной части Шотландии, как раз той части, что на границе с Англией. Это был Джеймс Хепберн. Четыре последних года, что прошли после смерти отца, он именовался как граф Босуэлский[36].

Дожидаясь королевы, он размышлял, что полезного может быть для него от встречи. Несколько дней назад он услышал, что скончалась ее мать, долгое время страдавшая от водянки. Ее смерть не явилась неожиданностью. И теперь девочка, которой еще не исполнилось и восемнадцати, — его королева. Он заверит ее в преданности, а по возвращении можно ожидать и наград.

Он наслушался болтовни о ее прелести, но относился подозрительно к слухам. Просто не верилось, что какая-то женщина может быть так прекрасна, как о том говорят. Он слегка скривил губы. Красота королев просто должна преувеличиваться. Однако Хепберн не собирался влиться в ряды идолопоклонников. Прежде всего, королевы-женщины, и глупо забывать об этом. А для Хепбернов так просто непозволительно. Это была семейная история о том, как отец Джеймса Патрик Хепберн, известный как Справедливый, хотел жениться на королеве, Марии де Гиз, и даже развелся с матерью Джеймса, чтобы развязать себе руки. По правде говоря, королевская вдова использовала его порывы в собственных целях, но позднее проиграла — будучи на нее в гневе, он перешел на сторону англичан.