А что касается Пьера, то он, как только остался в одиночестве, все свои чувства перенес в стихи:

О Deesse immorelle,

Escoue donc ma voix

i qui iens en uelle…

     О, бессмертная богиня,

     Слушай же мой голос,

     Ты, правительница…

 * * *

Ей было отрадно вновь увидеться с синьором Давидом. Он не сказал, каким покинутым казался замок без нее. Бедный певец Давид, как иногда она звала его, был слишком скромен, чтобы сказать такое. Рядом с предупредительным Шателяром и Давидом с его слегка чопорной преданностью она почти верила, что вернулась во Францию. А какие восторженные стихи Шателяр писал ей! И как было замечательно отвечать ему тоже стихами!

Ей нравилось обсуждать с Давидом свои проблемы; необъяснимым путем он подыскивал советы, в которых она нуждалась. Она передала ему часть французской корреспонденции, чтобы он разобрался с нею. Ее французский секретарь Рауль все меньше и меньше нравился ей. Давид был в восторге от любого хоть маленького поручения, а, когда она делала ему подарки, стараясь как-то отблагодарить за работу — что-нибудь из драгоценностей или отрез бархата на новый камзол — он, казалось, выглядел почти расстроенным. Принимая эти дары, он всегда говорил, что делает все только из любви к ней.

Вернувшись из своего северного путешествия, она застала его печальным и молчаливым. Она дождалась, пока они останутся наедине, и, передав ему корреспонденцию, чтобы он разобрал ее, спросила:

— Вам нездоровится, Давид?

— Благодарю вас, Мадам, но с моим здоровье все в порядке.

— Но у вас, кажется, какие-то проблемы… С вами происходит что-то нехорошее?

— Не со мной, Мадам.

— Может, с кем-то, кого вы любите?

Он поднял на нее сияющие глаза. Вся красота Давида была в этих глазах.

— Мадам, — сказал он, — если я осмелюсь, я вам кое-что расскажу.

— Если вы осмелитесь?! Уж не имеете ли вы в виду, что боитесь меня? Может, вы думаете, что я этакая мегера?

— Нет! Что вы, Мадам! Вы — самая добрая и щедрая женщина в мире!

— Ну тогда, Давид, вы позвольте мне быть столь же доброй и щедрой с вами?

Он встал. Его лицо было бледным. Затем он опустился на колени и, прикоснувшись к краешку ее платья, поднес ткань к губам.

— Мадам, разрешаете ли вы мне говорить? Если я скажу что-то, что вдруг обидит вас, простите ли Вы меня и позабудете ли сказанное, как будто я ничего и не говорил?

— Я обещаю вам, Давид. Подойдите. Сядьте… садитесь здесь со мною рядом. Мой бедный Давид, мне так мучительно видеть вас в таком унынии!

Прошло несколько мгновений, прежде чем он заговорил:

— Ваше Величество в опасности. Нет, нет, не в сию минуту! Как же я — скромный vale de chambre — могу говорить такое?! Но… я был при европейских Дворах, и я в тревоге за благополучие Вашего Величества. О нет! В данный момент ничего опасного нет. Нет дикого заговора с тем, чтобы украсть вас. Нет убийственного плана, который стал бы мне известен. Но, Мадам, опасность действительно существует. Ваше Величество окружили враги. Те, кто набиваются вам в друзья, хотят лишить вас власти. Они прибирают к своим рукам огромную власть, и с каждым шагом могущество Вашего Величества уменьшается. Они хотят убрать в сторону всех, кто с вами. Они насильно выдадут вас замуж за того, кто им нужен. Мадам, я умоляю вас: будьте осторожны.

— Расскажите мне, что вы узнали.

— Я знаю то же самое, что и другие… Но я просто много размышлял… Его светлость, граф Босуэл в тюрьме. Он был лоялен по отношению к Вашей матери, а сейчас, возможно, он будет бояться быть столь же доброжелательным по отношению к вам. А сейчас… смотрите: убрали в сторону мощный клан, который хотел встать во главе ваших сторонников в борьбе с Ноксом… Он-то уж никогда вам другом не станет… Я говорю о клане Гордонов. Их усмирили. Они — не сила больше. Они или в тюрьмах… или в ссылке… или умерли.

— Но, Давид, было необходимо наказать Джона Гордона!

Давид улыбнулся как бы в его защиту:

— Но не было необходимости лишать клан власти. Они могли бы понадобиться вам; они могли бы собрать силы вам в помощь на случай, если бы вы решили выступить против мятежа, затей такое Джон Нокс. А теперь… они бессильны что-либо сделать.

— Но Мэйтленд… и мой брат…

Глаза Марии и Давида встретились.

— Все так, Мадам.

Он был уже на коленях перед нею и страстно целовал ей руки.

— Мадам, вы обещали простить меня и все забыть. Это было простое желание оказать вам услугу.

Она опустила руку на его густую шевелюру, и слезы появились у нее на глазах.

— Давид, — произнесла она, — я не сомневаюсь в вашей преданности. Мне не за что прощать вас, и я никогда не забуду сказанное. Я начинаю теперь видеть корысть Джимми. Он сделал меня своим орудием. У меня были подозрения… Ах, Давид… и это мой собственный брат! Что же делать?

— Мадам, будьте осторожны. Позвольте мне оберегать вас. Позвольте мне быть начеку. Если понадобится, я буду собою защищать вас! Делайте вид, что вам ничего не известно о намерениях брата.

Она кивнула и сказала:

— Вы правы, Давид. Спасибо вам.

— Мадам, — проговорил он, — я теперь самый счастливый мужчина в Шотландии, вы ведь доверились мне!

* * *

При множестве свечей в Холирудском замке шло веселье. Раздавалась нежная и веселая музыка. Мария, одетая в черные шелковые шаровары, играла худенького прекрасного мальчика в недавно поставленной маске.

— Вы зачаровываете, — прошептал Пьер де Шателяр.

— Месье, вы повторяетесь…

— Слова вырываются у меня… невольно… любимая Мария…

Пьер немного отступил, наблюдая, как она отнесется к такой фамильярности. Порозовевшие щеки стали ему ответом. Его сердце замерло в ожидании…

— Как вам моя книга… книга, что я написал для вас?

— Весьма мило, — ответила Мария.

— Мадам, не потанцуете ли вы со мной?

— Конечно! — воскликнула Мария. — Мне страшно хочется танцевать!

Она хлопнула в ладоши и объявила, что они будут танцевать новый танец, только что привезенный из Франции Шателяром. Танец был весьма смелым, так как по ходу партнеры обменивались поцелуями.

— Клянусь, господину Ноксу этот танец вряд ли пришелся бы по душе! — воскликнула Мария, хохоча и наклоняясь к Шателяру, чтобы подарить ему поцелуй.

Этим вечером Пьер был в диком волнении. Королева-мать Франции оказалась права в своих намеках. Только бы ему застать Марию в одиночестве! Но она редко бывала одна. Даже в самых обыденных ситуациях с нею рядом находились ее служанки.

Новый французский танец «подстегнул» чувства. Они танцевали снова и снова, и веселый смех заполнял апартаменты. Иногда королева могла быть веселой, и тогда казалось, что ей нет ровным счетом никакого дела до того, осуждают ли ее или ее Двор.

А почему бы и нет? — раздумывал Шателяр. — А почему бы не сегодня ночью? Сдается мне, что все получится!

Он улизнул, пока Мария прощалась со всеми перед сном. Мария и ее четыре верные служанки вернулись в спальню, где девушки начали раздеваться, по обыкновению болтая о прошедшем вечере.

— А что, если бы мы притащили на бал господина Нокса? — воскликнула Флем. — Вот было бы весело посмотреть, как он разозлился бы, увидев Ваше Величество, танцующей в шелковых шароварах!

— Он бы проклял нас, — сказала Сеток.

— Мы уже прокляты им! — рассмеялась королева. — До чего же славно быть проклятыми за шелковые шаровары, или за драгоценности, или и за то, и за другое. Сетон, дорогая, подай мне меховую накидку из кабинета, я мерзну.

Сетон отправилась в кабинет, но, открыв дверь, вскрикнула. Все четверо вытаращились в изумлении на картину, представшую перед ними: в кабинете стоял Пьер де Шателяр.

— Что… что вы тут делаете?! — заикаясь, произнесла Мария.

— Мадам, я…

— Ах! — воскликнула Флем. — Да вы дурной человек!

Шателяр бросился на колени перед королевой.

— Мадам, я молю вас о прощении. Я был в отчаянии. Безумие охватило меня. Я был отравлен Вашей красотой. Я не знаю, что толкнуло меня на такой поступок. Я не могу представить…

— А я могу, — произнесла практичная Битон.

— Битон, помолчи, — сказала Мария. — Пусть он сам говорит. Так что у вас была за цель, месье де Шателяр?

— Мадам, я хотел прочесть для вас поэму. Я написал ее… но это только для вас…

Девушки начали смеяться.

— Опасное это дело, месье, — сказала Флем, — читать поэмы.

— Ну и где же поэма? — спросила Мария. — Дайте-ка ее сюда.

— Мадам… я был так взволнован, что оставил ее в своей комнате.

Флем и Ливи затряслись от смеха.

— Да вы, оказывается, нахал! — сказала королева, но голос ее прервался от смеха.

Это приключение было тем, что частенько происходило при французском Дворе. Казалось, что они снова дома.

Битон сказала:

— Ну что, позовем графа Меррейского, чтобы заковать этого человека в цепи, Ваше Величество?

Шателяр произнес:

— Закуйте меня в цепи… это не имеет значения… Меня держат цепи более крепкие… цепи безнадежной страсти.

— Выгоните его, — приказала Мария.

Четыре девушки стали выталкивать Пьера из комнаты.

— Месье де Шателяр, я найду какое-нибудь наказание для вас. Вы обвиняетесь в чудовищной неучтивости.

— Мадам, накажите меня, как вам угодно. Вздерните меня на дыбу… Рвите из меня куски раскаленными щипцами… но не лишайте меня возможности видеть вас!

— Дыба настроила бы вас немножко на иной лад, — сурово произнесла Битон. — Ступайте. Вы смущаете королеву. А что, если бы вы увидели?..

— Мадам! Простите меня! Без вашей улыбки я буду как мертвый.

Его вытолкали в коридор, и дверь захлопнулась. Битон, охваченная смехом, стояла, прислонившись к двери, а остальные смеялись вместе с ней.

— Тем не менее, — сказала Битон, — это большая неучтивость. А что, если бы Ваше Величество были одни?

— Ты думаешь, я не постояла бы за себя?

— Ну я не сомневаюсь в том, что вы защитили бы себя. Однако такие новости будут очень приятны ушам господина Нокса.

— Как вы накажете его? — спросила Ливи.

— Как можно наказывать людей, если от любви они становятся дерзкими? Он принес кусочек Франции на наш старый суровый Двор. Давайте увидим за его грехами именно это. Я завтра с ним строго поговорю. Этого будет вполне достаточно.

* * *

А в это время при Дворе разразился скандал и к сожалению, о нем узнали за его пределами. Джон Нокс услышал об этом с величайшим удовольствием и вновь завопил с кафедры, призывая жителей Эдинбурга обратить внимание на плоды правления кокотки.

Одна из несовершеннолетних служанок королевы была совращена королевским аптекарем из Франции.

— И оба они — слуги королевы! — орал в восторге Нокс. — Разве это не говорит само за себя? Зло бродит за стенами Холирудского замка! Какие пирушки заманивают сатану! И теперь на очереди разврат, братья мои! Женщины, переодетые мужчинами… мужчины, выглядящие как женщины… Что может быть лучше, чтобы возбудить похоть? Их зазывает сатана! Слуги идут за своими господами по дороге в ад!

Эта служанка родила ребенка и с помощью своего любовника держала все в секрете. Ребенок родился в отхожем месте и был умерщвлен. Его тельце нашли, и служанка, будучи обвиненной, раскрыла тайну, рассказав всю историю. Она и любовник поплатились за убийство и были повешены.

Джон Нокс присутствовал при казни и не упустил возможности привлечь внимание людей к жизни при Дворе. Он обвинил королеву в совращении служанки и в убийстве новорожденного младенца. Аптекарь был француз. Он принадлежал к нации, пленившей воображение Нокса. Королева была наполовину француженкой по происхождению и абсолютной француженкой по своим манерам. Пусть люди видят, какой разврат, какое зло принесла в страну их королева. Пусть люди поймут, насколько бы они были счастливее без нее!

— Должна ли я терпеть неистовство этого человека? — спрашивала Мария.

Но обращалась она не к Джимми, как прежде, а к Давиду.

Слова Давида прозвучали утешительно.

— Пока да, Мадам. Но пусть вас это не пугает. Мы с вами решим, как немного «подрезать крылья» этому человеку. Мы сделаем народ Шотландии свободным и счастливым, а Ваше Величество — королевой, но не на словах, а на деле.

— Но как? — спросила Мария.

— Мы найдем способ, Мадам. Возможно, мы сможем это сделать через Ваш брак с могущественным принцем-католиком, как вы сами. Но, Мадам, прежде всего: терпение и осторожность!