— А почему бы и нет, Мадам, если его посадили по ошибке?

Флем засмеялась.

— Представляю его себе, взламывающего засовы и раскачивающегося на веревке у стены…

— Занятно, если он изменился… Прошло уже много времени, с тех пор как мы видели его в последний раз… Возможно, мы вообще его больше никогда не увидим.

— Он бы отдал многое, чтобы вернуться ко Двору, Мадам.

— А мы бы отдали многое, чтобы он не приближался ко Двору.

— Однако он невиновен.

— Флем! А почему ты просишь за него? Ты что, влюблена в него и неверна Мэйтленду? Ты с такой любовью говоришь об этом грубом южанине!

— Мне не хочется, чтобы говорили, что вашим именем вершится несправедливость!

— Ты слишком обременяешь себя теми, кто того не заслуживает, Флем. Подумай о том, как везет ему. Как он умудрился вернуться во Францию, ты знаешь? При помощи женщин! Одна из них — Джанет Битон, а другая — эта датчанка. Не счесть тех, кого он страстно любил всего лишь одну ночь, а потом бросал. Он сбежал в лодке, но потерпел кораблекрушение недалеко от английских берегов, не успев добраться до Франции. А вот теперь все-таки занятно, кормился ли он из рук королевы Англии? Мы знаем, он был ее заключенным. А не он ли совратил дочь своего тюремщика? Флем! Ты рискуешь своей репутацией, прося снисхождения для такого человека!

— Но, Мадам, он просит Вашей милости.

— Ах! У него есть мольба! Откуда тебе это стало известно?

— Через его дядю.

— От старого испанского развратника?

— Да, Мадам, это правда, он распутник, но в конце концов он любит своего племянника. Я думаю, мы должны вспомнить, что большую часть своей жизни Босуэл провел во дворце Бишопа, где, возможно, и научился потворствовать страстям. Мадам, у нас есть перед ним преимущество: счастливое детство. Можем ли мы винить тех, кому повезло меньше?

— Моя дорогая Флем, он позволял бушевать своим страстям, и я не сомневаюсь, что называл это счастливым детством.

— Да, но именно это сделало его таким, какой он есть.

— Это Бишоп так тебе напел, не правда ли?

— Он так говорил мне. Он говорит, что Босуэл в страшной нищете. Ему пришлось отдать под залог свои земли, чтобы выручить немного денег. Он напоминал мне, что Босуэл всегда был предан Вашему Величеству.

— Предан мне… настолько, что задумал украсть меня и насильно выдать замуж за Арана?

— Это лишь фантазии сумасшедшего, Мадам.

— Да как же мы можем быть уверены в этом, Флем, милая?

— Но в конце концов известно, что Аран сумасшедший.

— И поэтому ты считаешь, что грехи Босуэла надо забыть, и он должен быть вновь приглашен ко Двору?

— Нет, мадам, так я не считаю… но капитан нашей гвардии во Франции недавно умер, и место свободно…

— И ты считаешь, что Босуэл годится на это место?

— Но в конце концов это поможет ему хоть как-то поправить свои дела, Мадам. Состояние его финансов плачевное. Его выгнали из его собственной страны.

— Флем, милая, попросите кого-нибудь привести Давида.

Флем поднялась и призадумалась: теперь без разрешения этого Давида ничего не делается. Пьемонтец становится могущественнее моего милого лорда Мэйтленда…

Риччо явился без промедления. Как же великолепно он выглядел в эти дни! Одет он был восхитительно. Как изысканны его манеры, и до чего тонко он льстил королеве!

— Давид, — сказала Мария, и когда она произнесла его имя, вся нежность к этому человеку перетекла в ее голос, — ко мне обратились с просьбой, — она улыбнулась, глядя на Флем, — и состоит она в следующем: на Босуэла надо возложить командование шотландской гвардией во Франции. Как по-вашему, не плохо ли это?

Риччо пришел в восторг. Граф Меррейский опасается Босуэла, и в то же время граф Меррейский — враг Давида Риччо. Джеймс начал догадываться, какое влияние оказывает Давид на королеву. В общем, того, что Босуэл и Джеймс Стюарт — враги, было достаточно, чтобы ответить положительно.

— Мадам, — сказал Риччо, — он храбр, и этим все сказано. Благодаря своей храбрости он идет впереди всех даже в этой воинственной стране, где, казалось, мужество столь же естественно для людей, как и дыхание. Он никогда не подведет вас.

* * *

У Джеймса Хепберна, графа Босуэла, дела пошли на лад. Ему не нужно было более занимать деньги, и, хотя он пребывал все еще в изгнании, он все-таки радовался своему назначению.

Джеймса Стюарта, графа Меррейского, такое назначение не обрадовало. Они поговорили с Мэйтлендом и сошлись на том, что все это — с подачи Давида Риччо. Их все больше выводили из себя самонадеянность итальянца и благоволение, которое оказывала ему королева. Но теперь главным, кто тревожил их, вновь стал Босуэл.

— Это может сказаться на нас, — сказал граф Меррейский, — у этого человека в Шотландии до сих пор есть друзья. — Это колдовство, клянусь тебе. Ему достаточно разок взглянуть на женщину, и все, она — его жертва. Он совращает ее и уходит, но, если он вернется, она готова быть его рабыней. Да разве бы он мотался из страны в страну, не будь вереницы женщин, готовых кормить его и ублажать в постели. Кров, еда, деньги и лошади — все на его пути!

— У него друзья среди королевского окружения, — добавил Мэйтленд. — Этого уже достаточно.

— А что за манеры у его слуг? — спросил граф Меррейский.

— Одна грубость, — ответил Мэйтленд.

Они улыбнулись друг другу. Больше можно было ничего не говорить.

* * *

Этой ночью капитана шотландской гвардии дома не было. Его слуги были уверены, что он отсыпается в доме своей последней пассии.

Перешептываясь и прислушиваясь, не слыхать ли шагов их хозяина, они сидели вокруг стола. Они не думали, что он появится раньше утра.

Какая жалость! — думали они. — Ведь они-то задумали одно дельце сегодняшней ночью.

Однако действительно ли все так плохо? При отблесках свечей на лицах собравшихся было ясно видно облегчение.

Они вспомнили Босуэла… Выше, чем обычные люди… громкий голос… сильный как двое мужчин… его легчайшая оплеуха могла отправить любого из них в противоположный конец комнаты, оставив синяки на несколько дней… Они боялись и обожали его, ведь каждый дюйм его тела принадлежал настоящему мужчине; он был больше, чем просто человек, они были уверены. В нем было что-то магическое. Он был над ними во всем. Из-за своей жадности они соглашались со всеми указаниями, которые им давались. Жадность играла немалую роль в их готовности на все, ведь за работу им хорошо платили.

За столом прислуживал Николя. Здесь были Габриель Семпл, Уолтер Мурский и Дэнди Прингл. Николя не очень-то радовался поставленной задаче, но его втянули в это дело все остальные.

Всем заправлял Прингл. В заговоре был еще и парикмахер Босуэла, так как знал некоторый толк в ядах. Ядовитый порошок решили добавить в вино.

Вино, смешанное с отравой, было уже в бокале, но его светлость, похоже, не вернется домой сегодня вечером.

Вот это как раз и заставляло мнительного Николя трястись.

— Может, ему все известно! — бормотал он, стуча зубами.

— Да откуда он может знать, приятель? — говорил Прингл. — Ну, если только ты ему рассказал…

— Да ничего я ему не говорил, но он — необычный человек.

— Вот мы и посмотрим, — сказал с ухмылкой Прингл, — в чем он сильнее остальных людей… А теперь, Габриель, когда ты протянешь бокал его светлости, ты должен вести себя как обычно. Ты не должен показать, что питье, которое ты предлагаешь, не то же самое, что он пьет всегда.

— Да… да… — заикаясь, проговорил Габриель.

— Эх, провернуть бы это дельце сегодня! — сказал Уолтер.

— Скоро все закончится, — пообещал Прингл, — вернемся в славную Шотландию и заживем в роскоши после этой ночной работенки.

— Я говорю вам, — настаивал Николя, — наш хозяин — необычный человек.

— И что из этого? — осклабился Прингл.

— Он — не такой как все… Вы же видели, как он обращается с женщинами. Ни одна не устояла перед ним.

— Одну такую я знаю, — сказал Прингл. — Королева! Разве он не спрашивал ее, нельзя ли ему вернуться домой, и разве она не отказала?

— Королева, как говорит хозяин, не более чем половина женщины, — заявил Николя. — Если ее и королеву Англии сложить вместе, все равно нормальной женщины не получится, так он говорит.

— Он так говорит, — продолжал Уолтер, — потому что обе они не позвали его немедленно в постель.

— Да он чувствует себя выше других, потому и такой чванливый, — рассмеялся Прингл.

— Он говорит, — добавил Николя, — что, будучи во Франции, она была в любовницах у своего дяди, кардинала.

— Это меня не удивляет, — сказал Прингл, — и кардиналам ничто человеческое не чуждо. Эй, слышите! Он вернулся!

Это было верно. Наружная дверь открылась, и хорошо знакомый голос заорал:

— Дома кто есть? Да где же вы все? Николя! Семпл! Я пришел… и я голоден!

Возникло минутное затишье, и все уставились на бокал с отравленным вином.

— Эй, Габриель, дай-ка ему бокал, — шепнул Прингл.

Николя заторопился навстречу хозяину.

— Как?! Еще не в постели?! Как такое может быть в столь поздний час? Ты что, с кухаркой повздорил?

— Нет, хозяин, — заикаясь, проговорил Николя. — Я просто подумал, вы можете вернуться, и ждал вас.

Под взглядом хозяина Николя затрясся. Босуэл смотрел на него так, как будто что-то знал.

— Принеси-ка мне поесть… и вина… Меня мучает жажда…

— Да… да… хозяин…

Николя быстро вернулся в комнату, где остальные сидели в ожидании. Прингл сунул ему в руки бокал, но Николя так дрожал от страха, что расплескал немного вина.

— Господи! Да ты же выдашь сейчас всех нас! — прошипел Прингл. — Эй, Габриель, возьми-ка бокал.

Габриель завопил:

— Нет… нет! Я не решусь! Я говорю вам, он все поймет. Он чувствует такие вещи. Вот потому-то он и вернулся этой ночью.

Дверь распахнулась: на пороге стоял Босуэл, поглядывая на слуг.

— Это что такое? — решительно спросил он. — Ночное собрание! Какой-то заговор, да? Или просто дружеская пирушка? И ни одной женщины, чтобы развлечь эту компанию? Это то вино, которое у вас сегодня есть, Семпл? Ну-ка дай его сюда, приятель. Я же сказал вам, что меня мучит жажда…

Габриель трясся так, что расплескал вино себе на руки, так же как и Николя. Все слуги уставились на Габриеля.

— Тебе что, плохо, Габриель? Ты трясешься, как монахиня-девственница в окружении солдат. В чем дело, приятель? Я тебя спрашиваю!

Громадной ручищей он сгреб Габриеля за воротник, и вино растеклось по камзолу Босуэла.

— Нич… ничего, мой господин.

— Что значит «ничего», если ты трясешься как осиновый лист? Вы, похоже, что-то задумали, ребята… Выкладывайте! В чем дело? Выкладывайте, я сказал!

— Ровным счетом ничего, хозяин… Вот, видите, вино пролил…

— Дай мне этот бокал.

Он взял его и сквозь стекло взглянул на лица слуг. Затем он медленно поднес бокал к губам, продолжая наблюдать за ними. Николя громко вздохнул.

Босуэл принюхался к вину.

— Странный запах, — сказал он. — Мне не нравится это. Да как ты посмел принести мне эту дрянь!

Он плеснул остатки вина в лицо Габриелю, а бокалом запустил Принглу в голову. Тот завопил от боли, а Босуэл расхохотался.

— А теперь, мошенники, — заорал он, — хорошей еды и хорошего питья. И не вздумайте принести мне это дерьмо еще раз. Если вы осмелитесь, то мне жаль, что вы родились на свет. Я увижу, как вы будете вариться в котле на медленном огне! Я на куски вас порежу! Я сделаю так, что вы сами пожалеете, что родились на свет божий. Запомните это! Эй, Семпл, ступай разбуди кухарку и вели ей принести еды. Ты ведь знаешь ее — пухленькую спеленькую Дженни, так ведь? Так вот: держи подальше от нее свои грязные руки. Ты понял?

Габриель был только рад исчезнуть, а, пока его не было, Босуэл продолжал изучать взглядом оставшихся, стоявших перед ним как заколдованные.

Они поняли: он не был обычным человеком. Он вскрыл их предательство, что само по себе уже достаточно плохо. Им было ясно, что они сами себя выдали. Так случилось не потому, что у них не хватило мужества осуществить убийственный план. Не было тому причиной и то, что он раскрыл их заговор. Все дело в том, что ему не было ровным счетом никакого дела до того, что они хотели причинить ему вред. Они не сомневались, что тут не обошлось без колдовства, и теперь четко знали, что они более никогда не осмелятся покуситься на его жизнь.

Габриель вернулся с кухаркой. Она была молоденькая и миловидная, и у Босуэла даже загорелись глаза, когда он увидел ее.