Мария почувствовала себя брошенной. Она ведь умоляла его отправить туда еще кого-нибудь, потому что без него она просто не сможет быть, но он лишь расхохотался в ответ. Юг был его стихией. Если там не все гладко, то кто, кроме Босуэла, должен быть там? И Мария начала понимать разницу их страстей. Она осознала, что значит для него меньше, чем он для нее.

Он именно хотел уехать. Предвкушение боя звало его так же, как и вожделение в ту маленькую мастерскую…

Тревога и ревность приводили Марию в отчаяние. Несомненно, перед возвращением ко Двору он заедет повидать жену. Она представила себе Джин Гордон… Господи, конечно, она не красавица — круглолицая… соломенные волосы… длиннющий гордоновский нос… Но еще в первые дни их семейной жизни поговаривали, что ни одной женщине Босуэл не был так верен, как Джин…

Но не теперь, — пыталась убедить себя Мария. — Он отправится прямо в Эдинбург. Он просто обязан. Почему же она не взяла с него обещания не заезжать домой вообще? Мария прекрасно понимала, что никто в таком духе не может управлять Босуэлом. Она знала, что попроси она его не заезжать к Джин — и он сделает наоборот. Да, он из той породы мужчин, кто не дает такие обещания, но он никогда не будет и обманывать. Если бы он собирался навестить жену, то он прямо бы и сказал. Она любила его надменность и обескураживающую наглость. В этом была его независимость.

Как долго он пробудет в Джедборо? Пока не захочет вернуться?

Почему я позволила ему уехать? — спрашивала она себя и сама отвечала, — ты ничего не могла сделать. Если Босуэл хочет чего-либо, никто и ничто не может остановить его.

С какой же радостью она узнала о судебном разбирательстве в Джедборо, на котором ей надо бы присутствовать.

У нее теперь появилась прекрасная возможность последовать за Босуэлом. Судьба оказалась к ней благосклонной!

Сетон с тревогой наблюдала за госпожой.

Еще никогда, — размышляла Сетон, — Мария не была так красива. Она очень изменилась со дня встречи с Босуэлом. Но Босуэл был не тем мужчиной, которого Сетон выбрала бы для Марии. В нем не было ни капли нежности, а только грубость и инстинкт. Что скрыто за его вожделением к Марии?

На подъезде к Джедборо они увидели всадника, летящего им навстречу. У Марии оборвалось сердце, потому что она признала во всаднике одного из слуг Босуэла.

— Какие новости? — с горячностью спросила она.

— Плохие, Ваше Величество.

Ее рука судорожно вцепилась в поводья.

— Босуэл?! — закричала она.

Казалось, слуга помедлил с ответом:

— Джон Эллиот… этот знаменитый разбойник… Ваше Величество. Мой господин, узнав, что в округе появился Эллиот, отправился, чтобы поймать его. Разбойника ранили… но… но там ничего серьезного… а вот Босуэл… Эллиот…

— Он… он убил его? — пробормотала Мария.

Рядом была Сетон… Ее глаза молили королеву: «Не выдавайте себя перед этими людьми. Вы любили его… Он был для вас всем… но… не выдавайте себя перед такими свидетелями».

— Босуэл убит, — произнесла с отсутствующим видом Мария.

Она взглянула на Сетон, ища поддержки.

Ее глаза говорили: «Меня больше нет. Мне ни до чего нет дела. Я хочу умереть».

Сетон сказала:

— Это страшное потрясение… Уже поздно, и Ее Величество неважно себя чувствует. Я думаю, мы должны остановиться на отдых.

Сетон проводила Марию в приготовленный для нее дом. Королева поднялась в спальню и легла на кровать, а Сетон пристроилась рядом, обняв ее. Они не плакали, а просто лежали, прижавшись друг к другу, и Сетон гладила ее по голове. Потом королева сказала:

— Жить больше незачем, Сетон. Я хочу смерти.

* * *

Она не знала, как высидеть на этом судебном разбирательстве, ведь никто не должен заметить того, что происходит в ее душе. Она была в таком страшном напряжении, что, казалось, вот-вот потеряет сознание. Старая свербящая боль загудела в ней.

На суде она была снисходительной, впрочем, как всегда. Ей хотелось помочь всем страждущим. Но в голове крутилась одна-единственная мысль: я хотела бы умереть вместо него.

Когда суд закончился, прибыл нарочный из замка Босуэла. Нарочный сказал, что Босуэл жив. Просто раны столь серьезны, что он вряд ли выкарабкается. Марию охватила надежда. Она должна немедленно отправиться к нему. Она вернет его к жизни. Мария постаралась скрыть радость и спокойно произнесла:

— Он пострадал, служа мне. Я должна убедиться, что для его спасения делается все возможное.

Она отправилась из Джедборо в замок Эрмитаж, где и нашла его. Он был ранен в бедро, голову и руку. Раны были такими страшными, что для обычного человека наверняка бы оказались смертельными. Он лежал весь в бинтах, но смотрел на Марию таким хорошо знакомым нахальным взглядом.

— Я благодарю Бога, что вы живы! — пылко произнесла она и, сказав эту фразу, рухнула в обмороке. Напряжение последних дней дало о себе знать. Она отсидела на суде, уверенная, что возлюбленного больше нет; она никак не выдала своего горя. А сейчас она увидела его, пусть в страшных ранах, но все-таки живого. Она теперь знала, что не потеряла его.

* * *

Она была в доме леди Фернихерст, куда ее привезли после обморока. Она лежала в постели, погрузившись в ужасную меланхолию.

Я люблю его, — говорила она себе, — но кто я для него? Одна из тысяч, очарованных им… Хоть я и королева, но для него всего лишь пустышка…

Она замужем, а он женат. Разве здесь может быть надежда на то, что они когда-нибудь поженятся? Больше всего на свете Мария хотела выйти за него замуж. Только брак с ним принесет ей утешение и покой. Ей страшно хотелось прекратить их прелюбодеяние, но это возможно, лишь обнародовав их связь.

Все дни, что она была в Джедборо, ей казалось, что она умирает. Босуэла перевезли в тот же самый дом, где была она. Хоть раны и были очень серьезны, по прошествии нескольких дней не осталось сомнений, что он выживет.

Комната Марии была над его комнатой. Пока ее придворные развлекали ее музыкой, она постоянно думала о Босуэле. Она поняла, что между ними встали Дарнлей и Джин Гордон…

Она попыталась уйти от грустных мыслей, задумавшись о своем новом наряде. На новое платье собирались потратить уйму тканей: двадцать с лишком метров шелковой ткани, четыре метра тафты, три метра великолепного черного бархата и около двадцати метров роскошной шотландки…

Да к чему это все?! То, что раньше радовало, не представляло для нее больше никакого интереса…

К ней как-то заходил Дарнлей. Он был, как всегда, угрюм. Он отправил за границу несколько писем, сообщив Филиппу Испанскому, что друзья Марии — Джеймс Стюарт, Босуэл и Мортон — протестанты. Именно граф Меррейский причинил так много вреда католической вере в Шотландии. Дарнлей ожидал, что Филиппу сразу станет ясно, насколько по-другому пойдут дела в Шотландии, стань Дарнлей королем.

Ему даже не было особого дела до того, что она повернулась к нему спиной. Она вообще с ним редко когда разговаривала. Она намекает, что не хочет с ним говорить? Ну и ладно. И без Марии на свете полно женщин. Он вскоре ушел, и голова его кишела мыслями о собственном величии.

Мария поднялась с постели и отправилась навестить Босуэла. Рана на бедре не зажила, и двигаться он еще не мог.

— Эх, — сказал он, увидев ее, — нам обоим не повезло, да?

— Я думала, вы умерли, — тихонько проговорила она. — Мне так сказали…

— Я встану, как только затянутся раны.

— А что у вас с головой? — тихо спросила она, приподняв повязку и взглянув на рану.

Марию затрясло.

— Милый мой… мне страшно подумать, как легко могло случиться самое ужасное…

Он взял ее руку и поцеловал.

— Я сегодня ничего не могу… — сказал он, — а жаль…

— Вы скоро поправитесь. Я сама буду ухаживать за вами.

— Может, я должен вызвать Джин, чтобы она присмотрела за мной…

Лицо Марии вспыхнуло.

— Не надо! Я сама присмотрю!

Он ухмыльнулся.

— Вы ездили в Криктон? — требовательно спросила она. — Вы виделись с ней?

— Да.

— И вы…

Он рассмеялся.

— Я обещаю, что вскрою себе раны, если вы будете говорить такие вещи.

— Так вы… вы!.. — закричала она.

— Моя дорогая королева, а что вы думаете? Я ей муж, не так ли? Я ее давно не видел…

Слезы ярости выступили у Марии на глазах.

— Иногда я спрашиваю себя, как долго я буду любить вас.

— Я понимаю вас, но вы не должны задавать себе такие вопросы. И не надо ревновать. Она моя жена, а вы — любовница. Я доволен этим.

— А я нет!

— Ну хватит. Как вы можете изменить это? Вы можете уйти от меня, если хотите.

— Вам нет никакого дела!

— Вы увидите, есть ли мне дело или нет… Как только я встану, мы встретимся в той славной мастерской… как в первый раз…

— Вы не должны были появляться в Криктоне, — настаивала она.

Он лишь пожал плечами.

— Вы ее цените больше, чем меня! — возмущалась Мария. — А я слышала, что она не очень-то вас любит. Она мечтает об Александре Огивье. Она предпочитает его вам, а вы… вы едете увидеться с нею!

— Она нравится мне, — сказал он спокойно. — Я в восторге от нее. Нет никого, даже отдаленно похожего на Дженни.

— Да, и есть множество похожих на королеву!

— Нет. Есть только единственная королева и единственная Дженни. Я в восторге от обеих.

— Но я… я могу дать вам значительно больше, чем она.

— Что именно?

— Мою любовь… себя… мое уважение… мое…

Она обвила руками его шею.

— Пожалуйста… не будьте таким жестоким. Вы должны любить меня. Как вы можете ехать к ней… зная о моих чувствах?

— Она может задать похожий вопрос… и у нее на то больше оснований… Вы спрашиваете, что она мне может дать такого, чего вы не можете… Она может родить мне детей.

— А я нет?

— Они будут незаконнорожденные. Теперь вам все понятно.

— Да замолчите вы! — закричала Мария. — Есть одна вещь, которую она никогда вам дать не сможет, а я смогу. Я говорю о короне.

Его глаза загорелись, и это было единственным знаком, что она затронула самое нежное в нем — его честолюбие. Они поняли, что отныне между ними все будет по-другому.

* * *

Королева в окружении знати отправилась из Джедборо в Эдинбург. Босуэл чувствовал себя достаточно хорошо для путешествия и тоже поехал вместе с ними. Рана на бедре зажила, но голова была еще в бинтах, однако это мало беспокоило его, ведь ходить-то уже было можно.

Они остановились на отдых в Крейгмиллере, где Мария и сидела этим вечером в одиночестве в своих покоях.

Она представляла себе, что за планы бродят в голове у Босуэла. Мария обратила внимание, что его отношение к ней несколько изменилось. Он был страстен как и прежде, стараясь, как, впрочем, и она, восстановить прежнее взаимопонимание. Но было еще кое-что: она могла предложить нечто большее, чем Джин Гордон; она сказала об этом, и он принял ее предложение.

Мария была не в состоянии избавиться от мыслей о Дарнлее. Иногда у нее перед глазами возникала картина: муж лежит на полу, вцепившись ей в платье… Как только она с отвращением начинает отворачиваться от него, то вместо его лица возникает лицо Давида…

— Пресвятая Дева Мария, — часто молилась она, — заступись за меня. Позволь мне умереть, я знаю, так будет лучше… Я — прелюбодейка. Дай мне умереть до того, как я совершу более страшный грех…

Дверь покоев открылась, и она подумала, что пришел Босуэл. Она не ошиблась, но он был не один. С ним вместе пришли граф Меррейский, Мэйтленд, Аргайл и Хантлей. Они встали перед нею — пятеро мужчин, непримиримые в борьбе за власть. К ней обратился Мэйтленд:

— Мадам, есть один человек, который принес много горя не только вам, но и всей стране. Я говорю о вашем муже, лорде Дарнлее.

Она подняла склоненную голову и натолкнулась на горящие глаза Босуэла.

— Как известно, — продолжал Мэйтленд, — он пытался наладить связи с Испанией и Римом. Его цель — причинить вам вред, вам — человеку, который всегда делал ему только хорошее! Мадам, конечно, он ваш муж, но неужели вы будете терпеть такое поведение?

— Я ничего не могу с этим поделать. Все, что возможно, так это держать его под присмотром, чтобы он действительно не сделал чего-нибудь плохого.

— Вовсе нет, Ваше Величество. Если вы простите Мортона, Рутвена и всех остальных, кто сослан, мы, ваши подданные, найдем способ, как развести вас с вашим мужем. Это необходимо не только для успокоения Вашего Величества, но и для мира в королевстве… Он ведь говорил, что не успокоится, пока не сделает какую-нибудь гадость вам или стране.