— Я хотел бы, чтобы вы знали, Чарити. Я принял это решение не потому, что считал, будто Леокадия станет плохой королевой, не потому, что жаждал власти. И не только из-за, что это несет благо Фасинадо. Я решил так, оттого что ваш отец намекнул: вы неравнодушны ко мне. Это, и только это побудило меня решиться. Я понял это не сразу. Но сейчас я четко это осознаю.

Чарити сглотнула.

— Там, во Флоренции, между нами произошло… нечто. Нечто, изменившее меня. Но я считал бесчестным вовлекать вас в политическую игру. Я не хотел, чтобы вы, испытав ко мне интерес, стали в итоге заложницей острова. Моя судьба неразрывно связана с Фасинадо, и вам придется ее разделить. Я решил жениться на вас потому, что хотел, чтобы вы были счастливы.

— А ты? — спросила Чарити, уже ничего не боясь. — Ты будешь счастлив?

— Если ты любишь меня — да, — серьезно ответил Рамиро, — потому что я тебя люблю.

Ее накрыла теплая волна. Чарити глубоко вздохнула, стараясь унять дрожь. Может, ей это снится? Она так часто представляла себе этот миг, что не могла поверить, что он наступил.

— Ты любишь меня? — переспросила она тихим голосом.

— Люблю. Я не сразу это понял. Я боялся, что это не любовь, а лишь мое чувство долга или… Бог знает, что еще. Я так запутался во всем, что произошло, и я никогда не умел сказать или показать…

— Ты все умеешь, — прошептала Чарити. — Ты все можешь, Рамиро…

Ей было все равно, что там за интригу затеял ее отец (спасибо ему, хотя выговора ему, конечно, не избежать). Все равно, что думает Леокадия. А кстати, о ней.

— А Леокадия? Мне временами казалось… — Чарити все-таки смогла это выговорить. — Что она тебе больше, чем сестра.

Рамиро хмыкнул.

— К сожалению, Леокадия так думает. Но она всегда была мне сестрой. Я задумался однажды, что случилось бы, если бы она стала моей женой. Она спрашивала меня: а что, если я возьму англичанку в супруги, а потом встречу настоящую любовь? Будет больно, потому что назад уже ничего не переиграешь. И я представил Леокадию на этом месте и… не ощутил никакого волнения. А ты волнуешь меня, с самой первой встречи. Ты меня просто заворожила.

— И поэтому ты сбежал из Флоренции, — попеняла ему Чарити.

— Каюсь. — Рамиро прикоснулся к ее щеке. — Но я исправлюсь, обещаю. Прости меня, я действительно был безбожно занят все эти дни. Я освобожусь завтра, и мы поедем с тобой кататься верхом. Я хочу показать тебе остров — или хотя бы ту часть, что успею за завтрашний день. Фасинадо велик, хотя иногда кажется мне таким маленьким. Но я люблю его и хочу, чтобы ты полюбила.

— Я полюбила его в тот же день, что и тебя.

Она подумала — просто подумала — о том своем сне, когда Рамиро стоял рядом с нею на вилле Домина, и журчал фонтан, и было так хорошо и светло. Так еще случится. Все будет. Они в самом начале пути — а дорога длинна, и это так прекрасно.

В следующий же миг губы Рамиро прикоснулись к ее губам, и Чарити стало некогда вспоминать сны. Теперь у нее была реальность.

Леокадия пришла, когда Чарити стояла в свадебном платье перед зеркалом, а вокруг суетилась швея с помощницами — где бы еще подколоть, идеально ли все пришито, хорошо ли лежат складки… Свадебное платье было очень тяжелым и вместе с тем чрезвычайно Чарити шло. Ее шлейф понесут девочки в белых нарядах, похожие на маленьких эльфов.

Завтра. Все это будет завтра.

Два дня назад Чарити стала католичкой — только так можно было сочетаться браком с будущим властителем Фасинадо. Девушка не слишком переживала по этому поводу. Здесь, на острове, она впервые ясно ощутила, что это значит — когда тебя видит Бог.

Все изменилось, и Чарити до сих пор не могла этому поверить. Принц стал с нею таким, каким она его представляла в мечтах. Неизвестно, что открыло ему глаза, но его любовь была бесспорна. Рамиро принялся ухаживать по всем правилам, и это оказалось… красиво. Так красиво, что не могли не заметить обитатели замка. И конечно же Леокадия. Она держалась в стороне, поджав губы, но за день до свадьбы не выдержала.

— Я хотела бы поговорить с тобой наедине.

Чарити, не оборачиваясь, взглянула на принцессу в зеркало.

— Выйдите все! — велела Леокадия слугам. Те в нерешительности замешкались, глядя на свою будущую королеву.

— Выйдите, — мягко сказала Чарити. — Я позову вас.

Подождав, пока за швеями закроется дверь, девушка повернулась к Леокадии.

— Если хочешь что-то сказать, говори. У меня не слишком много времени.

— Послушай, — Леокадия подошла ближе. Ее голос напоминал змеиное шипение. — Сейчас он опьянен. Он решил, что влюбился в тебя. Но это пройдет, и он вспомнит, кто всегда был рядом с ним и кого он на самом деле любит. И тогда твоя жизнь станет невыносимой. Ты знаешь, что это такое — когда человек, которому ты предназначена и которого любишь, не отвечает тебе взаимностью?

— Знаю, — холодно сказала Чарити. — А ты?

Она не могла забыть тех месяцев в Италии, которые прошли после отъезда из Флоренции. Как она тосковала. Как ждала. И как дождалась наконец, — и все оказалось не так уж просто.

— Я знаю об этом все! — почти выкрикнула Леокадия.

— Тогда не стоит больше мучить себя, — мягко произнесла Чарити. — Потому что все изменилось и уже никогда не будет прежним. Ни для тебя, ни для меня, ни для Рамиро.

— Послушай, чужестранка. Ты не знаешь нас. Ты никогда не станешь здесь своей. Что ты принесла острову, кроме денег?

— Себя. — Чарити разозлилась. — Послезавтра, когда празднование свадьбы уже завершится, состоится королевский совет. Мною совместно с министром де Моралесом подготовлен новый законопроект о снижении пошлин на ввоз иностранных товаров, и Рамиро вчера намекнул мне, что, возможно, поставит меня руководить финансовым министерством, коль уж скоро я так люблю считать эти финансы — так он сказал. — Она смотрела в побледневшее лицо Леокадии. — Я не провинциальная дурочка, принцесса. Я — дочь своего отца, одного из крупнейших европейских банкиров, и он научил меня всему, что знает сам. И это я приношу в дар острову. Я знаю, как сделать жизнь здесь лучше, как увеличить доходы, перераспределить расходы, как добиться, чтобы Фасинадо расцвел еще пышнее. Я не стану всего лишь украшать трон. Рамиро верит мне. Совет меня примет. Не потому, что я королева и чудо как хороша собой, а потому, что я буду говорить с ними на их языке. Или ты полагала, что я его не знаю?

Судя по виду Леокадии, именно так она и полагала. Все это время принцесса видела перед собою красивую англичанку, избалованную дочку богатого отца — и оказалась совершенно не готова к разговору с той женщиной, что стояла сейчас перед ней.

— Завтра я стану твоей королевой. Ты, Леокадия, согласно церемонии, — моя сопровождающая и подруга. Я не желаю войны между нами, но, чтобы ее не было, тебе придется смириться с тем, что я теперь здесь. И я никуда не исчезну. Проще смириться, чем затевать битву, в которой проиграешь.

— А если не проиграю?

— Даже если я исчезну, — Чарити отчетливо понимала, о чем именно идет этот разговор — о жизни и смерти, о ядах в бокалах и змеях, подпущенных в постель, — то Рамиро не полюбит тебя. Мы говорили с ним, говорили откровенно. Он сказал, что любит тебя как сестру. Всегда было так. Никаких шансов, Леокадия.

— А если он солгал, чтобы угодить тебе?

— Ты знаешь Рамиро, — откликнулась Чарити. — Так как?

Леокадия молчала. Она понимала, что англичанка права. Рамиро не умеет лгать в чувствах. Он может не сказать ничего и тем самым запутать и заставить строить предположения, но ложь — это не по его части.

Текли секунды, девушки молчали. Наконец Леокадия, не наклоняя головы, присела в легком реверансе.

— Ваше величество…

И стремительно вышла из комнаты.

«Море, — думал Рамиро, стоя у окна. — Море — вот почему ты так нравишься мне, почему каждый раз, когда я смотрю на тебя, ты несешь мне радость и перемены? Ты окружаешь меня, словно берешь в объятия, и я покоряюсь, хотя обычно ни перед кем не склоняю голову.

Может быть, потому, что здесь покорность — нечто иное, не унизительное, а возвышающее. Как в любви».

Город лежал внизу. Город, текущий длинными улицами, шумящий торговыми площадями. Парусники в порту. Виноградники на склонах, там, где заканчиваются улицы. Еле видная отсюда песчаная улыбка пляжа. Плавный изгиб форта. Чайки, парящие высоко-высоко и оглашающие окрестности печальными криками.

Это было так привычно, и это было жизнью, настоящей жизнью, которая вдруг надвинулась на Рамиро и поглотила его. От нее теперь уже никогда не удастся отгородиться. И не нужно.

«Когда-нибудь, — думал Рамиро, — у меня будут сыновья с зелеными или голубыми глазами; когда-нибудь я повезу их на виноградники». И будет светить солнце, и тени ажурными рисунками лягут на их лица, и будут светиться налитые соком виноградные гроздья, и муравьи заберутся в корзину с припасами для пикника. Жена Рамиро, его королева, сядет на покрывало, беспечно подоткнув юбку, и станет хохотать вместе с ним и сыновьями, и солнце запутается в ее волосах, да так и не сможет выбраться оттуда. Ночью, когда он и Чарити останутся наедине, Рамиро станет ловить в ладонь эти вечные золотые искры.

Так будет. Жизнь продолжается, и так будет.

Он наконец заплакал и засмеялся одновременно.

Эпилог

Прошло еще совсем немного времени со дня свадьбы, так что Чарити даже не привыкла к обращению «ваше высочество», а теперь придется снова привыкать. Наверное, когда-нибудь, через много лет, про нее будут рассказывать сказки. Сюжет самый что ни на есть подходящий. Чарити послушно поворачивалась, поднимала руки, наклонялась… Три горничных суетились вокруг, одевая ее для коронации. Окно комнаты было распахнуто, и с улицы доносился веселый гомон толпы. Кажется, весь город собрался посмотреть.

Наконец, горничные отступили, и все мгновенно закрутилось, череда событий увлекла Чарити, как бурная река.

Традиции Фасинадо в отношении коронации оставались незыблемыми уже много веков: костюмы, слова, действия и жесты. Чарити страшно боялась сделать что-нибудь не так, хотя ее роль в церемонии была минимальной.

Вначале служба в соборе Святого Павла, на которой присутствовали только будущие король и королева. Чарити едва понимала, что происходит, но сознание странным образом выхватывало картинки из окружающей действительности. Свет, потоком льющийся сквозь цветные витражи и окрашивающий мантию кардинала в странные оттенки, которым нет названия. Губы Рамиро, шепчущие молитву. Его руки на синей ткани плаща. Ангельское лицо мальчика из хора. Дрожащий язычок свечи в руках у служки.

Неужели все это происходит с ней? Неужели этот мужчина, ее муж, ее Рамиро, сейчас станет королем? И одновременно Чарити чувствовала, что глубокое спокойствие и уверенность в том, что все будет хорошо, переполняют ее.

А потом они вышли на ступени церкви. По традиции, идущей из глубины веков, король Фасинадо сам возлагал себе на голову корону, принимая ее из рук кардинала. Де Пенья протянул синюю бархатную подушку, на которой лежали две короны, Рамиро взял одну из них, повернулся лицом к народу:

— Этим я возлагаю на себя ответственность за ваше благо и клянусь быть справедливым правителем. — Золото смешалось с темными прядями.

Толпа взревела, но мгновенно смолкла, подчинившись жесту Рамиро.

Принц, нет, теперь уже король, взял вторую корону и возложил ее на склоненную голову Чарити.

— Королева Чарити.

Они повернулись лицом к площади и взялись за руки.

— Король! Король Рамиро!

— Королева Чарити!

— Король! Король! Король!

Молодые король и королева стояли перед своим народом. Она была прекрасна: платье из тонкой выработки шелка глубокого синего цвета, по краю бежит замысловатый вышитый узор, в котором меандры сплетаются со стилизованными изображениями чайки, золотые шнуры обхватывают талию и скрещиваются на груди и спине, плотно прижимая нежную ткань к коже. Волосы распущены, спадают по спине почти до талии, а запястья охватывают тяжелые браслеты светлого золота. Он был истинным королем, наследником древнего рода: белый льдисто-искрящийся шелк туники складками спадал вниз, касаясь мрамора ступеней, синий плащ с такой же золотой каймой, как и на платье королевы, лежал на плечах императорской мантией.

Рамиро прямо и открыто смотрел на свой народ и крепко сжимал руку своей королевы.