Устрашенная тем, что его вассалы впервые увидят ее такой неряшливой и испуганной, Дженни машинально схватилась за взлохмаченные волосы, что во все времена свидетельствовало об озабоченности женщины своей внешностью.

Этот жест не укрылся от Ройса, любезно остановившего гигантского скакуна, пока она пыталась расчесать пальцами спутанные волосы. Он наблюдал, забавляясь ее тревогой, – выглядела она прелестно с растрепанными волосами, молочно-белой кожей, живыми синими глазами, посвежевшая после нескольких дней, проведенных на воздухе. Собственно говоря, решил он, первым официальным его деянием в качестве ее супруга должен бы стать запрет скрывать изумительную массу золотисто-рыжих волос под обычными капюшонами и вуалями. Ему нравится, когда они распущены и падают на плечи непокорным и щедрым потоком или, еще лучше, рассыпаются по его подушке, как бы покрывая ее плотным, колышущимся атласом…

– Вы могли бы предупредить меня! – мрачно проговорила Дженни, вертясь в седле в безуспешных попытках разгладить складки на погубленном бархатном платье, одновременно озабоченно поглядывая на людей, выстроившихся впереди вдоль дороги. Ливрейные слуги, скачущие к ним издали, явно составляли почетный караул, прибывающий с целью препроводить своего лорда домой с подобающими почестями. – Я никак не думала, что это ваше поместье, – нервно заявила она. – Вы глазели на него так, словно никогда прежде не видели.

– Я и не видел. По крайней мере в таком состоянии. Восемь лет назад я собрал архитекторов, чтобы приехать сюда и вместе набросать план дома, который мне хотелось иметь, когда покончу с битвами. Я все намеревался вернуться и посмотреть, да Генриху вечно требовалось, чтобы я был срочно в каком-нибудь другом месте. Ну в каком-то смысле все к лучшему. Теперь накопилось достаточное состояние, чтобы моим сыновьям никогда не пришлось зарабатывать золото ценой собственных сил и крови, как выпало мне.

Дженни в смятении уставилась на него:

– Вы хотите сказать, что покончили с битвами?

Он окинул ее взглядом и с веселой иронией проговорил:

– Доведись мне атаковать Меррик, это было бы моей последней битвой. А вышло так, что я штурмовал последнюю стену замка, когда похищал вас оттуда.

Дженни так ошеломили эти поразительные откровения, что у нее зародилась нелепая мысль, будто он неким образом принял это решение из-за нее, и, не успев одуматься, девушка выпалила:

– Когда вы все это решили?

– Четыре месяца назад, – грубовато-решительно заявил он. – И если вдруг вновь подниму руку с оружием, то лишь по одной причине – когда кто-нибудь посягнет на то, что принадлежит мне.

Он умолк, устремив взор вперед, напряженное лицо его мало-помалу смягчилось. Оторвав наконец взгляд от замка, он опустил глаза на нее и с кривой усмешкой спросил:

– Знаете, чего я больше всего жду от новой жизни – после мягкой постели, в которой буду спать по ночам?

– Нет, – призналась Дженни, изучая его чеканный профиль и чувствуя, что совсем не знает этого человека. – Чего же вы больше всего ждете?

– Еды, – недвусмысленно объявил он, вновь приходя в хорошее расположение духа. – Хорошей еды. Нет, не просто хорошей, а превосходной, и чтобы стол накрывали три раза в день. Деликатесной французской еды, и острой испанской еды, и здоровой английской еды. Я жду, что ее подадут на блюде, доведенную до совершенства, вместо того чтобы хвататься за вертел с полусырым или обуглившимся куском. А потом я желаю десерта – пирожных, и тортов, и всяческих сластей. – Он стрельнул в нее довольным, полным насмешки над собой взглядом и продолжал: – По ночам перед началом сражения большинство мужчин думает о своем доме, о своей семье. А знаете, о чем я думал, лежа без сна?

– Нет, – отвечала Дженни, пряча улыбку.

– О еде.

Она не сдержалась, не в силах прикидываться глухой, и разразилась смехом при столь невероятном признании из уст человека, которого шотландцы называли сатанинским отродьем, но хоть Ройс и послал ей в ответ короткую улыбку, внимание его было приковано к окружающему пейзажу, взгляд обшаривал земли и замок, словно он упивался картиной.

– В последний раз я был тут, – объяснил он, – восемь лет назад, работая с архитекторами. Замок шесть месяцев подвергался осаде, и внешние стены лежали в руинах. Часть самого замка была разрушена, а все эти холмы сожжены.

– И кто же его осаждал? – подозрительно поинтересовалась Дженни.

– Я.

На языке ее вертелся язвительный ответ, но мысль испортить приятное настроение вызвала вдруг отвращение, и вместо этого она легковесно заметила:

– Нечего удивляться, что шотландцы всегда будут на ножах с англичанами, так как в нашем образе мыслей нет ничего общего.

– В самом деле? – сказал он, усмехаясь в ее задранное к нему личико. – Почему так?

– Ну согласитесь, – отвечала она с вежливым превосходством, – престранный обычай у англичан стирать с лица земли собственные замки, что вы проделывали на протяжении столетий, тогда как могли бы сражаться с шотландцами… с врагами, – поспешно поправилась она, – и разрушать их замки.

– До чего увлекательная идея! – поддразнил он. – Мы, однако, старались проделывать и то и другое. – Она фыркнула над этим ответом, а он продолжал: – Впрочем, если знание шотландской истории меня не подводит, кажется, ваши кланы бились друг с другом на протяжении веков, умудряясь одновременно нарушать наши границы, и совершать набеги, и жечь, и всячески нам досаждать.

Решив лучше оставить эту тему, она оглянулась на огромный замок, сияющий под солнцем, и полюбопытствовала:

– А почему вы его осаждали? Потому, что хотели забрать себе?

– Я штурмовал его потому, что барон, которому он принадлежал, вступил с несколькими другими баронами в заговор с целью убийства Генриха, в заговор, который чуть не удался. Это место тогда называлось Уилсли, по имени владевшего им семейства, но Генрих отдал его мне с условием, что я его переименую.

– Почему?

Взгляд Ройса стал суровым.

– Потому, что именно Генрих возвысил Уилсли до барона и наградил этим поместьем. Уилсли был одним из немногих доверенных его дворян. Я дал замку имя Клеймор в честь семейств моей матери и отца, – добавил Ройс, пришпоривая коня и посылая Зевса вперед быстрой рысью.

Всадники из замка летели с холма вниз и приближались навстречу. В неумолчном глухом топоте позади, постепенно надвигавшемся и становившемся громче, уже можно было явственно различить лошадиный галоп. Дженни оглянулась через плечо и увидела полсотни человек, нагоняющих их.

– Вы всегда планируете события с такой точностью? – спросила она с поблескивающим в глазах нерешительным восхищением.

Его прищуренный взгляд выражал удовлетворение.

– Всегда.

– Почему?

– Потому что, – охотно объяснил он, – расчет времени помогает выйти из битвы верхом на коне, а не быть вынесенным на щите.

– Но ведь вы больше не будете биться, зачем же рассчитывать и планировать?

Ленивая улыбка его была почти мальчишеской.

– Верно, только это уже вошло в привычку, а от таких привычек трудно отделаться. Мужчины, что сзади нас, годами сражались со мной бок о бок. Они знают, о чем я думаю и что хочу сделать, почти не нуждаясь в моих словах.

Рассуждать больше не оставалось времени, отряд из замка во главе с Ариком был почти перед ними. Только Дженни спросила себя, собираются ли всадники останавливаться, все двадцать пять человек неожиданно совершили поворот кругом с такой точностью, что она чуть не зааплодировала. Арик занял позицию прямо перед Ройсом, а пятьдесят рыцарей выстроились образцовыми колоннами.

Дженни переживала душевный подъем при виде цветистой процессии, скачущих коней, красующихся флагов и, несмотря на решимость не обращать внимания на мнение увидавших ее людей, внезапно преисполнилась жуткой нервозности и некой необоримой надежды. Каковы бы ни были ее чувства к мужу, эти люди станут ее людьми, ей суждено провести среди них всю жизнь, и ужасная истина состоит в том, что она не способна совладать с желанием понравиться им. За осознанием этой истины моментально последовал новый прилив чудовищных сожалений по поводу своей неопрятной внешности и общих физических недостатков. Закусив губку, Дженни произнесла быструю, страстную молитву, чтобы Господь заставил их полюбить ее, и принялась поспешно соображать, как лучше вести себя при встрече с подданными. Надо ли улыбнуться деревенским жителям? «Нет, – лихорадочно думала она, – учитывая обстоятельства, это вполне может оказаться неподобающим». Но в то же время не хотелось и выглядеть абсолютно бесчувственной, так как тогда они по ошибке сочли бы ее холодной или надменной. В конце концов, она шотландка, а многие считают шотландцев холодными и горделивыми. И хотя Дженни гордилась шотландским происхождением, ни при каких обстоятельствах не желала бы, чтобы эти люди – ее люди – в заблуждении признали ее недоступной.

Они были в нескольких ярдах от четырех сотен деревенских жителей, выстроившихся вдоль дороги, и Дженни пришла к заключению, что лучше слегка улыбнуться, чем прослыть холодной или слишком гордой. Изобразив на губах скромную улыбку, она в последний раз стыдливо разгладила платье и выпрямилась в седле.

Их свита уже живописно следовала мимо зрителей, но внутреннее волнение Дженни сменялось недоумением. В Шотландии, когда лорд возвращался домой после битвы – победителем или побежденным, – его встречали улыбками и радостным хором, а крестьяне молчали и обеспокоенно наблюдали. На нескольких лицах читалась откровенная воинственность, подавляющее большинство принимало нового господина со страхом. Дженни видела его, чувствовала и удивлялась, почему они боятся своего собственного героя. А может быть, нервно гадала она, они боятся ее.

Ответ пришел через несколько быстротечных секунд, когда громкий враждебный мужской голос разорвал наконец напряженную тишину.

– Потаскушка Меррик! – прокричал он. И в страстном желании продемонстрировать своему знаменитому господину, что они разделяют хорошо всем известное отношение герцога к своей женитьбе, люди в толпе подхватили мотив.

– Потаскушка Меррик! – вопили они, насмехаясь. – Шлюха! Шлюха Меррик!

Все произошло так внезапно, что Дженни не успела отреагировать или почувствовать что-либо, когда рядом с ними мальчишка лет девяти проворно схватил ком грязи и швырнул, угодив ей точнехонько в правую щеку.

Она вскрикнула от неожиданности и испуга, но Ройс заглушил этот крик, мгновенно подавшись вперед и прикрыв ее своим телом от удара, которого не видел и не мог предотвратить. Арик, лишь мельком заметивший взмах руки, метнувшей нечто, вполне способное оказаться кинжалом, испустил леденящий кровь яростный рев, спрыгнул с седла, выхватывая из-за пояса боевой топор, и самолично ринулся на мальчишку. Ошибочно посчитав, что целью нападавшего был Ройс, Арик вцепился в густую шевелюру, оторвал мальчика от земли на несколько футов и, не обращая внимания на его вопли и лихорадочно мельтешащие в воздухе ноги, широкой дугой занес топор…

Дженни действовала без раздумий. С порожденной страхом силой она бешено рванулась, оттолкнув Ройса, и заглушила приказ, который он собирался отдать – каким бы тот ни был, – своим собственным.

– Нет! Нет, не надо! – дико провизжала она. – Не надо!

Топор Арика замер в высшей точке дуги, гигант оглянулся через плечо – не на Дженни, на Ройса, – ожидая распоряжений. То же самое сделала Дженни: бросила взгляд на его лицо, полное холодного гнева, и сразу же поняла, что он намерен приказать Арику довести дело до конца.

– Нет! – истерически завопила она, хватая Ройса за руку. Он резко повернул голову в ее сторону, лицо его было еще более грозным, чем минуту назад, если это возможно. Дженни увидела, как на каменных челюстях перекатываются желваки, и, лишившись от страха рассудка, крикнула:

– Неужто вы убьете ребенка только за то, что он повторил ваши собственные слова, желая показать, что поддерживает вас во всем, включая ваши чувства ко мне! Ради Бога, ведь это дитя! Глупое дитя…

Ройс холодно отвернулся от нее к Арику и скомандовал:

– Пусть его приведут завтра ко мне.

Он вонзил шпоры в бока вороного коня, посылая его вперед без оглядки; как по немому сигналу ехавшие позади рыцари рванулись вперед, образовав живую ограду по обеим сторонам от Ройса и Дженнифер.

Из толпы больше не доносилось криков; в полном молчании люди смотрели, как караван галопом проносится мимо. Дженни не могла вздохнуть с легкостью, пока все деревенские жители не скрылись из виду, и тогда на нее накатилась слабость. Опустошение. Привалившись к неестественно окоченевшему телу Ройса, она позволила себе оживить в памяти всю сцену. Размышляя задним числом, она решила, что Ройс разгневался на мальчишку из-за нее и дал ребенку отсрочку, подчинившись ее желанию. Повернувшись в седле, она посмотрела на него. Он по-прежнему неотрывно смотрел прямо перед собой, и она нерешительно проговорила: