Он удивленно приподнял бровь:

– Звучит не так уж и плохо.

Дженни заулыбалась при столь героическом заявлении, но он тихо, многозначительно добавил:

– И что дальше?

Она сразу поняла, о чем он спрашивает, представила, какие еще физические страдания выпадут на его долю, если он вернется и проведет еще один поединок, и сравнила с неизмеримым страданием, которое придется стерпеть его гордости, если он этого не сделает.

– Тебе самому решать, – отвечала она через минуту и, не в силах сдержать недобрых чувств по отношению к отцу и брату, закончила: – Но там, на поле чести, где моя семья обесчестила себя нынче, есть рыцарь по имени Малькольм Меррик, публично бросивший тебе вызов час назад.

Ройс погладил ее по щеке костяшками согнутых пальцев и ласково уточнил:

– Можно ли заключить из этого замечания, что, по твоему убеждению, я и впрямь способен побить его, пристегнув щит к плечу над сломанной рукой?

Она склонила голову набок:

– А ты что скажешь?

Ленивая улыбка тронула краешки чувственных губ, которые вымолвили всего два слова:

– Не сомневаюсь.

Стоя возле палатки рядом с Ариком, Дженни смотрела, как Ройс наклоняется, чтобы взять у Гэвина свое копье. Он взглянул на нее, поколебался долю секунды – пауза эта почему-то показалась многозначительной, – потом повернул Зевса, направился было к полю, но тут Дженни сообразила, отчего он мешкал, и, окликнув, велела ему обождать.

Она влетела в палатку Ройса, схватила ножницы, которыми они пользовались, нарезая полотно для перевязки ран, вернулась к вороному скакуну, который уже не мог устоять на месте, роя землю передним копытом, остановилась и посмотрела снизу вверх на своего улыбающегося мужа. Потом наклонилась, отхватила длинный кусок от подола синего шелкового плаща, дотянулась и привязала его к острию копья Ройса.

Арик зашагал с ней рядом, и они вместе следили, как он выезжает на ристалище под одобрительный рев толпы. Взгляд Дженни был прикован к ярко-синему знамени, реющему над копьем, и, несмотря на всю любовь к мужу, слезы подступили к горлу. Ножницы оттягивали ей руку, как тяжкий символ ее предательства; словно она обрезала вместе с кусочком синей ткани все нити, что связывали ее с родиной.

Она перевела дыхание и вздрогнула от изумления – массивная ладонь Арика вдруг легла ей на голову. Увесистая, как боевой топор, она полежала мгновение, потом скользнула по щеке, притянула, и Дженни ткнулась лицом ему в бок. Это было объятие.


– Нечего тебе беспокоиться, что мы разбудим его, моя дорогая, – с полнейшей уверенностью заявила Дженни тетушка Элинор. – Он спит уже несколько часов.

Серые глаза приоткрылись, оглядывая комнату, потом с ленивым восхищением уставились на отважную златовласую красавицу, которая стояла у двери спальни, слушая тетку.

– Даже без снадобья, которое я ему дала, – продолжала тетушка Элинор, направляясь к флакончикам и склянкам с порошками, расставленным на сундуке, – любой мужчина, вернувшийся сплошь израненным на поле и принявший участие еще в пяти поединках, будет спать ночь напролет. Впрочем, – добавила она с бодрой улыбкой, – ему не понадобилось много времени, чтобы расколошматить их всех. Что у него за терпение, – проговорила она с восторженной улыбкой, – и какое искусство! Я никогда не видела ничего подобного.

– Он будет ужасно страдать, когда проснется. Я хотела бы, чтобы вы дали ему побольше того снадобья, которым поили прежде, до того, как он вернулся на поле.

– Разумеется, это было бы хорошо, да только неблагоразумно. Кроме того, судя по шрамам на его теле, он привык иметь дело с болью. Как я тебе уже говорила, принимать больше одной дозы моего зелья небезопасно. С прискорбием должна признаться, что оно имеет кое-какие нежелательные последствия.

– Какие именно? – поинтересовалась Дженни, все еще надеясь хоть как-нибудь ему помочь.

– Во-первых, – страшным голосом изрекла тетушка Элинор, – он лишится возможности выполнять свои супружеские обязанности на целую неделю.

– Тетушка Элинор, – твердо сказала Дженни, готовая пожертвовать наслаждением от любовных ласк ради того, чтобы избавить его от боли, – если это единственное, о чем следует беспокоиться, прошу вас дать ему еще лекарства.

Тетушка Элинор поколебалась, неохотно кивнула и взяла с сундука пузырек с белой пудрой.

– Очень жаль, – с кривой усмешкой заметила Дженни, – что вы не можете туда добавить кое-чего такого, чтобы он спокойно выслушал, когда я сообщу о пребывании здесь Бренны и об их со Стефаном намерении пожениться. Он так жаждал мирной жизни, – добавила она, громко фыркнув, – но я сильно сомневаюсь, что ему доводилось когда-нибудь переживать столько бурь, сколько пришлось вытерпеть с того момента, как я впервые попалась ему на глаза.

– Я уверена, что ты права, – неутешительно подтвердила тетушка Элинор. – Однако сэр Годфри сказал мне, что его светлость никогда столько не хохотал, как после встречи с тобой, поэтому остается надеяться, что смех доставляет ему немалое удовольствие и вполне скрашивает суровую жизнь.

– По крайней мере, – сказала Дженни, и глаза ее потемнели от горя при взгляде на лежащий на столе пакет, доставленный от отца, – ему теперь не придется ежедневно ожидать нападения со стороны моего отца с целью вызволить нас с Бренной. Он отрекся от нас обеих.

Тетушка Элинор сочувственно посмотрела на племянницу и философски заметила:

– Он всегда был более расположен к ненависти, чем к любви, моя дорогая, только ты этого не понимала. Если тебя интересует мое мнение, он больше всех любит себя самого. Иначе не пытался бы выдать тебя сначала за старика Болдера, а потом за Макферсона. Он никогда тобой не интересовался, если не преследовал своих собственных целей. Бренна видела его таким, каков он есть на самом деле, потому что он ей не родной отец и она не была ослеплена любовью.

– Он отрекся и от моих будущих детей тоже… от любого дитяти, которое у меня когда-либо будет… – дрожащим шепотом сказала Дженни. – Представляете, как он должен меня ненавидеть, чтобы отказаться от собственных внуков.

– Вовсе не нынешний твой поступок ожесточил его против твоих детей. Он никогда не желал их, если они будут от герцога.

– Я… я не верю, – сказала Дженни, не переставая мучительно переживать свою вину. – Они ведь были бы и моими детьми.

– Только не для него, – отвечала тетушка Элинор. Подняв маленькую бутылочку к свету, она встряхнула всыпанный в нее порошок и прибавила еще щепотку. – Если в течение нескольких недель давать это снадобье малыми дозами, можно совсем лишить человека мужской силы. Именно потому, – продолжала она, вливая в бутылочку немного вина, – твой отец хотел, чтобы я сопровождала тебя в Клеймор. Он желал, чтобы муж твой наверняка не смог дать тебе ребенка. А когда я напомнила, что в результате и ты останешься навсегда бездетной, это ничуть его не обеспокоило.

Дженни застыла, не дыша, сначала от ужаса перед намерением отца, потом от мысли, что, может быть, тетушка Элинор последовала его указаниям.

– Вы… ведь вы ничего не клали моему мужу в еду или в питье, нет?

Не замечая напряженного, угрожающего взгляда, устремленного на нее с постели, тетушка Элинор помедлила, размешивая питье ложечкой.

– Господи! Нет, конечно! Я бы не смогла! Только я, разумеется, заподозрила, – договаривала она, осторожно неся снадобье к постели, – что раз твой отец в конце концов решил не посылать меня в Клеймор, он скорее всего выдумал нечто лучшее. А теперь отправляйся в постель и постарайся заснуть, – сурово приказала она, не зная, что лишь добавила Дженни страданий, убедив в подлинности планов отца запереть ее в монастырской келье до скончания дней.

Тетушка Элинор дождалась, когда Дженни уйдет к себе в комнату. Радуясь, что племянница получит столь необходимый ей отдых, она повернулась к герцогу и задохнулась, мгновенно схватившись рукой за горло, устрашенная зловещим взглядом, который тот обратил на флакон.

– Я предпочитаю боль, мадам, – коротко заявил он и приказал: – Выкиньте этот порошок из моей комнаты. Из моего поместья.

Опомнившись от кратковременного испуга, леди Элинор медленно улыбнулась.

– Так я и думала, что вы скажете именно это, дорогой мальчик, – любовно шепнула она. Повернулась, чтобы уйти, потом вновь оглянулась, и на сей раз седые брови ее вытянулись в суровую струнку.

– Надеюсь, – предупредила она, – вы не забудете о наложенных мной швах нынче ночью… когда пожелаете удостовериться, что мои снадобья пока не причинили вам никакого вреда.

С перевязанной левой рукой и пальцами Ройсу пришлось какое-то время сражаться с серым кашемировым халатом и потратить несколько минут, завязывая на талии черный пояс. Он тихонько открыл дверь в покои Дженни, ожидая найти ее спящей в постели или скорее сидящей в темноте в попытках пережить все, что с ней сегодня случилось.

Замерев в дверях, он не обнаружил ни того, ни другого. В рожках на стенах горели высокие свечи, она неподвижно стояла у окна, чуть вскинув голову, сложив за спиной руки, и смотрела на освещенную факелами долину. Ройс подумал, что своим тонким профилем, золотисто-рыжими волосами, рассыпанными по плечам, она напоминает виденную им когда-то прекрасную статую итальянской мадонны, устремившей взор в небеса. Он смотрел на нее и поражался ее отваге и духу. В один день она отказалась от своей семьи и своей страны, пала пред ним на колени под взглядами семи тысяч человек, лишилась наследства и иллюзий – и все же способна смотреть на мир с улыбкой на устах.

Ройс заколебался, не в силах решить, как лучше к ней подойти. Покончив с поединками на турнире, он пребывал почти в бессознательном состоянии и до сих пор не имел возможности поговорить с ней. Памятуя все, чем она для него пожертвовала, простого «спасибо» тут явно недостаточно. Ему пришло в голову сказать: «Я люблю тебя», – но счел не слишком уместным ни с того ни с сего выпалить это. И никак не хотел, если бы вдруг оказалось, что она вовсе не думает о своих горьких потерях, чем-нибудь напоминать ей об этом.

Он решил отдаться на волю ее настроения и шагнул вперед, отбросив на стену у окна тень.

Когда он подошел и встал рядом, она вскинула на него глаза.

– Я не думаю, – проговорила она, стараясь скрыть тревогу, – что хоть сколько-нибудь преуспею, попросив тебя вернуться в постель…

Ройс оперся о стену здоровым плечом и подавил желание согласиться, при условии что она вернется в постель вместе с ним.

– Нисколько не преуспеешь, – беспечно подтвердил он. – О чем ты сейчас думала, глядя в окно?

К его удивлению, вопрос этот смутил ее.

– Я… я не думала.

– Так что же ты делала? – спросил он с нарастающим любопытством.

Печальная улыбка коснулась манящих уст, она искоса бросила на него взгляд, вновь отворачиваясь к окну.

– Я… разговаривала с Богом, – призналась она. – Такая уж у меня привычка.

– В самом деле? И что же Бог тебе сказал?

– По-моему, – тихо отвечала она, – Он сказал: «Не стоит благодарности!»

– За что? – поддразнил Ройс.

Устремив на него многозначительный взгляд, Дженни торжественно заявила:

– За тебя.

Улыбка исчезла с лица Ройса, и он со стоном крепко прижал ее к груди.

– Дженни, – хрипло проговорил он, зарываясь лицом в пышные волосы, – Дженни, я люблю тебя.

Она прильнула к нему, слилась с сильным телом, подставила губы страстному, жадному поцелую, потом обхватила его лицо руками. Чуть откинувшись в крепких объятиях, глядя в самую глубину глаз синими очами, жена его дрожащим голосом возразила:

– Я думаю, мой господин, что люблю тебя больше.


Ройс лежал в темноте рядом с Дженни, свернувшейся в клубочек под боком, положив голову ему на плечо. Рука его медленно поглаживала ее стан, он смотрел на огонь, вспоминая, как она выглядела, спеша к нему через ристалище с развевающимися на ветру волосами.

Как странно, думал Ройс, более сотни раз он возвращался победителем с настоящих сражений, но пережил величайший момент триумфа на игрушечном поле битвы, стоя там в одиночестве, выбитый из седла, побежденный.

Нынче утром жизнь его выглядела столь же мрачной, как смерть. Теперь он обрел радость. Некто или нечто – судьба, удача или бог Дженни – взглянуло на него сегодня утром и увидело, как он страдает. И вернуло ему Дженни.

Закрывая глаза, Ройс коснулся поцелуем ее гладкого лба. «Спасибо», – подумал он.

И всем сердцем мог бы поклясться, что услышал голос, который сказал: «Не стоит благодарности».

Эпилог

1 января 1499 года


– До чего непривычно видеть этот зал пустым, – пошутил Стефан, оглядывая человек двадцать пять, включая пятнадцать мужчин, составляющих личную охрану Ройса, только что покончивших с плотным ужином.

– Где же нынче танцующие медведи, любовь моя? – поддразнил Ройс, закидывая руку на спинку кресла Дженни и улыбаясь ей. Несмотря на добродушное подшучивание, Ройс никогда не наслаждался рождественскими праздниками до такой степени, как в этот раз.