— Я знал, что найду вас здесь, — сказал он тревожно.

Он увлек к ее в небольшую укромную рощицу в дальнем конце парка.

— Скажите мне, что происходит? — взмолилась Эмма. — Я ничего не смогла выяснить, и меня страшит то, что может предпринять король.

Но он не ответил на ее вопросы, а задал свои:

— Вы знаете, что он сказал, правда? — Этелинг внимательно всматривался в ее лицо. — Тот человек с ножом, вы ведь поняли его?

Она вспомнила совет матери держать в тайне свое знание датского. «Этим ты не завоюешь благосклонности своего будущего мужа, но можешь вызвать у него недоверие».

Не дождавшись от нее ответа, Этельстан сам ответил на свой вопрос:

— Несомненно, вы его поняли, — сказал он. — Ваша мать — датчанка. Боже мой!

Он порывисто взъерошил волосы пятерней.

— Король об этом знает?

— Только Маргот знает об этом. И теперь еще вы.

Этельстан глубоко вздохнул.

— Держите свое знание датского в тайне, леди, — сказал он. — В строжайшей тайне. Вы слышите?

— Что происходит? — снова спросила она.

— Нападавший на короля безумен, — сказал Этельстан. — Его ум подобен разбитому зеркалу. Я это говорил и своему отцу, но он меня не слушает. Он уверен, что угроза его трону исходит от датчан — его врагов внутри королевства, и он примет меры, чтобы пресечь их заговор. В этом году не будет рождественских праздников. Завтра младшие дети короля отправятся в поместье Кукхэм, а мне приказано ехать в Хэдингтон вместе с Эдмундом и Экбертом. Отец хочет, чтобы мы рассредоточились и не представляли собой легкой мишени.

Его лицо исказила печальная гримаса.

— Но это еще не все, худшее впереди.

Эмма ничего не сказала на это, ожидая следующего удара.

— Он не доверяет вашим нормандским придворным. Они все должны будут покинуть двор. Хью поедет в Эксетер и займет там пост управляющего вашим поместьем. Ваша личная охрана последует за ним, также как и ваши придворные дамы, за исключением одной-двух. Вас будут держать взаперти во дворце в целях вашей безопасности.

Он подтвердил ее худшие опасения. Они все уедут из Винчестера, а она останется здесь узницей по воле короля. Беспомощная, без друзей, она окажется под подозрением в совершении какого-то несуществующего злодеяния.

Этельстан схватил ее плечи, как будто стараясь удержать на ногах, и она взглянула в такие знакомые теперь голубые глаза.

— Когда? — спросила она.

— До конца недели.

Она закрыла глаза. Как же она это переживет? Без своей свиты, а впереди долгая, одинокая, пугающая зима.

Без Этельстана дни покажутся бесконечно длинными.

— Эмма!

В его голосе вновь прозвучала тревога, и она открыла глаза, чтобы встретиться с ним взглядом.

— Боюсь, и это еще не все. — Он помрачнел еще больше. — Моего отца гнетет нечто темное, чего я не понимаю. Вы должны пообещать мне, что будете с ним настороже, что не дадите ему повода причинить вам еще больше горя. Пообещайте мне.

Вдруг она заметила, как тихо стало в парке. Даже птицы улетели, и она осознала, что в первый раз они остались наедине, без детей, придворных, слуг. Не было наблюдающих за ними глаз, не было языков, готовых истолковать каждое их движение или выражение лица.

Она коснулась его лица ладонью, лаская его поросшую короткой жесткой щетиной щеку.

— Обещаю быть осторожной.

У нее перехватило дыхание оттого, что он, повернув голову, прижался к ее ладони губами. Нежность его прикосновения заставила ее сердце трепетать от радости, а душу сжаться от страха.

— Вы должны уйти, — потребовала она, — пока сюда никто не пришел. Я буду молить Бога, чтобы хранил вас.

— Правда? Я молю Его кое о чем другом, о том, о чем даже думать великий грех.

Его ладони крепче сжали ее плечи, и он ее поцеловал. Этот яростный поцелуй был таким жадным и отчаянным, что больше был похож на проклятие. Через мгновение он уже ушел, и она осталась наедине со своим страхом, с предстоящей ей беспросветно одинокой зимой, с сердцем, терзаемым безнадежным желанием.


Через неделю после своих именин король созвал избранных советников, которым доверял больше остальных, на ночное заседание. Вдоль стен небольшой комнаты стояло множество массивных подсвечников, заливающих ее ярким светом, в то время как в других помещениях дворца, где в это время находились остальные его обитатели, царила тьма. Еще с полдюжины свечей стояло среди кубков и кувшинов с вином на длинном столе, установленном посреди комнаты.

Сидя во главе стола, Этельред взирал на входящих в комнату. На их лицах читались скверные предчувствия, когда они беспокойно поглядывали на стоящих позади короля чиновников, записывающих имя каждого вошедшего. Он не сообщил им причину собрания совета. Скоро они все узнают.

Король велел всем рассаживаться, и, когда вокруг начали сновать слуги, наполняя кубки, всеобщее настроение значительно поднялось. Сам король пил немного, но с удовлетворением наблюдал, как пустеют и вновь наполняются кубки у остальных. Сегодня ему не нужна была трезвая рассудительность этих людей.

Наконец он подал знак слугам удалиться из комнаты, кроме писарей, чья обязанность — записывать все, что здесь будет сказано и решено.

— Мы здесь сегодня собрались, — начал от торжественно, поглаживая свою бороду, — чтобы решить вопрос с датчанами, проживающими в пределах нашего королевства. Сначала я хотел бы прояснить, насколько велика эта проблема. Что вы можете мне об этом сказать?

Их не нужно было долго уговаривать, поскольку здесь присутствовали тщательно отобранные люди. Каждый из них мог поведать о множестве возмутительных случаев: об угнанной скотине, разграбленных церквях, изнасилованных женщинах. И все это было делом рук вероломных датчан. По мере того, как рассказывались истории и пилось вино, гнев среди сидящих за столом усугублялся и в конце концов вылился в проклятия и призывы к мести.

Этельред не препятствовал проявлению их ярости. Он уже принял решение о том, что нужно делать. Человек, набросившийся на него на соборной площади, был лишь надводной частью огромного айсберга. Англия была наводнена бандами мятежных наемников, бывалых воинов, преданных только своим вождям и золоту, которое они им платили. Когда-то викинги оказали ему услугу. Теперь же, когда они доказали, что доверять им нельзя, их присутствие в границах государства было подобно смертельной заразе. Люди наподобие Паллига, не имея чем себя занять, не связанные узами верности, словно черви, подтачивали его королевство изнутри. Ему не оставалось ничего другого, кроме как вырезать их, прежде чем они сплотятся в армию и уничтожат его.

Сидевший напротив короля Эдрик из Шрусбери, рассказывая о краже табуна лошадей и поджоге амбара, грохнул кулаком по столу.

— Милорд, эти люди, хоть и живут среди нас, нашим законам не подчиняются, — сказал он. — Они не перед кем не отвечают. Мы боимся, и обоснованно, людей с «длинных кораблей», крадущих у нас провиант, имущество, женщин. Но нам приходится бояться еще больше ничем от них не отличающихся пиратов, которые живут среди нас и которым не нужно пересекать Датское море, чтобы нас убивать.

Этельред кивнул, а над столом прокатился рокот одобрения. Пришло время сделать заключительный шаг. Он подал знак стражникам у двери и заговорил, перекрывая шум:

— Милорды, я и сам стал жертвой этих безбожников. Они дошли до того, что подняли руку на вашего короля.

Раздались крики потрясения и негодования, и. прежде чем они стихли, он выкрикнул:

— Покусившийся на мою жизнь иноземный мерзавец перед вами!

Он указал на человека, одетого в обтрепанную черную одежду, стоявшего в дверях между двумя стражниками. Преступник обвел комнату взглядом злобных красных глаз и, увидев Этельреда, завыл, словно зверь, учуявший добычу. Напрягая все силы в попытке вырваться из оков, он тщетно рвался к королю, выкрикивая проклятия на датском языке, кроме которых от него никто ничего не слышал с той минуты, когда он был схвачен.

Собравшиеся за столом люди потрясенно молчали, аббат осенил себя крестным знамением.

Убедившись в том, что узник произвел на них должное впечатление, Этельред дал страже знак его увести.

— Вы видите, с какими подонками мы имеем дело, — сказал он. — Предупреждаю вас, его слова касаются всех нас, ибо он угрожает смертью мне и моим советникам, а датчане, как он говорит, захватят Англию в свое владение.

Его слова были встречены возмущенными возгласами и гневными замечаниями, а аббат Кенульф, сидевший рядом с Эдриком, поднялся на ноги.

— Они не христиане, — произнес он могучим голосом духовного владыки. — Эти люди исповедуют языческие культы и ведут себя как язычники. Они среди нас — как плевелы в пшенице, и мы должны выполоть эти сорняки, пока они не стали слишком сильны.

Снова все загомонили, и Этельред поднял руку, чтобы успокоить своих советников.

— Вы все правильно сказали, аббат, но эту задачу следует выполнить осторожно и тайно. Если они заподозрят, что мы собираемся выступить против них, они встретят нас силой оружия.

«И вероятность того, что датчане одержат победу, очень велика», — подумал он.

— Именно поэтому я созвал вас этой ночью под покровом секретности. Я предлагаю разослать вестников моим наместникам во все города и поселки, где обитают эти негодяи. Мои люди развезут указы, в которых этот подонок и ему подобные будут объявлены изменниками короны. В назначенный мною день все они по всей стране будут арестованы и преданы мечу. Вы согласны?

Эдрик снова стукнул по столу и заорал:

— Да, милорд! Всегда можете рассчитывать на мою поддержку!

Остальные тут же последовали его примеру. Довольный Этельред кивнул головой. Его узник, хотя и совершенно безумный, свою роль сыграл безупречно.

Этельред обернулся к стоявшему рядом писарю.

— Насколько быстро это можно осуществить? — спросил он его.

Чиновник поджал губы, обдумывая ответ.

— Нам понадобится по меньшей мере две недели на подготовку указов, милорд, — сказал он. — И еще несколько дней, чтобы их разослать.

Он провел пальцем сверху вниз по странице раскрытой книги, лежавшей перед ним на столе, затем поднял на Этельреда взгляд.

— В пятницу, ноября тринадцатого числа. В день святого Брайса.

Этельред утвердительно кивнул. В день святого Брайса он наконец избавится от врагов, чье существование наполняло тревогой его дни, а ночи превращало в мучение.

Удовлетворенный результатом ночного заседания, он распустил советников и отправился в спальню, в объятия леди Эльгивы.

1002 год от Р. Х.


Король приказал умертвить всех датчан в Англии. Приказ был приведен в исполнение в день святого Брайса, поскольку королю стало известно, что они хотят лишить жизни его, затем его советников и беспрепятственно завладеть его королевством. Англосаксонские хроники

Глава 15

Ноябрь 1002 г. Винчестер, графство Гемпшир


Ноябрь — кровавый месяц, время, когда отбирают скот для забоя и заготавливают впрок мясо для скудных дней наступающей зимы. В Винчестере короткие дни стали холодными и сырыми, но Эмма обращала на погоду мало внимания. Дворец она покидала только затем, чтобы посетить службу в одной из двух больших церквей в округе, всегда в сопровождении королевских гвардейцев, так как ее нормандская свита была отослана и рассеяна по ее поместьям в Уэссексе и Мерсии. Хью отправился в Эксетер, и Эмме его не хватало более остальных, поскольку он всегда давал ей дельные советы по управлению имениями. Уаймарк, полагала она, скучала по нему еще больше, хотя и старалась скрыть это изо всех сил.

— Могу вас тоже послать в Эксетер, если хотите, — предлагала ей Эмма за несколько дней до того, как Хью уехал со своими подручными

Она видела привязанность, возникшую между Уаймарк и Хью, и, хотя ей было бы тяжело лишиться еще и подруги, ей бы не хотелось стать препятствием на пути к счастью, которого сама она была лишена навсегда.

— А какая вам будет польза от меня в Эксетере? — спросила Уаймарк. — Мое место рядом с вами, миледи, а не в какой-то крепости на задворках королевства. А если вы думаете, что я мечтаю последовать за Хью, что же, ему не помешает убедиться, как жалок может быть мир, когда в нем одни лишь англичанки.

И все же, когда Хью покинул Эмму, Уаймарк тоже удалилась с ним из комнаты, а когда вернулась, на глазах у нее блестели слезы, и вид у нее был потрепанный, как у женщины, которую только что основательно целовали.

Утром тринадцатого ноября, в день святого Брайса английские подданные Эммы расположились в ее покоях маленькими группами, подобно стайкам ярких птиц. Эмма сидела рядом с Уаймарк, Маргот и отцом Мартином — вот и все, что осталось от ее нормандской свиты. Они увлеченно просматривали письма, полученные из Руана, в которых сообщалось о предстоящем замужестве сестры Эммы, Матильды — она должна была выйти за франкского графа. В письме мать Эммы сообщала множество подробностей на эту тему, но отсутствие послания от самой сестры Эмму расстроило.