Она откусила от яблока, и ее гладкий лоб рассекла маленькая задумчивая морщинка.

— Вы опасаетесь брачного союза, который может уменьшить преданность ваших северных вассалов? — предположила она.

Итак, она осознает опасность. Он снова забыл, насколько она сообразительна и что у нее также есть свои способы быть в курсе происходящего.

— Скажу более, — продолжил он негромко, дав ей еще один кусок яблока, — боюсь, ваш брат выдал вас за короля, осажденного со всех сторон. С востока нам угрожают датчане. Вожди ирландских кланов терзают наши западные границы, захватывая скот и золото, когда им это удается. Воеводы, подчиняющиеся королю скоттов, захватили бы наши северные приграничные земли вплоть до Йорвика, если бы только у них была такая возможность. Мои собственные вельможи своенравны, их преданность друг другу крепче, чем данная мне клятва верности. А поскольку мои дочери пока слишком юны, чтобы привязать к себе наиболее влиятельных элдорменов, я вынужден пользоваться менее… — он замолчал, подыскивая наиболее подходящее слово, — традиционными способами, чтобы держать в повиновении тех из них, кто наиболее склонен к тому, чтобы войти в сговор против меня.

Эмма посмотрела ему прямо в глаза с серьезным выражением лица.

— Какими бы ни были политические затруднения, милорд, — сказала она, — вам не пристало держать возле себя сразу двух женщин. Год назад я стала вашей женой, тем не менее, леди Нортгемптон претендует на то, что должно принадлежать мне.

Она отложила дольку яблока и аккуратно вытерла пальцы краем скатерти.

— Я слишком долго мирилась с притязаниями этой дамы, но больше мириться не намерена. Я не потерплю соперницу в своей свите.

Этельред обдумал ее слова. Неужели Эмма, никогда не добивавшаяся его внимания как супруга, ревновала его к Эльгиве? Он решил, что дело, видимо, в этом. Бывает так, что, хотя и не сильно дорожишь чем-либо, тем не менее не можешь допустить, чтобы кто-то другой предъявил на это свои права. Женщины — существа слабые, полагал он, и посему болезненно переживают этот тяжкий грех.

— Я не считаю Эльгиву вашей соперницей, — сказал он, надеясь ее смягчить.

— Меня волнует то, кем ее считают остальные, — ответила она. — Ваше внимание к ней во время пребывания в Бате не осталось незамеченным, уверяю вас. Будучи вашей королевой и, Бог даст, матерью вашего сына, я должна находиться рядом с вами. Я, а не Эльгива.

Этельред в раздражении крепче сжал яблоко и нож, осторожно отрезая новый ломтик. Если бы он так же надежно мог держать в руках и свою своенравную королеву! Соглашаясь жениться на сестре Ричарда, он надеялся получить покорную супругу, согласную на то, чтобы ею руководили во всех вопросах. Он надеялся получить молодую жену, которая будет с благодарностью принимать его благосклонность и кротко соглашаться исполнять любые его желания.

Эмма совсем не была такой. Но тем не менее он был не в состоянии избавиться от этой королевы, и в его свите нашлось бы немало таких, кто охотно согласился бы со всем, что она сейчас ему сказала, если бы он дал им такую возможность. Церковники обожали ее, что его чрезвычайно раздражало, и чем выше она поднималась в их глазах, тем ниже падал он. Если что-нибудь случится с ребенком Эммы, или нападут датчане, или случится неурожай, или разразится мор, вину за это возложат на него. Они объявят это Божьей карой за его распутство.

Таким образом, если он желал, чтобы действия Эльгивы и ее родни находились под его надзором, ему придется смягчить свою королеву, предложив ей компромисс. Ему это было не очень по душе, но иного выхода он не видел.

Он положил на стол левую руку ладонью вверх и выразительно взглянул на Эмму. Она вопросительно подняла бровь, но свою ладонь в его вложила.

— Я обещаю вам, миледи, — сказал он, сжимая пальцы, — при каждом появлении на людях, будь то в церкви или во дворце, вы будете рядом со мной. Со своей стороны вы должны будете сделать так, чтобы Эльгива находилась рядом с вами.

Эмма подумала над словами короля, взвешивая все за и против. Даже если она согласится на его предложение, у нее не будет уверенности в том, что он выполнит свое обещание. И потом, дело ведь в Эльгиве. У нее нет желания оставлять эту даму в своей свите, но если она откажет королю, это повлечет за собой определенные последствия. Теперь уже она знала его достаточно хорошо, чтобы это понимать, и ей не хотелось думать о том, какие формы могут принять его ответные репрессии.

Итак, понимая, что она, возможно, заключает сделку с дьяволом, Эмма кивнула, соглашаясь. Иного выбора она все равно не видела. Король поднял ее ладонь, чтобы запечатлеть поцелуй на ее перстне, а она перевела взгляд на толпу внизу помоста. Эльгива тоже была там, и от ее холодной улыбки у Эммы зашевелился тонкий пушок на тыльной стороне шеи.

— Давайте выпьем за наше соглашение, — услышала она слова короля.

Он распорядился, чтобы их кубки наполнили, но после того, как они выпили, Эмма поставила кубок на стол и отодвинула подальше от себя.

— Я вижу, что ваш ребенок не очень склонен к вину, милорд, — сказала она.

— В таком случае, сударыня, — ответил он, — вы должны дать ему доброй английской медовухи.

Через несколько часов Эмма лежала в темной спальне, окутанная тесной пеленой сновидений. Она скакала без седла на Энжи вдоль побережья близ Фекана в самый разгар лета. В лицо ей дул горячий ветер, а сверху припекало солнце, его жар поднимался видимыми волнами от белого песка. Все ее тело под одеждой было мокрым от пота, мокрые скользкие бедра липли к лошадиной шкуре. Ее ноги болели от попыток совладать с мчащимся рваным галопом животным, и вдруг песок под ногами лошади обратился в камень. Каждый удар копытом отдавался болью, которая, передаваясь через ее напряженные ноги, доходила до самого сердца. Мучительная агония нарастала, пока Эмма не почувствовала, что умирает. Она хотела закричать, позвать на помощь, но она не могла выдавить из себя ни звука из страха, который подобно удавке стягивал ее горло.

Краем сознания она понимала, что все это лишь ночной кошмар, и усилием воли ей удалось открыть глаза. Ослепительно-яркое сновидение сменилось тьмой, сгустившейся под пологом кровати, но жгучие волны боли продолжали пронзать ее тело, и мучительный вопль, теснившийся у нее в горле, наконец прорвался наружу.

Непроизвольно она сжалась в комок, обхватив руками живот. Ребенок появлялся на свет слишком рано. Она позвала Маргот и затем ощутила, что с нее сорвали одеяла. Сильные руки схватили ее за плечи — Маргот была здесь, она повелительным тоном произносила ее имя.

— Тужьтесь, Эмма! Вы не можете спасти ребенка, вы меня слышите? Вы ничего не можете сделать, чтобы сохранить ребенка. Теперь он принадлежит Создателю. Вы должны спасти себя. Если хотите жить, тужьтесь!

Впоследствии ей это все вспоминалось как продолжение того кошмара — острый запах крови и приступы боли, которые нарастали, стихали, опять нарастали внутри ее чрева, и так снова и снова. С помощью Уаймарк, поддерживавшей ее сзади, и Маргот, орудовавшей между ее голых окровавленных бедер, Эмма, напрягая все свои силы, наконец освободилась от крошечного бремени, которое носила в себе так недолго.

Избавленная от острой боли, но опустошенная и страдающая, Эмма отрешенно лежала, пока ее дамы за ней ухаживали. Только увидев, как Уаймарк понесла маленький сверток к двери, она очнулась.

— Подождите, — окликнула она.

Она не могла избавиться от своего младенца, словно это был какой-то мусор.

— Пошлите за отцом Мартином. Я хочу, чтобы он благословил дитя.

Его нельзя было крестить, но она могла отпустить его к Создателю, благословив.

— Утром мы похороним его во дворе собора.

Этот ребенок — он такой крохотный, и его некому было защитить, кроме нее. И она не справилась с этой задачей.

Эмма обернулась к Маргот, чье лицо видела сквозь дрожащую пелену слез, которые вытирала тыльной стороной ладоней.

— Что я делала не так? — спросила она. — Чем я навредила ребенку?

Маргот села на край кровати и взяла Эмму за руку.

— Вы ничего не сделали, — сказала она мягко. — Не вините себя.

— Но я виню! Я сказала королю, что буду ненавидеть этого ребенка, потому что он от него. — Вспомнив это, она закрыла глаза. — Это не так. Вы были правы. Я бы любила этого ребенка, но Бог наказал меня за мои злые слова.

Но она призналась не во всем. Она не сказала, как она роптала на Бога за то, что связал ее с мужчиной, к которому она не чувствовала ни любви, ни уважения. В глубине души она желала своему мужу смерти. Но, услышав ее, Бог вместо него забрал ребенка.

Повернув к себе лицо Эммы, Маргот заставила ее посмотреть себе в глаза, глаза человека, который ее любил столько, сколько она себя помнила.

— Я не верю, — сказала Маргот. — Не верю в Бога, который наказывает нерожденных детей за опрометчивые слова их матерей. И вы не должны. Думаете, Бог не видит, что у вас в сердце? Несомненно, Ему было известно, что вы любили этого ребенка. Мы никогда не узнаем, почему мы утратили это невинное существо, и мы не должны сомневаться в мудрости Божьего промысла. Мы должны лишь благодарить Его за ваше благополучное избавление и молиться, чтобы вы снова понесли под сердцем в ближайшее время.

Но Бог действительно прочел ее сердце, найдя там злонамеренность. Она взглянула на крохотный узелок, который все еще держала в руках Уаймарк, и мучительная боль утраты снова навалилась на нее. Что теперь будет? Что, если она больше никогда не забеременеет? А если забеременеет, то вдруг у нее будут рождаться только мертвые дети? Тогда ее жизнь станет совершенно бесполезной.

Она уткнулась лицом в подушку, чтобы задушить свои слезы, а через мгновение почувствовала, как ей на голову легла ласковая ладонь, и услышала утешающий голос Маргот.

— Теперь вы не должны сдерживать свою скорбь, миледи, — прошептала Маргот. — И, умоляю вас, отпустите это дитя. Не нужно держаться за него, даже в своем сердце. У вас еще будут другие дети.

— А что, если не будет?

Она оплакивала свое дитя, но не его утрата ее ужасала. Она боялась нависшего над ней, подобно черной туче, будущего. И она не знала, как избавиться от этого страха.

— У вас еще будут дети, — сказала Маргот, и в ее голосе звучала такая обнадеживающая уверенность, словно это был уже свершившийся факт.

Обернувшись к ней, Эмма посмотрела в знакомое лицо, морщины на котором казались более глубокими, чем обычно, в поисках поддержки. Для Маргот эта ночь тоже стала долгой и изматывающей, но ее карие глаза оставались ясными, и в их глубине не было и тени сомнения.

— Как вы можете быть в этом уверены? — прошептала Эмма.

— Потому что нет причин для того, чтобы было иначе, — сказала старушка, взяв ладонь Эммы в свои руки и сжимая ее. — Говорю так, поскольку сама потеряла троих детей, одного за другим, рожденных до срока. И тем не менее шестеро моих сыновей выросли и стали взрослыми мужчинами. Ваша мать точно так же лишилась троих детей. Вы разве не знали этого?

Эмма покачала головой. Она была младшей в семье. Все, что ей было известно о деторождении, сводилось к родам Джудит, когда она подарила Ричарду сына, столь быстрым, что даже Маргот пришла в изумление. Теперь она улыбалась.

— Не нужно чуда, миледи, чтобы вы вновь забеременели, если только этого будет желать король. Чудом будет, если вы не забеременеете.

Если только этого будет желать король. А что же до ее желания отдаваться королю? Это было ее обязанностью, налагаемой на нее церковными и мирскими законами, но думать об этом ей было невыносимо. По крайней мере сейчас. Благодаря этому ребенку она получила немного почтения, которое заслуживала. Теперь все потеряно.

Оцепенелая от усталости, с которой не желала бороться, Эмма закрыла глаза. Она чувствовала себя так, словно упала в глубокий колодец и не могла убедить себя в том, что у нее хватит сил и желания выбраться наверх.


В пасхальное воскресенье рыночная площадь Винчестера бурлила торговой жизнью. Жители близлежащих деревень стекались на весеннюю ярмарку, чтобы отпраздновать окончание зимы, и площадь была полна покупателей, продавцов и толпящихся зевак. В палатках торговцев, стоящих по сторонам площади, были разложены товары, привезенные как из близкого Лондона, так и из далекого Константинополя.

К полудню Эльгива, сопровождаемая несколькими стражниками своего брата, уже изрядно потолкалась среди рыночного народа. Хотя ярко светило солнце, с юга налетал прохладный ветерок, пробираясь под ее плащ. Эльгива продрогла до костей, но дело было не в ветре.

Она послала Грою во дворец, разузнать новости о королеве, и по ее подсчетам Гроя давно уже должна была вернуться. Любые слухи, касающиеся Эммы, будут разлетаться по дворцу со скоростью лесного пожара. Грое нужно было лишь пройтись неподалеку от хлебных печей или котлов с кипящей едой, чтобы получить все интересующие ее сведения. Так где же она?