Патриция Брейсвелл - Корона для миледи

Он подыскивал слова, которые могли бы ее утешить, но что он мог знать о помыслах Бога? Он воин, а не церковник. Его долг — сражаться, а с делами божественными пусть разбираются священники. Только как можно сражаться и побеждать, если на то нет воли Всемогущего? Как хотя бы распознать вмешательство провидения в мире, погруженном во мрак и страдание?

Однако Эмма сейчас нуждалась в утешении, каким бы неуклюжим оно ни было.

— Мы — инструменты мщения или милосердия в руках Божьих, так ведь? — мягко спросил он Эмму и взял ее ладонь в свою. — И если вы ищете руку провидения в болезни Эдварда, то взгляните на руки, которые облегчают его страдания и заботятся о нем с материнской лаской.

Впрочем, ее это не сильно успокоило. Она покачала головой, выдернула свою руку и вновь принялась ухаживать за Эдвардом. Лицо его брата теперь не горело румянцем, а было неестественно бледным в дрожащем свете огонька свечи. А если Эдвард умрет? Он никогда особенно не задумывался о смерти, хотя слышал великое множество проповедей, в которых красноречиво изображалась судьба смертных. Тем не менее ему трудно было примириться с мыслью о том, что Эдвард может уйти, ведь он всего лишь мальчик. Казалось невозможным, что он может умереть. И все же дети, даже дети королей, умирают. Его собственный отец был единственным из трех братьев, кто дожил до зрелых лет.

Непрошенными в его сознании возникли слова прорицательницы из Солтфорда. Она предсказала, что ему не суждено унаследовать королевство своего отца. Он не мог понять, как такое может случиться, если только он не умрет раньше отца. Может, она именно это пыталась донести до его сведения? Может, в этом состоит воля Божья, его судьба, так же, как и судьба Эдварда?

Он энергично потер лицо ладонями, стремясь прогнать эти жуткие мысли. И в это же мгновение Эмма негромко вскрикнула. Открыв глаза, он увидел, что она, подавшись вперед, положила ладони на грудь Эдварду.

— В чем дело? — требовательно спросил он, каменея от дурных предчувствий.

— Я не знаю! — воскликнула она. — Что-то случилось. Маргот!

В мгновение ока из тени появилась пожилая нормандская матрона и отогнала их от кровати. Она склонилась над Эдвардом, приблизив свое ухо к его рту, затем коснулась пальцами его шеи. Этельстан затаил дыхание.

Боже праведный, неужели его мысли о смерти привлекли ее к брату?

Когда старая нянька позвала слугу и, обернувшись к Эмме, положила руки на плечи королеве, по его спине пробежал холодок. Этельстан закрыл глаза и сквозь туман скорби и отчаяния слушал, как старуха что-то тараторит на нормандском диалекте французского. И хотя он не понял ни слова, он знал, что Эдвард умер.

Тяжело вздохнув, он открыл глаза и увидел перед собой Эмму, чье лицо светилось от радости. Она взяла его за руку.

— Горячка отступила, милорд, — сказала она. — Господь в конце концов услышал наши молитвы.

Он посмотрел мимо нее туда, где лежал Эдвард, который крепко спал, несмотря на то, что женщины принялись менять его мокрую смятую постель.

— Неужели это правда? — спросил он, не веря своим ушам. — Могла ли так быстро отступить его болезнь?

— Ему еще далеко до выздоровления, — прошептала Эмма, — но Маргот говорит, что теперь он пойдет на поправку.

Она улыбнулась, однако в глазах у нее стояли слезы.

— Возможно, он услышал вас, когда вы с ним заговорили, и ваш голос вернул его нам. Он ради вас готов на все. Вы его герой, вы знаете об этом?

Этельстан покачал головой, гадая, что еще Эмме известно об Эдварде, что не известно ему. Она все еще сжимала его руки, а он, в свою очередь, совсем не хотел, чтобы она их отпустила. Ему хотелось привлечь ее к себе и заключить в объятия, как будто он имел на это право. Но такого права у него не было, и сознание этого было причиной его мучений, поэтому он высвободился, нахмурившись.

— Моей заслуги в этом нет, — сказал он. — Его спасла ваша забота, и так я и сообщу отцу.

Он снова взглянул на кровать.

— Утром я выезжаю в Лондон. Могу я еще раз повидаться с ним перед отъездом?

— Конечно, — ответила она. — Но, возможно, он будет спать, когда вы придете. Почему бы вам не послать весть с нарочным вашему отцу? Эдварду пошло бы на пользу, если бы вы какое-то время, пусть и недолго, побыли рядом.

— Я не могу остаться. Король велел мне возвращаться в Лондон завтра.

Этельстан видел, что его резкий ответ ранил ее, но не в его силах было притупить острие навсегда разделившей их, словно клинок меча, обязанности повиноваться.

— Да, конечно, милорд, — сказала она сдержанно. — Тогда желаю вам спокойной ночи.

Кивнув ей, он быстро вышел из комнаты. Ему невыносимо хотелось остаться, но это было бы воистину непоправимой ошибкой.

Как только Этельстан ушел, Эмма ощутила такую пустоту и холод, словно была колоколом, который лишили языка. Она страстно желала бежать за ним, оказаться в его объятиях, ощущать тепло и силу его рук, снова почувствовать утешение от его прикосновения. Но ей не было места в объятиях Этельстана, так как он ей не муж и никогда им не будет.

Тут же рядом с ней выросла Маргот, уговаривая ее лечь поспать, но было еще кое-что, что она должна была перед этим сделать. Поплотнее закутавшись в шаль, она позвала слугу с факелом и пошла за ним через несколько переходов в маленькую часовню, которую обустроила первая жена Этельреда. Эмме здесь не очень нравилось, так как та была не намного больше обычной кладовой, и здесь не было ничего, что приносило бы отдохновение измученной душе. Тем не менее сегодня она сюда пришла и, опустившись на колени перед алтарем, зашептала благодарственную молитву за спасенную жизнь Эдварда, прося у Господа прощения за свои сомнения и грехи. А еще она дала обет. Более она не будет уклоняться от исполнения обязанностей супруги Этельреда и его королевы и скрепит свое сердце от искушений.

Июнь 1003 г. Винчестер, графство Гемпшир

Король возвращался в Винчестер во главе длинного поезда прислуги, и знойное солнце усугубляло его и без того скверное настроение. В течение месяца, проведенного в лондонском дворце епископа, он был вынужден вести монашескую жизнь, и, чтобы сделать его пребывание там совсем невыносимым, верховное духовенство беспрерывно отчитывало его за невыполнение супружеского долга перед королевой. Впрочем, скоро он это поправит. Ему не терпелось уложить ее в постель, ведь она слишком долго его к себе не подпускала.

Уже начинались сумерки, когда он спешился во дворе замка и сунул вожжи в руки конюху. В зале его уже ожидал ужин, но сначала он должен был уладить кое-какое дело с королевой. По пути в ее покои короля окружила небольшая толпа просителей, каждый из которых чего-то от него добивался, но, даже если бы он и мог разобрать, что они там лопочут, сейчас их просьбы его мало интересовали. Пока Этельред проталкивался сквозь них, какой-то сообразительный молодчик сунул ему в руку кусок пергамента, который король сжал в ладони и тут же про него забыл.

Он целеустремленно шагал в покои королевы, поднялся по лестнице и распахнул дверь в ее комнату. Эмма со своим духовником сидела за столом, усыпанным письмами. По другую его сторону расположилась группа женщин, которые оживленно щебетали, пока не увидели короля. Замолчав, они стали делать реверансы.

— Убирайтесь, — проворчал он.

Эмма тоже поднялась и кивнула священнику, который, вскочив, собирал со стола свитки.

— Оставьте это, — приказал Этельред.

Комната быстро опустела, и король обернулся к Эмме. Она стояла перед ним, не смутившись, и, подняв свой волевой подбородок, глядела на него с любопытством.

То дело, которое было у него к ней, сотрет с ее лица это самодовольное выражение, но пока оно подождет. Схватив Эмму за руку, он потащил ее в соседнюю спальню.

— Не надо притворяться, что вы не понимаете, зачем я здесь, — прорычал он, толкая ее к кровати, скрытой за вычурными занавесями полога. Он не потрудился расспросить ее о здоровье, ибо не желал слышать отговорок. Прошлый раз, когда он снизошел до близости с ней, она оказывала ему сопротивление. Сегодня он этого не потерпит.

Он с удовлетворением наблюдал, как она сбрасывает с себя платье и сорочку. Выронив кусок пергамента, который у него был в ладони, он снял ремень, рубаху, штаны. Снова обернувшись к Эмме, он сам удивился, как быстро его возбудила ее нагота, ее белые бедра, покорно разведенные в стороны, чтобы принять его в себя. Он не стал попусту тратить время и быстро и энергично пролил в нее свое семя. После этого, уставший, он лежал на ней, раскинувшись и наслаждясь ощущением и запахом женской плоти. Затем он приподнялся на локтях и заглянул ей в лицо.

В спальне царил полумрак, лишь одна масляная лампа, свисающая на цепях около двери, лила на кровать свой тусклый свет. Впрочем, сейчас и этого было достаточно.

Эмма зашевелилась под ним, пытаясь столкнуть его с себя.

— Можно мне встать, милорд?

— Нет, сударыня, мы с вами еще не закончили.

Ее светлая коса растрепалась во время соития, и теперь он теребил ее длинный локон, рассеянно наматывая его на палец и глядя ей в лицо.

— Расскажите мне, что вам известно о новом союзе вашего брата с королем датчан.

Устремленный на него взгляд был простодушен, как у младенца.

— Мне ничего не известно, — сказала она. — Брат меня не посвящает в свои секреты.

Приподняв бровь, он обдумал ее ответ. Это вполне могло быть правдой. Его соглядатаи не доносили ему о письмах, в которых говорилось бы о сговоре со Свеном Вилобородым. И все же он не верил ей до конца.

— Значит, ваш брат недобросовестен, — сказал он, потянув за прядь ее волос так, что она поморщилась, — поскольку он действительно ведет переговоры со Свеном.

— Возможно, они обсуждают какие-то торговые отношения…

— Даже если и так, — сказал он и дернул сильнее, чтобы убедиться, что она слушает его внимательно, — чем, по вашему мнению, они могут торговать друг с другом? Я вам скажу. Бедными англичанами, которых схватили в их домах, чтобы продать в рабство, серебром и прочей добычей, награбленной в английских городах.

Также оставалась определенная возможность того, что Свен пожелает отомстить за смерть своей сестры в день святого Брайса. В Лондоне епископы прожужжали ему все уши о вероятности возмездия со стороны короля датчан, и, хотя он не придавал этому особого значения, его собственный страх перед расплатой беспокоил его подобно ноющей, незаживающей ране.

Эмма под ним извивалась, тщетно пытаясь ослабить причиняемую ей королем боль.

— Прекратите, — прошипела она.

Но он и не собирался прекращать. Он накрутил на пальцы другой руки золотистый локон и также потянул. Она бы впилась в него ногтями как кошка, если бы он предусмотрительно не прижал ее руки к бокам.

— Земные страдания сулят награду на Небесах, правда ведь? — спросил он. — Будьте смиренны перед превратностями жизни, сударыня, и они вам покажутся не столь тягостными. Я вам уже говорил об этом раньше.

— Скажите мне, чего вы добиваетесь, — произнесла она сквозь стиснутые зубы.

Он улыбнулся, но натяжения не ослабил. Чтобы сломить Эмму, ему понадобится гораздо большее усилие, но он в конце концов подчинит ее себе; желательно, чтобы это произошло до того, как ее живот вновь округлится.

— Я хочу, чтобы вы не забывали о том, что вы — королева Англии, а не инструмент в руках герцога Нормандского, — сказал он. — Вы напишете своему брату и напомните ему о данных мне обещаниях. Было бы печально, если бы он ввязался в союз, о котором вы больше, чем кто-либо другой, можете пожалеть. Вы меня понимаете?

К ее глазам подступали слезы, но она не заплакала. Она была тверда. Даже испытывая боль, Эмма не плакала.

— Я поняла, — выдавила она из себя.

— Хорошо. Надеюсь увидеть это письмо завтра же.

Чтобы она не забыла об этом задании, он сдавил зубами нежную кожу у нее под ухом. Она вздрогнула, и он осклабился. Его королева, в отличие от Эльгивы, не была склонна к сексуальным причудам.

Он изрядно скучал по Эльгиве, но при дворе было достаточно женщин, которые могли его развлечь.

Скатившись со своей жены, он с интересом стал наблюдать, как она, соскользнув с кровати, прошагала через комнату подальше от него.

— А что это были за письма, которые вы изучали со священником? — спросил он.

— Они от моего управляющего в Эксетере.

— Принесите их мне. И зажгите свечи. Здесь слишком темно.

Эмма зажгла от лампы тонкую свечку и с ее помощью разожгла одну за другой все свечи в комнате.

— Вы не спросили о своем больном сыне, — заметила она ему.