— Что с ним? — Король потянулся к бутыли, стоявшей рядом с кроватью, и налил себе вина. — Его лихорадка прошла, разве нет?

Опрокинув в себя вино, он налил еще.

— Он быстро устает. Я беспокоюсь о нем.

Король промычал. О детях должна беспокоиться она, а не он.

— На следующей неделе он поедет в Хедингтон с остальными, — сказал он. — Там за ним будут хорошо присматривать. Принесите мне те свитки.

Эмма принесла и принялась одеваться, пока король просматривал один свиток за другим, сидя на кровати и потягивая второй, потом третий кубок вина. Это были отчеты от ее управляющего, как она и сказала, а также обращения от множества землевладельцев Девоншира, призывающих Эмму посетить свои владения на юго-западе.

Разумеется, они хотели, чтобы она объехала свои личные владения с королевской процессией. В конце концов, именно аристократы юга прочили ее в жены королю вместо Эльгивы. Теперь они стремились подлизаться к ней, заполучить ее к себе в гости и ублажать в надежде закрепить ее королевское покровительство. Несколько месяцев назад он получил письмо от одного своего тэна из Девоншира, в котором говорилось о точно такой же поездке. Тогда он не стал обдумывать этот вопрос. «Однако теперь, — подумал он, вертя кубок в руках и размышляя над этой идеей, — все изменилось».

Если герцог Ричард заключил соглашение с королем Свеном, тогда в течение следующих четырех месяцев южное английское побережье на всем своем протяжении будет подвержено опасности нападения кораблей из-за Ла-Манша, а английский флот слишком мал, чтобы патрулировать всю береговую линию. В таком случае почему бы ему не использовать Эмму в качестве щита, прикрывающего западные графства? Если он поместит ее в Девоншире и позаботится о том, чтобы ее брату это стало известно, Ричард, несомненно, постарается защитить Эмму и ее землевладения, настаивая, чтобы его датские союзники нанесли свой удар дальше на востоке. Таким образом, ему придется оборонять лишь половину побережья. И это замечательно.

Отбросив свитки на кровать, Этельред принялся одеваться.

— Вы совершите объезд своих землевладений, — приказал он ей. — Южные лорды не поймут, если вы им откажете. Я дам вам в сопровождение элдормена Эльфрика и его подручных. И, думаю, вы захотите сделать остановку в какой-нибудь церкви по пути и помолиться о скорейшем наступлении беременности.

Он пристально смотрел ей в лицо, пока она обдумывала его слова, и испуг, который Этельред уловил, его позабавил. Эмма хотела ребенка. Не послушание заставило ее сегодня развести перед ним ноги, а надежда, что она вновь от него зачнет. Сын ей обеспечит больше земель, больше денег из королевской мошны и даже еще больше поддержки от епископов, чем у нее уже есть. Как только у Эммы появится сын, она станет силой, с которой придется считаться, чего чертовы попы, похоже, не способны понять. Что ж, едва ли они могут рассчитывать на его близость с ней, если ее здесь не будет, и это даст ему возможность искать удовольствия на стороне. И Эмме придется еще немного подождать ребенка.

Она ничего не ответила на его предложение и, отвернувшись от него, стала заплетать волосы в косу, ловко перебирая пальцами. Он натянул штаны и рубаху, после чего заметил маленький свиток, валяющийся на полу. Король неохотно подобрал его и быстро пробежал глазами начертанные на нем строки.

И ныне проклят ты от земли, которая отверзла уста свои принять кровь брата твоего от руки твоей [13].

Он окаменел. Угроза в этих словах была так же осязаема, как удар по телу. Боже мой, что за безумец сунул ему это?

Этельред попытался припомнить лица, которые его окружали во дворе замка, но он слишком мало уделил внимания тому сброду. Он снова прочел злобные слова — проклятие Господом Каина. Его сознание трепетало от страха перед заключенной в них угрозой, и он ощутил, к своему ужасу, как его охватывает зловещий холод.

Он догадывался, что предвещает этот холод, но он, должно быть, ошибся. Он освободился от мстительного призрака своего брата, когда избавился от датчан, задумавших уничтожить его. Привидение оставило его в покое! Оно не может вернуться, чтобы снова его преследовать. Даже сам Бог не может быть так жесток!

Король попытался скрепить тело и душу перед охватывающим его паническим страхом, но нарастающий холод неумолимо сжимал его, словно в тисках, ледяными щупальцами проникая внутрь и обвивая его сердце. Свиток вывалился из его ладоней, взгляд его округлившихся глаз не отпускала клубящаяся и затягивающая в себя пустота. Свет в комнате померк, и на короля из темноты устремил гневный взор вздрагивающий, словно пламя на ветру, образ его брата, наполняя его душу ужасом.

Только на этот раз он не позволил цепенящему страху завладеть собой. В сердце его, подобно раздуваемому угольку, разгоралась ярость. Она побуждала его наброситься на жуткий лик, превращая свой страх и гнев в неистовую вспышку, которая, словно удар молнии, испепелит это исчадие ада, загоняя его назад в преисподнюю. Он силился разорвать невидимые путы, но чары не отступали, будто ледяным саркофагом сковывая его тело.

— Почему? — взвыл он, выдавливая это слово из глубин своего сердца. — Говори, черт тебя возьми! Чего ты от меня хочешь?

Ответа не последовало, и, сдавленно чертыхаясь, ценой неимоверного усилия воли Этельред размахнулся и швырнул кубок с вином в лицо своему брату. Призрак Эдварда остался там же, где и был, и лишь безмолвно взирал на него пустыми глазами, пока время, казалось, совсем остановило свое течение.

В эти бесконечные секунды Этельред ощутил, как на него наваливается невыносимая усталость, грудь сдавила холодная тяжесть, словно камень опустился на нее. Он снова попытался закрыть глаза, но не мог оторваться от окровавленного лика Эдварда, пока тень в конце концов не отступила, и спальня снова наполнилась теплом и светом.

Наконец, отпущенный призраком брата, Этельред повалился на кровать и зарыдал.

Замерев, Эмма переводила свой взгляд с плачущего супруга на красное пятно на стене, где разбился кубок, и обратно. Целая вечность, казалось, прошла, пока она так стояла, ошеломленная и объятая ужасом, глядя, как король борется с некоей невидимой угрозой, мгновенно ввергшей его в безумие.

Она выдохнула, осознав, что, какое бы наваждение не овладело им, теперь уже оно отступило, поскольку даже рыдания короля затихли. Тем не менее она не сделала навстречу ему ни шагу. Память о его мелочной жестокости была еще слишком свежа, и она не могла знать наверняка, не обернется ли его ярость против нее. Она так и стояла неподвижно, не зная, что делать дальше.

— Мне холодно, — прошептал он.

Прозвучавшая в словах королях мольба, которую она не могла оставить без внимания, вытолкнула ее из оцепенения. Подхватив свою мантию, она направилась к супругу и обернула его плечи шерстяной тканью с мехом.

— Милорд, боюсь, вы нездоровы, — сказала она.

Лицо его стало мертвенно-бледным, как размягченная солнечным теплом восковая свеча.

— Сожгите, — прошептал он.

Она нахмурилась. Что сжечь? Она взглянула на пергаментные свитки, разбросанные по кровати вокруг него.

— Письмо, — сказал он, указывая на что-то, лежащее на полу рядом с ним. — Сожгите!

Тогда она заметила клочок пергамента величиной с ладонь. Стал ли он причиной его безумия? Неужели такая мелочь могла помрачить рассудок короля? Она подняла пергамент с пола, едва сдерживаясь, чтобы не развернуть его и прочесть, но Этельред пристально следил за ней острым, как стальной клинок, взглядом. Она послушно сунула письмо в пламя лампы.

— Что это? — спросила она.

— Не ваше дело. Просто делайте, что вам велено, черт возьми, — сказал он заплетающимся от вина языком.

Эмма наблюдала за горящим пергаментом, понимая, что он, возможно, содержит ключ к пониманию того, чем является Этельред, король Англии, и она с горечью уронила последний кусочек в лампу, глядя, как он превращается в золу.

Она услышала вздох короля и обернулась, чтобы взглянуть на него. Краски вернулись к его лицу, но печать усталости по-прежнему лежала на нем. У него был нездоровый, изможденный вид, под глазами чернели круги. Эмма знала, что ему мало доводилось спать, и она не в первый раз задавалась вопросом, что за кошмары тревожат его по ночам. Сбросив ее мантию, он медленно поднялся, как будто его все еще обременял непосильный груз.

— Завтра, — произнес он вяло, — вы передадите мне письмо вашему брату и начнете готовиться к поездке в Эксетер.

После этого, медленно и тяжело ступая, он оставил ее, а она продолжала стоять, прислушиваясь к звуку его удаляющихся шагов.

Удостоверившись, что король ушел, она, дрожа, прошла к стулу, села и, сложив перед собой ладони, стала размышлять о том, чему стала свидетелем. Она мало что знала о мужчинах, поскольку всю жизнь прожила в мире женщин. Но постепенно она начинала понимать этого жесткого и грубого человека, которым был ее супруг и король. И чем лучше она его узнавала, тем больше она его боялась.

Правда, ее страх, несомненно, ничто по сравнению с его ужасом. Этельред, казалось, боялся каждого. То, что он не доверял ей, Эмму не удивляло. Она была чужестранкой, и, несмотря на данные ею клятвы, он не мог быть уверенным в ее лояльности до тех пор, пока она не родит ему сына, а возможно, даже и после этого. Но Этельред боялся своих советников и своих собственных сыновей. В частности, Этельстана он воспринимал как грозного и опасного соперника. Может, в том послании, которое она сожгла, было какое-то предостережение касательно Этельстана? Ей в это трудно было поверить. У Этельстана чистые помыслы, и, несомненно, у короля есть множество врагов, которые могли бы представлять для него опасность.

Должен ли каждый правитель держаться на расстоянии от тех, кто его окружает, даже от тех, кому ему следовало бы доверять? Или, возможно, есть что-то в самом Этельреде, заставляющее его сохранять обособленное положение? Ей казалось, что существует какой-то разлом в душе этого короля, от которого исходит, подобно зловещему облаку, его подозрительность, словно ядом отравляя его сознание, а ведь общеизвестно, что, когда король нездоров, страдает все королевство.

Подобно холодному туману, в сознание Эммы непрошенными вползали рассказы о смерти брата Этельреда. Короля убили, и со дня его гибели на Англию пало проклятие, выразившееся в череде бед. Если Этельред нес на себе вину, вольно или невольно, за смерть своего предшественника и, следовательно, за те несчастья, которые нависли угрозой над государством, то сколько же у него должно быть врагов! А поскольку она была с ним связана душой и телом и ее судьба неразрывна с его судьбой, то они были и ее врагами также на всю оставшуюся жизнь.

Она закрыла лицо ладонями, и ей казалось, что страх короля все еще витает в комнате, окутывая ее подобно удушающему туману.


Все последние приготовления для переселения королевы в Эксетер были совершены. Утром предшествовавшего отъезду королевы дня придворные дамы Эммы в дикой спешке перебирали ее гардероб, споря между собой, что может понадобиться в дороге. Сидящая рядом за рабочим столом Эмма погрузилась в изучение карты, которую для нее отыскал отец Мартин, положив ладони на ее гладкую поверхность. Карта была составлена по заказу короля Альфреда более ста лет назад, чтобы отобразить королевские владения в Уэссексе. Указательным пальцем она вела линию от Винчестера в Эксетер, раздумывая о расстоянии, которое она должна будет преодолеть в следующие недели. Однако, заметив королевское поместье Корф, обозначенное близ южного побережья, где брат Этельреда, король Эдвард, нашел свою смерть, Эмма прервала продвижение по карте.

Она уставилась на красный кружок. Что в действительности произошло в ночь, когда был убит Эдвард? Никого не покарали, не была выплачена вира за жизнь короля-помазанника. А теперь шептались, что у новой гробницы Эдварда в Шафтсбери начали твориться чудеса: хромой мальчик пошел, слепая женщина прозрела. Появились рассказы о том, что святой мученик Эдвард является во снах тем, кто его знал при жизни, предупреждая, что виновные в его смерти должны понести расплату, чтобы Англия избегла нависшего над ней рока.

Епископ Винчестера накануне читал проповедь, в которой призывал всех каяться и раздавать милостыню во искупление своих грехов, какими бы незначительными они ни были. Она наблюдала за тем, как с каменным лицом король слушал голос, исходящий с кафедры. Он ни разу не моргнул, ни один мускул на его лице не сказал о том, что сердце его было тронуто. Но после он попросил ее сделать по пути остановку в Шафтсбери и помолиться у гробницы Эдварда. Он выдал ей кошель золота, чтобы она пожертвовала его монастырю от имени короля и его покойной матери, королевы Эльфрит.